Сейчас в Москве всякой заразы располным-полно. Сифилистон, трепак бродит.
– А где он, профилакторий? – спросила Нинка, разом испугавшись.
– А ты не тутошняя, что ли? Издаля приехала?
– Да нет, тутошняя, а профилактория не знаю.
– Целка, да? – захохотала Надя.
– Да нет. Не знаю, да и все.
Надя терпеливо и деловито объяснила, что профилакторий находится в Измайлове, доехать можно на метро. Не очень хорошо то, что в профилактории спрашивают паспорт, но если расплакаться и разжалобить дежурного фельдшера, а еще лучше – сунуть червонец, то все процедуры проделают и так. Но сделать это надо обязательно, лучше сразу или в первый же день, потому что трепак и сифон гуляют по Москве со страшной силой, все девчонки с танцулек, считай, уже погорели.
Нинка испугалась. Про страшные венерические заболевания она такого наслушалась в лагерях, что при одном воспоминании дрожь до пяток пробирала.
– Так что, все парни, что здесь, с какой-нибудь заразой?
– Ну уж, ты скажешь! – грубо засмеялась Надя. – Не все, конечно, но в профилакторий беги после всякого. Ой! – Надя даже подпрыгнула. – Белый танец объявили, бежим!
Бежать Нинка не стала, неторопливо допила бутылку, забросила ее в кусты, аккуратно повесила стакан на сучок и пошла к танцплощадке, которая сияла огнями в темноте наступившей ночи. Она решила, что станцует последний танец и пойдет домой. И больше никогда на танцы ходить не будет, потому что вышла уже из этого возраста и никакого удовольствия эти детские развлечения ей не доставляют.
По первому отделению она уже знала, что белый танец будут повторять дважды и потому можно было не торопиться, выбрать себе такого кавалера, который по сердцу.
Она поднялась по ступенькам на площадку и приняла в сторону, в группу тех парней, которые, не приглашенные сразу, ревниво тосковали в сторонке и каждый делал вид, что ему на это обстоятельство совершенно наплевать, что он ничем и не огорчен, он и сам не желает танцевать с кем угодно по первому приглашению.
Партнера своего она увидела сразу. В очках, немного сутуловатый, с растерянной улыбкой и полной убежденностью на лице в том, что его никогда и никто не пригласит.
– Разрешите, – внятно проговорила Нинка, остановившись перед ним, и чуть поклонилась даже.
– Да, да, – заторопился очкарик, подхватил Нинку под руку и повел к площадке.
Вразрез с общими правилами, он обнял ее за талию, сказав при этом:
– Знаете, я в целом танцор очень плохой. Нинка сразу разглядела, что он совсем уж не такой скромняга, как представляется, но, скорее всего, тоже не москвич, и у него метод подхода к девушкам другой, осторожный и завлекающий, провинциальный, одним словом.
– Как получится, так и станцуем, – засмеялась Нинка. – Вы не москвич?
– Я из Ростова-на-Дону. Здесь в институте учусь. Во ВГИКе. Полгода только и проводил, что в аудиториях, в кинозалах наших учебных и в общаге зубрежкой занимался. Совсем окосел, вот и решил немного встряхнуться.
– Во ВГИКе? – не удержалась Нинка от почтительного и недоверчивого вопроса. – В институте кино, да?
– Во Всесоюзном институте кинематографии, – тщеславно и серьезно поправил очкарик.
Она уже давно наслышалась, что институт кинематографии, то есть ВГИК, является в Москве одним из самых-самых популярных, престижных и желанных. Так же, как еще институт международных отношений, а потом – Бауманский и университет. Про сумасшедшие конкурсы, по две тысячи человек на место, при поступлении во ВГИК рассказывали просто легенды. Особенно, конечно, на актерский факультет. И странно, что этот очкарик прошел такой конкурс. Впрочем, по Москве бродили тучи фальшивых вгиковцев, скорее всего, это враки, решила Нинка, цену себе очкарик набивает. И сказала легко:
– А я учусь в институте иностранных языков.
– Да? – радостно обрадовался парень. – На каком отделении?
Тут она сообразила, что если сказать про английское или французское, то этот явный зубрилка-очкарик может легко проверить, залопочет сам по-английски, и вранье ее тут же разоблачится.
– Бундустанский язык, – отважно ляпнула Нинка.
– Да? Княжества Бундустан?
– Ага. Нас всего пять человек.
– Ну, уникум! А скажите что-нибудь по-бундустански.
Нинка не стала ломаться и тут же заверещала птичкой:
– Хильди-и-и-и-о, селя-гулил-пуси-бум!
– А что это значит? – почтительно спросил он.
– Сегодня хороший вечер, – бестрепетно перевела Нинка свою абракадабру. – Ты же не сказал, как тебя зовут.
