Служащий, сидящий за конторкой, мигнул Михайлову, провел большим пальцем по шее. Михайлов понял его жест, благодарно кивнул, но спокойно стал дожидаться.
Скоро хозяин вернулся.
– Вы можете прийти завтра в это время – фотографии будут готовы.
– Благодарю вас, – сказал Михайлов и, поклонившись, вышел.
Вечером он рассказал о посещении фотографии друзьям.
– Вторично идти нельзя, фотограф может донести.
– Да, пожалуй, – согласился Михайлов, и на этом разговор кончился.
Утром Михайлов проснулся с совершенно другим решением: «Надо идти. Если я не приду, фотограф действительно донесет и опишет мои приметы. А что скажут товарищи? Они же посчитают меня трусом».
Михайлов взглянул на часы и, одевшись в новое пальто и модный цилиндр, чтоб его нельзя было узнать, пошел в фотографию.
Войдя, он не увидел ничего подозрительного, назвал себя, получил фотографии и спокойно вышел.
Но, когда спускался по лестнице, на него бросились сразу четверо – свалили, связали и отвезли в Петропавловскую крепость.
Глава восьмая
1
Через восемь дней после казни Квятковского и Преснякова, на которой отнюдь не настаивали ни генерал-адъютант Костанда, ни сам Лорис-Меликов, царь выехал из Ливадии в Петербург в весьма подавленном настроении.
Пока ехали морем и горами, царь забылся. Он был еще полон воспоминаний о ливадийском дворце, где три месяца блаженствовал с молодой красавицей; ничего не хотел знать и ни о чем не желал слушать.
Но как только сели в вагон и Александр понял, что поезд везет его в столицу через всю империю, опустошенную засухой и мором, где на станциях поезда осаждают голодные, ожесточенные люди, ему стало страшно.
Днем он старался лежать в своей спальне, головой к наружной бронированной стенке, опасаясь пули террориста, а вечером приказывал опускать на окна железные шторы.
Еще собираясь в Ливадию, Александр, по совету Лорис-Меликова, отказался ехать в роскошном царском пульмане, подаренном императором Вильгельмом, где под полом лежали свинцовые плиты и почти не чувствовалось тряски, а предпочел разместиться в вагоне-салоне, оборудованном на Адмиралтейском заводе, с бронированными стенами и полом и железными шторами на окнах.
Вагон этот по внешнему виду совершенно не отличался от других, и со стороны было невозможно определить, в каком из восьми вагонов едет царь.
Для Александра с большой роскошью были обставлены кабинет и спальня. Рядом находился будуар княгини Долгорукой, ставшей теперь княгиней Юрьевской. В смежном купе помещались их дети с боннами. В конце вагона было купе начальника личной охраны царя генерала Рылеева. В тамбурах круглые сутки дежурила стража.
Гостиная и столовая находились в соседнем вагоне, а дальше свита – военный министр Милютин и другие важные сановники. Первый и последний вагоны были заняты под багаж и охрану.
Поезд шел быстро, почти не останавливаясь, так как все движение от Симферополя до Петербурга было приостановлено.
Иногда царь мельком взглядывал в окно и видел, что вдоль полотна железной дороги на почтительном расстоянии от нее стояли с берданками наизготовку солдаты, конные казаки, уланы, кирасиры и даже местные крестьяне, вооруженные чем попало. Он знал, что такая цепь охраны стояла с обеих сторон до самого Петербурга. На станциях, на перронах вокзалов нельзя было увидеть ни одного человека, кроме облаченных в синие мундиры жандармов. Все пассажиры за два часа до приближения царских поездов удалялись за черту железнодорожных станций.
Три царских поезда были окрашены в синий жандармский цвет и состояли из восьми вагонов каждый. Шли они с интервалами в полчаса и на крупных станциях чередовались, чтоб невозможно было определить, в каком охал царь. Телеграфная связь на время проезда царя не работала. Станционные телеграфисты передавали лишь полицейские телеграммы для генерала Рылеева с сообщениями об арестах подозрительных личностей.
Казалось, были приняты все меры предосторожности, а царь не находил себе места. Он не мог забыть, что во время поездки в Крым под Харьковом, вблизи города Александровска, полиция извлекла из-под рельсов мину, заложенную террористами еще осенью прошлого года.
Теперь, после «процесса шестнадцати», было известно, что мину заложили Желябов, Якимова, Пресняков, Тихонов и Окладский. Двое из них еще были на свободе, и это не давало царю покоя. Его раздражал стук колес, пугало хлопанье дверей и паровозные гудки. Ему было жутко одному, и царь большую часть времени проводил у Юрьевской.
