— Нет, отец Талер.
Казалось, он хотел спросить меня еще о чем-то, но передумал и снова начал сосать свою трубку.
— Рудольф, — наконец мягко обратился он ко мне.
— Да?
— Лучше все же признаться ему.
Я задрожал.
— О нет! Нет! Пожалуйста, не надо!
Он встал и изумленно посмотрел на меня.
— Да что с тобой? Ты весь дрожишь? Надеюсь, ты не упадешь в обморок?
Он встряхнул меня за плечи, похлопал по щекам, открыл окно и, выждав немного, спросил:
— Ну как, лучше тебе?
— Лучше.
— Да ты сядь.
Я послушно сел, а он принялся расхаживать по своей каморке, время от времени бросая на меня пытливые взгляды. Потом закрыл окно. Зазвонил звонок.
— А теперь иди, не то опоздаешь в класс.
Я встал и направился к двери.
— Рудольф...
Я обернулся.
— Так с отцом... — сказал он, понизив голос, — поступай как знаешь.
Он положил руку мне на голову, помедлив, открыл дверь и подтолкнул меня.
В этот вечер Мария, впуская меня домой, шепнула:
— Дядя Франц здесь.
Я с живостью спросил:
— Он в форме?
Дядя Франц был всего лишь унтер-офицером. Его портрет не висел рядом с портретами офицеров в гостиной. Но все же я восхищался им.
— Да, в форме, — сурово ответила Мария. — Но тебе нельзя с ним разговаривать.
— Почему?
— Господин Ланг запретил.
Я снял куртку, повесил ее и тут заметил, что пальто отца не висит на вешалке.
— А где отец?
— Он ушел.
— Почему мне нельзя разговаривать с дядей Францем?
— Он богохульствовал.
— Что же он сказал?
— Не твое дело, — строго отрезала Мария. И добавила со значительным и в то же время испуганным видом: — Он сказал: церковь — это сплошное надувательство.
Из кухни доносился какой-то шум, я прислушался и узнал голос дяди Франца.
— Господин Ланг запретил тебе говорить с ним, — повторила Мария.
— Но поздороваться-то я могу?
— Конечно, — неуверенно ответила Мария. — Быть вежливым — не грех.
Дверь кухни была широко открыта. Я подошел и стал навытяжку. Дядя Франц сидел со стаканом в руке, китель его был расстегнут, ноги он положил на другой стул. Мама стояла рядом, и вид у нее был счастливый и вместе с тем виноватый.
Дядя Франц заметил меня.
— А вот и маленький священник! — воскликнул он. — Здравствуй, маленький священник!
— Франц! — проговорила мама с упреком.
— А как надо сказать? Вот и маленькая жертва! Здравствуй, маленькая жертва!
— Франц! — повторила мама и с ужасом обернулась, точно ожидая, что из-за ее спины сейчас появится отец.
— Что тут такого? — крикнул дядя Франц. — Я сказал только правду. Разве не так?
Я застыл в дверях, все еще стоя навытяжку, и не сводил глаз с дяди Франца.
— Рудольф! — строго прикрикнула на меня мама. — Иди немедленно в свою комнату!
— Пустяки! — подмигивая мне, отозвался дядя Франц. — Оставь его на минутку в покое!
Он поднял свой стакан и, снова подмигнув, залихватским тоном, который мне так нравился, сказал:
— Дай ты ему хоть изредка поглядеть на настоящего мужчину!
— Рудольф, — повторила мама, — иди в свою комнату.
Я круто повернулся и пошел по коридору. Я слышал, как за моей спиной дядя Франц сказал:
— Бедный малыш. Согласись, это переходит уж всякие границы: принуждать его стать священником только потому, что твой муж во Франции...
Дверь кухни с треском захлопнулась, и я не расслышал продолжения. Ворчливым голосом что-то говорила мама, но слов я не разобрал, а после снова загремел голос дяди Франца, и до меня отчетливо донеслось: «...сплошное надувательство».
В этот вечер мы обедали немного раньше, так как отец должен был пойти в школу на собрание родителей. После обеда мы опустились в столовой на колени и прочли вечернюю молитву. Когда отец кончил, он повернулся к Берте и спросил:
— Берта, тебе не в чем покаяться?
— Нет, отец.
Он обратился к Герде:
— Герда, тебе не в чем покаяться?
— Нет, отец.
Я был старшим, поэтому отец оставлял меня напоследок.
— Рудольф, тебе не в чем покаяться?
— Нет, отец.
Он поднялся, и все последовали его примеру. Вынув часы, он посмотрел на маму и сказал:
— Восемь часов. В девять — все в постель!
Мама кивнула. Отец обернулся к толстой Марии:
— И вы тоже, сударыня...
— Хорошо, господин Ланг! — ответила Мария.
Отец окинул всех нас взглядом, вышел в переднюю, надел пальто, шарф и шляпу. Мы не трогались с места — он еще не разрешил нам разойтись.
Весь в черном, в черных перчатках, он появился на пороге столовой, и в свете лампы сверкнули его запавшие глаза. Он снова окинул всех взглядом и произнес:
— Спокойной ночи!
Раздались в унисон три «спокойной ночи!», затем с некоторым запозданием еще одно «спокойной ночи, господин Ланг» — Марии.
Мама проводила отца до входной двери, открыла ее и отступила, чтобы пропустить его. Ей полагалось особое «спокойной ночи» — только для нее.
Я уже минут десять лежал в кровати, когда в мою комнату вошла мама. Я открыл глаза и увидел, что она смотрит на меня. Это продолжалось всего мгновение — она сразу же отвернулась и погасила свет. Затем бесшумно закрыла за собой дверь, и я услышал в коридоре ее легкие удаляющиеся шаги.
Меня разбудил стук входной двери и тяжелые шаги в коридоре. Яркий свет ослепил меня, я заморгал, мне показалось, что отец в пальто и шляпе стоит около моей кровати. Чья-то рука встряхнула меня, и я совсем очнулся: передо мной был отец, весь в черном, неподвижный, с глубоко запавшими сверкающими глазами.
— Вставай! — раздался его ледяной голос.
Я взглянул на него, ужас сковал меня.
— Вставай!
Рука в черной перчатке с бешенством сорвала с меня одеяло. Я соскользнул с кровати и наклонился, ища туфли, но отец ударом ноги забросил их под кровать.
— Иди так!
Он вышел в коридор, подтолкнул меня вперед, затворил дверь моей комнаты, тяжело ступая, направился к комнате Марии, яростно стукнул в дверь и крикнул:
— Встать!
Затем к моим сестрам:
— Встать!
И наконец еще яростнее — если это было возможно! — забарабанил в дверь комнаты мамы:
— Встать!
Мария появилась первой, с бигуди в волосах, в зеленой рубашке в цветочках. Она со страхом глядела на отца в пальто и шляпе и на меня рядом с ним, дрожащего, босого.
Мама и обе мои сестры вышли из своих комнат, они щурились от света, растерянно оглядывались. Отец круто повернулся к ним:
— Накиньте пальто и идемте.
Он ждал их молча, не двигаясь, и когда они вернулись, зашагал в столовую. Все последовали за ним. Он зажег свет, снял шляпу, положил ее на буфет и сказал:
— Помолимся.
Все опустились на колени, и отец начал читать молитву. Огонь в камине давно потух, я стоял в одной рубашке на каменном полу, но почти не чувствовал холода.
Отец произнес «аминь» и поднялся с колен. Неподвижный, все еще в перчатках, он возвышался над нами, казался великаном.
— Среди нас здесь, — сказал он, не возвышая голоса, — находится Иуда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79