Сердце Лизы сжалось от боли и бессилья: «Николай и его храбрые друзья томятся тут в каменных норах. Это понятно – в крепость всегда заключали лучших людей России. Здесь пытали Радищева, здесь мучили декабристов… В этих мрачных казематах сидели Достоевский, Чернышевский, Писарев… Но почему сюда, за эти гранитные стены, привезли хоронить казненного революционерами царя?.. Разве ему тут место?.. Нет, нет, не то… Какое мне дело до царя? Впрочем, нет!.. Неужели казнь одного деспота ничему не научит другого? Неужели новый царь не испугается… не откажется от новых казней?..»
Вдалеке что-то грохнуло, послышались глухие удары, похожие на звуки катящихся бревен. Лиза вздрогнула, прислушалась. Опять повторились удары, но более частые, похожие на стук топора. Лиза вспомнила Иоанновский равелин и догадалась: «Строят виселицы… Значит, казнь неизбежна…»
Стало трудно дышать, что-то сдавило горло, холодом сковало тело. Лиза взглянула на крепость, но ничего не увидела из-за нахлынувших слез…
2
Во вторник вечером, когда присяжный поверенный Верховский осматривал перед зеркалом новый сюртук, собираясь в клуб, в передней раздался звонок, а затем знакомый рокочущий басок адвоката Герарда.
– А, Владимир Николаевич! – выходя из комнат, радостно воскликнул Верховский. – Очень, очень кстати. Надеюсь, вы не откажетесь немного встряхнуться, проехаться на Большую Морскую и сыграть на бильярде?
– Рад бы всей душой, Владимир Станиславович, да ведь я к вам посоветоваться по делу… Если полчасика уделите – с радостью провожу вас.
– Ради бога, Владимир Николаевич, я совсем не тороплюсь. Пожалуйста, раздевайтесь…
Верховский взял гостя под руку и провел в свой просторный кабинет. Они уселись на мягком кожаном диване, закурили сигары.
– Что же вас привело ко мне, Владимир Николаевич? – спросил Верховский, изучающе рассматривая озабоченное, усталое лицо гостя с покрасневшими, выпуклыми глазами. – Наверное, все беспокоитесь о своем подзащитном?
– Вы угадали, Владимир Станиславович, – глухо зарокотал Герард. – Да и как же не беспокоиться, ведь уж на Семеновском плацу строят эшафот.
– Страшно подумать, Владимир Николаевич, но вы сделали все, что могли. Ваша речь была самой смелой и самой лучшей из защитительных речей. Это отмечают все газеты. Ваша совесть чиста.
– Нет, не могу согласиться, дорогой коллега. Я ведь знал заранее, что никакие речи подсудимым помочь не могут, что все было предрешено. Правда, я, признаться, рассчитывал на общественное мнение…
– Это мнение всецело на вашей стороне и на стороне осужденных. Я получил депешу из Парижа. Брат сообщает, что вашу речь перепечатали многие газеты. Он дает понять, что Париж возмущен смертным приговором.
– А я получил телеграмму и письмо из Берлина. Письмо, правда, старое, но оно проливает свет…
– Любопытно. Что же в Берлине? – откинувшись на подушку, спросил Верховский.
– А вот что. Телеграмму об открытии мины на Малой Садовой в Берлине получили с искажениями. Будто бы она была обнаружена на пути из Аничкова дворца. Там поняли так, что готовилось покушение на нового императора.
– Забавно… И что же?
– В Берлине смертельно перепугались. Наследник германского престола принц Карл, граф Мольтке и барон Мантейфель отложили свою поездку в Петербург. На берлинской бирже началась паника. Курс русских ценных бумаг стал падать катастрофически.
– Неужели?
– Вот именно! Ротшильдская группа пыталась предотвратить падение курса русских бумаг, а потом и сама бросилась продавать наши кредитные билеты.
– Это же предательство! – закричал Верховский.
– Это деньги! – повысил голос Герард.
– И этим сказано все!.. Царской казне пришлось выбросить на рынок семьсот пятьдесят тысяч полуимпериалов – весь золотой запас таможенного фонда, чтоб заткпуть брешь. А это около шести миллионов рублей.
– Что же теперь? Как?
– Говорят, паника охватила все биржи Европы.
– Скверно. Очень скверно! – Верховский потушил сигару. – Новое царствование начинается прескверно.
– Царю следовало бы считаться с общественным мнением мира.
– А он, к сожалению, считается лишь с этим мракобесом Победоносцевым.
– Да, я слышал, что император попал под его влияние, – кивнул Герард. – Помимо смены градоначальника упразднены и уволены министры Маков, Сабуров, князь Ливен… И сам Лорис, говорят, ходит под страхом увольнения.
– Потому-то Лорис и свирепствует. Он хочет расправой с террористами спасти себя.
– Безусловно, но общество противится. Вы слышали о речи профессора Соловьева?
– Мельком… Вы знаете подробности?
– Как же не знать! Это событие! Философ и поэт Владимир Соловьев, сын знаменитого историка, произнес блестящую речь в зале Кредитного общества. Он сказал, что если царь действительно чувствует свою связь с народом, если он христианин, то должен простить осужденных. Иначе народ от него отвернется.
– Неужели так и сказал?
– Да, почти так. Очень смело! Все горячо аплодировали, но, говорят, власти лишают его кафедры.
– Это у нас не долго, – усмехнулся Верховский.
– Мне, видимо, тоже скоро запретят выступать по политическим делам. Я ведь задумал собрать подписи ученых под петицией в защиту Кибальчича. Собираюсь ехать к Менделееву.
– Вот как! – удивился Верховский. – Это, конечно, благородно, Владимир Николаевич, но совершенно бессмысленно.
– Отчего же? Ведь я хочу хлопотать, чтоб ему сохранили жизнь и дали возможность работать в крепости, изобретать. Ведь он может сделать великие открытия.
– Если б Кибальчич покушался не на царя – могли бы простить, а тут престиж! Божий помазанник… И есть закон о священной особе… вы знаете… Я решительно не советую. Ему не поможете, а себе испортите и карьеру и всю жизнь. Вы и так, видимо, уже взяты на заметку. Да и ученых подвести можете.
– Ах, как больно это слышать! – вздохнул Герард.
– Что поделаешь, дорогой друг, мы живем в жестокое время.
– Если говорить с точки зрения международных законов, – подумав, заговорил Герард, – то следует помиловать всех! Ну давайте посмотрим как юристы. Рысаков, хотя и бросил бомбу, но даже не ранил царя. К тому же ему нет двадцати, а несовершеннолетних казнить нельзя.
– Это верно! – согласился Верховский. – Гельфман, Михайлов, и Кибальчич, и Желябов вообще не участвовали в покушении и не могут считаться убийцами. Перовская лишь расставляла людей, но не бросала бомбу. К тому же она женщина и дворянка – ее казнить можно лишь по указанию царя. Виновен и подлежит казни лишь тот неопознанный террорист, что убил царя. Но он погиб и, следовательно, уже наказан…
– Законы – законами, а царь – царем! – глубоко вздохнул Верховский. – Если не хотите погубить себя, послушайтесь моего совета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166