– Владик. То есть Владислав Николаевский. Сценарный факультет.
– Нина, – ответила она, повыше охватила его за плечи и прижалась к нему грудью.
Оркестр прекратил играть, и они оторвались друг от друга. Нинка снизу вверх глянула на своего партнера и засмеялась.
– У тебя очки запотели.
– Да? – Он скинул очки, вытащил из кармана чистый платок и протер их.
Вокруг них орали и аплодировали, требуя повторения танца. Оркестр для виду покуражился и снова заиграл, но вместо медленного танца влупил что-то грохочущее, в бешеном темпе.
– Будем медленно танцевать? – неуверенно спросил Владик.
– Да. Я так больше люблю.
Они снова обнялись и в бушующей толпе тут же словно с ума сошедших соседей принялись едва двигаться, стараясь получить побольше радости от соприкосновения друг с другом, чем от бешеных скачек.
– Знаешь, Нина, отчего у меня очки запотели?
– Ты нервничаешь, – сказала она.
– Да. Потому что я впервые почувствовал женщину, – очень серьезно ответил он. – Существо женщины.
– Это как?
– Тут сложная теория. В тебе очень много настоящей, подлинной женщины. Ты должна знать это на всю жизнь. Я как тебя обнял, так меня трепет пробрал до самых внутренностей. И ты тоже очень трепетная. Во мне словно пробудилось мужское начало. Ты не думай, что я перед тобой выкаблучиваться хочу или тебя соблазняю. И я не про любовь с первого взгляда говорю. Здесь все проще и сложней одновременно. Мне так кажется, что мы с тобой оба истосковались от отсутствия даже простых объятий. Если хочешь, мы сейчас разойдемся навсегда, и все.
– Не хочу, – сказала Нинка.
– Да. Я думаю, что мы оба вот так чувствуем друг друга. На уровне молекулярном, на простом, на животном. Ты не обижайся, в этом ничего плохого нет. В конце-то концов, всякий человек не более чем высокоразвитое животное. И это, честное слово, хорошо.
– Нет, – замотала головой Нинка. – Я животным как-то быть совсем не хочу.
– Да, я тебя понимаю. Но есть такие природные инстинкты, которые даже самый интеллектуальный человек не в состоянии перебороть. Половая тяга, которую называют эротикой или сексуальностью. Это такие природные силы, против которых бесполезно бороться. Но чтобы все было прекрасно, красиво, нужно, чтобы было чувство. Хотя бы на час, на минуту, временно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
– А где он, профилакторий? – спросила Нинка, разом испугавшись.
– А ты не тутошняя, что ли? Издаля приехала?
– Да нет, тутошняя, а профилактория не знаю.
– Целка, да? – захохотала Надя.
– Да нет. Не знаю, да и все.
Надя терпеливо и деловито объяснила, что профилакторий находится в Измайлове, доехать можно на метро. Не очень хорошо то, что в профилактории спрашивают паспорт, но если расплакаться и разжалобить дежурного фельдшера, а еще лучше – сунуть червонец, то все процедуры проделают и так. Но сделать это надо обязательно, лучше сразу или в первый же день, потому что трепак и сифон гуляют по Москве со страшной силой, все девчонки с танцулек, считай, уже погорели.
Нинка испугалась. Про страшные венерические заболевания она такого наслушалась в лагерях, что при одном воспоминании дрожь до пяток пробирала.
– Так что, все парни, что здесь, с какой-нибудь заразой?
– Ну уж, ты скажешь! – грубо засмеялась Надя. – Не все, конечно, но в профилакторий беги после всякого. Ой! – Надя даже подпрыгнула. – Белый танец объявили, бежим!
Бежать Нинка не стала, неторопливо допила бутылку, забросила ее в кусты, аккуратно повесила стакан на сучок и пошла к танцплощадке, которая сияла огнями в темноте наступившей ночи. Она решила, что станцует последний танец и пойдет домой. И больше никогда на танцы ходить не будет, потому что вышла уже из этого возраста и никакого удовольствия эти детские развлечения ей не доставляют.
По первому отделению она уже знала, что белый танец будут повторять дважды и потому можно было не торопиться, выбрать себе такого кавалера, который по сердцу.
Она поднялась по ступенькам на площадку и приняла в сторону, в группу тех парней, которые, не приглашенные сразу, ревниво тосковали в сторонке и каждый делал вид, что ему на это обстоятельство совершенно наплевать, что он ничем и не огорчен, он и сам не желает танцевать с кем угодно по первому приглашению.
Партнера своего она увидела сразу. В очках, немного сутуловатый, с растерянной улыбкой и полной убежденностью на лице в том, что его никогда и никто не пригласит.
– Разрешите, – внятно проговорила Нинка, остановившись перед ним, и чуть поклонилась даже.
– Да, да, – заторопился очкарик, подхватил Нинку под руку и повел к площадке.