Прибытие поезда в столицу ожидалось утром 22 ноября, но точное время держалось в строгом секрете. Войска гвардии и Петербургского гарнизона выстроились на платформе Николаевского вокзала и, образовав широкий коридор, протянулись по Невскому и дальше, вплоть до Зимнего дворца. Было холодно, дул резкий секущий ветер, но все стояли и ждали. Поезд прибыл только в одиннадцатом часу.
Царь не пожелал, чтоб встреча носила торжественный характер, и, пройдя через вокзал на площадь, сел в карету, велел гнать галопом. Карета с конвоем мчалась между шпалерами войск.
В Зимнем все было приготовлено к пышной встрече монарха. В дворцовую церковь уже прибыл петербургский митрополит, чтоб отслужить молебен о благополучном возвращении государя.
Когда граф Адлерберг доложил, что все собрались в церкви, царь скорчил болезненную гримасу:
– Не надо… Пусть придут сюда.
Молебен поспешно отслужили в небольшой приемной перед кабинетом, и Александр сразу же прошел к Юрьевской.
– Что с вами, мой дорогой повелитель? – ласково взяв его за руку, спросила Юрьевская.
– Меня гнетет недоброе предчувствие, Кэти. Всю дорогу мерещилась эта казнь. Устал я, милая. Тени висельников неотступно стоят перед глазами.
2
С арестом Михайлова как-то само собой, без назначений, без выборов, а лишь в силу глубокого уважения, всеобщего восхищения его волей, отвагой, страстностью Желябов сделался общепризнанным вождем партии.
В начале декабря, когда царь, обосновавшись в Зимнем, как в крепости, почувствовал себя уверенно и даже начал делать выезды, Желябов собрал техников «Народной воли», чтоб разработать план нового, восьмого и, как все надеялись, последнего покушения.
На совещание, кроме Исаева и Кибальчича, был приглашен морской офицер Суханов, служивший в Кронштадте и хорошо знавший минное дело.
Это был статный моряк с маленькой русой бородкой и кроткими голубыми глазами, в которых как бы отражалась его душа. В нем не было ни кичливости, ни позерства, которыми отличались молодые флотские офицеры. Сдержанный, сосредоточенный, он располагал к себе приветливостью. Несмотря на кажущуюся мягкость характера, Суханова отличали твердость во взглядах и уверенность в поступках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166
Скоро хозяин вернулся.
– Вы можете прийти завтра в это время – фотографии будут готовы.
– Благодарю вас, – сказал Михайлов и, поклонившись, вышел.
Вечером он рассказал о посещении фотографии друзьям.
– Вторично идти нельзя, фотограф может донести.
– Да, пожалуй, – согласился Михайлов, и на этом разговор кончился.
Утром Михайлов проснулся с совершенно другим решением: «Надо идти. Если я не приду, фотограф действительно донесет и опишет мои приметы. А что скажут товарищи? Они же посчитают меня трусом».
Михайлов взглянул на часы и, одевшись в новое пальто и модный цилиндр, чтоб его нельзя было узнать, пошел в фотографию.
Войдя, он не увидел ничего подозрительного, назвал себя, получил фотографии и спокойно вышел.
Но, когда спускался по лестнице, на него бросились сразу четверо – свалили, связали и отвезли в Петропавловскую крепость.
Глава восьмая
1
Через восемь дней после казни Квятковского и Преснякова, на которой отнюдь не настаивали ни генерал-адъютант Костанда, ни сам Лорис-Меликов, царь выехал из Ливадии в Петербург в весьма подавленном настроении.
Пока ехали морем и горами, царь забылся. Он был еще полон воспоминаний о ливадийском дворце, где три месяца блаженствовал с молодой красавицей; ничего не хотел знать и ни о чем не желал слушать.
Но как только сели в вагон и Александр понял, что поезд везет его в столицу через всю империю, опустошенную засухой и мором, где на станциях поезда осаждают голодные, ожесточенные люди, ему стало страшно.
Днем он старался лежать в своей спальне, головой к наружной бронированной стенке, опасаясь пули террориста, а вечером приказывал опускать на окна железные шторы.
Еще собираясь в Ливадию, Александр, по совету Лорис-Меликова, отказался ехать в роскошном царском пульмане, подаренном императором Вильгельмом, где под полом лежали свинцовые плиты и почти не чувствовалось тряски, а предпочел разместиться в вагоне-салоне, оборудованном на Адмиралтейском заводе, с бронированными стенами и полом и железными шторами на окнах.
Вагон этот по внешнему виду совершенно не отличался от других, и со стороны было невозможно определить, в каком из восьми вагонов едет царь.
Для Александра с большой роскошью были обставлены кабинет и спальня. Рядом находился будуар княгини Долгорукой, ставшей теперь княгиней Юрьевской. В смежном купе помещались их дети с боннами. В конце вагона было купе начальника личной охраны царя генерала Рылеева. В тамбурах круглые сутки дежурила стража.
Гостиная и столовая находились в соседнем вагоне, а дальше свита – военный министр Милютин и другие важные сановники. Первый и последний вагоны были заняты под багаж и охрану.
Поезд шел быстро, почти не останавливаясь, так как все движение от Симферополя до Петербурга было приостановлено.
Иногда царь мельком взглядывал в окно и видел, что вдоль полотна железной дороги на почтительном расстоянии от нее стояли с берданками наизготовку солдаты, конные казаки, уланы, кирасиры и даже местные крестьяне, вооруженные чем попало. Он знал, что такая цепь охраны стояла с обеих сторон до самого Петербурга. На станциях, на перронах вокзалов нельзя было увидеть ни одного человека, кроме облаченных в синие мундиры жандармов. Все пассажиры за два часа до приближения царских поездов удалялись за черту железнодорожных станций.
Три царских поезда были окрашены в синий жандармский цвет и состояли из восьми вагонов каждый. Шли они с интервалами в полчаса и на крупных станциях чередовались, чтоб невозможно было определить, в каком охал царь. Телеграфная связь на время проезда царя не работала. Станционные телеграфисты передавали лишь полицейские телеграммы для генерала Рылеева с сообщениями об арестах подозрительных личностей.
Казалось, были приняты все меры предосторожности, а царь не находил себе места. Он не мог забыть, что во время поездки в Крым под Харьковом, вблизи города Александровска, полиция извлекла из-под рельсов мину, заложенную террористами еще осенью прошлого года.
Теперь, после «процесса шестнадцати», было известно, что мину заложили Желябов, Якимова, Пресняков, Тихонов и Окладский. Двое из них еще были на свободе, и это не давало царю покоя. Его раздражал стук колес, пугало хлопанье дверей и паровозные гудки. Ему было жутко одному, и царь большую часть времени проводил у Юрьевской.
Прибытие поезда в столицу ожидалось утром 22 ноября, но точное время держалось в строгом секрете. Войска гвардии и Петербургского гарнизона выстроились на платформе Николаевского вокзала и, образовав широкий коридор, протянулись по Невскому и дальше, вплоть до Зимнего дворца. Было холодно, дул резкий секущий ветер, но все стояли и ждали. Поезд прибыл только в одиннадцатом часу.
Царь не пожелал, чтоб встреча носила торжественный характер, и, пройдя через вокзал на площадь, сел в карету, велел гнать галопом. Карета с конвоем мчалась между шпалерами войск.
В Зимнем все было приготовлено к пышной встрече монарха. В дворцовую церковь уже прибыл петербургский митрополит, чтоб отслужить молебен о благополучном возвращении государя.
Когда граф Адлерберг доложил, что все собрались в церкви, царь скорчил болезненную гримасу:
– Не надо… Пусть придут сюда.
Молебен поспешно отслужили в небольшой приемной перед кабинетом, и Александр сразу же прошел к Юрьевской.
– Что с вами, мой дорогой повелитель? – ласково взяв его за руку, спросила Юрьевская.
– Меня гнетет недоброе предчувствие, Кэти. Всю дорогу мерещилась эта казнь. Устал я, милая. Тени висельников неотступно стоят перед глазами.
2
С арестом Михайлова как-то само собой, без назначений, без выборов, а лишь в силу глубокого уважения, всеобщего восхищения его волей, отвагой, страстностью Желябов сделался общепризнанным вождем партии.
В начале декабря, когда царь, обосновавшись в Зимнем, как в крепости, почувствовал себя уверенно и даже начал делать выезды, Желябов собрал техников «Народной воли», чтоб разработать план нового, восьмого и, как все надеялись, последнего покушения.
На совещание, кроме Исаева и Кибальчича, был приглашен морской офицер Суханов, служивший в Кронштадте и хорошо знавший минное дело.
Это был статный моряк с маленькой русой бородкой и кроткими голубыми глазами, в которых как бы отражалась его душа. В нем не было ни кичливости, ни позерства, которыми отличались молодые флотские офицеры. Сдержанный, сосредоточенный, он располагал к себе приветливостью. Несмотря на кажущуюся мягкость характера, Суханова отличали твердость во взглядах и уверенность в поступках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166