Вразрез с общими правилами, он обнял ее за талию, сказав при этом:
– Знаете, я в целом танцор очень плохой. Нинка сразу разглядела, что он совсем уж не такой скромняга, как представляется, но, скорее всего, тоже не москвич, и у него метод подхода к девушкам другой, осторожный и завлекающий, провинциальный, одним словом.
– Как получится, так и станцуем, – засмеялась Нинка. – Вы не москвич?
– Я из Ростова-на-Дону. Здесь в институте учусь. Во ВГИКе. Полгода только и проводил, что в аудиториях, в кинозалах наших учебных и в общаге зубрежкой занимался. Совсем окосел, вот и решил немного встряхнуться.
– Во ВГИКе? – не удержалась Нинка от почтительного и недоверчивого вопроса. – В институте кино, да?
– Во Всесоюзном институте кинематографии, – тщеславно и серьезно поправил очкарик.
Она уже давно наслышалась, что институт кинематографии, то есть ВГИК, является в Москве одним из самых-самых популярных, престижных и желанных. Так же, как еще институт международных отношений, а потом – Бауманский и университет. Про сумасшедшие конкурсы, по две тысячи человек на место, при поступлении во ВГИК рассказывали просто легенды. Особенно, конечно, на актерский факультет. И странно, что этот очкарик прошел такой конкурс. Впрочем, по Москве бродили тучи фальшивых вгиковцев, скорее всего, это враки, решила Нинка, цену себе очкарик набивает. И сказала легко:
– А я учусь в институте иностранных языков.
– Да? – радостно обрадовался парень. – На каком отделении?
Тут она сообразила, что если сказать про английское или французское, то этот явный зубрилка-очкарик может легко проверить, залопочет сам по-английски, и вранье ее тут же разоблачится.
– Бундустанский язык, – отважно ляпнула Нинка.
– Да? Княжества Бундустан?
– Ага. Нас всего пять человек.
– Ну, уникум! А скажите что-нибудь по-бундустански.
Нинка не стала ломаться и тут же заверещала птичкой:
– Хильди-и-и-и-о, селя-гулил-пуси-бум!
– А что это значит? – почтительно спросил он.
– Сегодня хороший вечер, – бестрепетно перевела Нинка свою абракадабру. – Ты же не сказал, как тебя зовут.
– Владик. То есть Владислав Николаевский. Сценарный факультет.
– Нина, – ответила она, повыше охватила его за плечи и прижалась к нему грудью.
Оркестр прекратил играть, и они оторвались друг от друга. Нинка снизу вверх глянула на своего партнера и засмеялась.
– У тебя очки запотели.
– Да? – Он скинул очки, вытащил из кармана чистый платок и протер их.
Вокруг них орали и аплодировали, требуя повторения танца. Оркестр для виду покуражился и снова заиграл, но вместо медленного танца влупил что-то грохочущее, в бешеном темпе.
– Будем медленно танцевать? – неуверенно спросил Владик.
– Да. Я так больше люблю.
Они снова обнялись и в бушующей толпе тут же словно с ума сошедших соседей принялись едва двигаться, стараясь получить побольше радости от соприкосновения друг с другом, чем от бешеных скачек.
– Знаешь, Нина, отчего у меня очки запотели?
– Ты нервничаешь, – сказала она.
– Да. Потому что я впервые почувствовал женщину, – очень серьезно ответил он. – Существо женщины.
– Это как?
– Тут сложная теория. В тебе очень много настоящей, подлинной женщины. Ты должна знать это на всю жизнь. Я как тебя обнял, так меня трепет пробрал до самых внутренностей. И ты тоже очень трепетная. Во мне словно пробудилось мужское начало. Ты не думай, что я перед тобой выкаблучиваться хочу или тебя соблазняю. И я не про любовь с первого взгляда говорю. Здесь все проще и сложней одновременно. Мне так кажется, что мы с тобой оба истосковались от отсутствия даже простых объятий. Если хочешь, мы сейчас разойдемся навсегда, и все.
– Не хочу, – сказала Нинка.
– Да. Я думаю, что мы оба вот так чувствуем друг друга. На уровне молекулярном, на простом, на животном. Ты не обижайся, в этом ничего плохого нет. В конце-то концов, всякий человек не более чем высокоразвитое животное. И это, честное слово, хорошо.
– Нет, – замотала головой Нинка. – Я животным как-то быть совсем не хочу.
– Да, я тебя понимаю. Но есть такие природные инстинкты, которые даже самый интеллектуальный человек не в состоянии перебороть. Половая тяга, которую называют эротикой или сексуальностью. Это такие природные силы, против которых бесполезно бороться. Но чтобы все было прекрасно, красиво, нужно, чтобы было чувство. Хотя бы на час, на минуту, временно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109