После осенних дождей это место, очевидно, станет по-настоящему прекрасным.
У подножия Болин Крик были выстроены маленькие темные домики, растущие, казалось, прямо из земли. Кое-где в раскрытых окнах виднелся красно-оранжевый мерцающий свет. Наверно, смотрят телевизор.
В воздухе носились полчища мошек и комаров.
Такое засилье кровопийц я видел только через год или два после Вторжения.
Раньше внизу росли деревья, буйная растительность покрывала болотистую землю у ручья, на другой стороне была проложена вымощенная тропинка, идущая параллельно со старой водосточной трубой.
Там любили выгуливать собак и срезать путь к торговому центру у подножия холма. В детстве я часто играл с друзьями в лесу, запутываясь в лесной паутине во время сезона «больших пауков», снимая клещей, что десятками впивались в нас.
Мы все время играли в войну, сражаясь отчаянно, как зеленые береты против хруффов, которые, как мы знали, должны были скоро прибыть, А когда захватчики пришли и завоевали нас, не нашлось ни одного храбреца или умелого воина, который бы мог противостоять им. Нас победили, но тем не менее мы продолжали играть в эти игры. Мальчики и девочки, мечтавшие о том времени, когда сорви-головы, то есть мы, вырастут и одержат победу. Сейчас лесов не было и в помине, вместо них выросли убогие лачуги, а на том Месте, где раньше стояли наши дома со всеми удобствами, высились дремучие заросли.
Лэнк подъехал к нависающему фасаду одного из домов, отличающемуся от других своими размерами.
Из его окон лился желтый свет. Из-за скрипа дверей я едва смог различить отдаленный, ритмичный стук генератора.
Брат произнес:
— Вот здесь мать и отец решили построить новый дом, Ати. Мы жили на другой стороне холма, где находилась ветеринарная лечебница, вверх по улице Франклина, помнишь?
Я хорошо помню эту дорогу, огибающую холм, прогулки по ней теплым солнечным днем, ветлечебницу с какофонией собачьего лая, кошачьего визга и специфическим запахом испражнений. По этому поводу ходила одна шутка — на карте города, продававшейся во всех киосках и маленьких магазинчиках, это место было обозначено как госпиталь для ветеранов, выстроенный церковью. Его аббревиатуру «Вет» неправильно интерпретировали. Мы обычно смеялись, подсматривали в окна приемного отделения и говорили о собаках, участвовавших в боях…
Лэнк подъехал к самому входу и выбрался из машины:
— Добро пожаловать домой, Ати.
Я рассматривал темный дом с квадратными окнами, откуда лился свет. Совсем незнакомый, чужой дом. Шагнув на посыпанную гравием дорожку, я напрягся. Удивительно, но чувствовал я себя не в своей тарелке, хотя знал, что родители находятся внутри, ожидая моего прихода. Что смогу сказать им после двадцатилетнего отсутствия, и что они смогут сказать мне?
От дома, там где, по моему предположению, должна была находиться дверь, отделилась тень, идущая по направлению ко мне. Подойдя ближе, она приобрела очертания высокой, стройной женщины с прямыми рыжевато-коричневыми волосами, окаймляющими лицо типичной провинциалки. Она была фактически одного роста со мной.
— Оддни? — прошептал я.
Женщина прильнула ко мне, сжав меня в объятиях, прижавшись лицом к шее.
— О боже, Атол… — В ее словах звучало неверие.
Обняв ее, я недоуменно спрашивал себя, неужели это моя сестра? Память услужливо рисовала картину юной девушки с сухими глазами без слез, которая попрощалась со мной тем летним днем и, взяв Алике за руку, увела ее, когда мне пришло время уезжать.
Оддни — это моя сестра, на восемнадцать месяцев младше меня, она помогала вспомнить мне полузабытые школьные предметы, которые я забыл за два года после Вторжения. Мы доверяли друг другу самые сокровенные тайны, она постоянно подшучивала над нашими общими знакомыми, одним словом, мы были очень близки.
Память сделала скачок назад — теперь я вспоминал себя восьмилетним мальчишкой, играющим под тентом с семилетней сестренкой. Стоял ясный солнечный день, лучи летнего солнца пробивались сквозь нашу палатку, освещая ее бело-голубым светом. Мы дурачились, переодевались в одежду друг друга, хихикали. Наверно, это продолжалось бы еще очень долго, если бы наши родители не застали нас однажды за этим занятием. Между собой они посмеялись, очевидно, вспоминая свои детские забавы.
И вот теперь, по прошествии стольких лет, я держал в объятиях худенькую, высокую женщину, свою сестру. И вновь чувство неловкости охватило меня — она начала плакать, горячие слезы оросили мой воротник.
— О боже, Атол…
Затем распахнулась дверь, хлынувший поток желтого света разогнал тьму. И члены моей семьи высыпали на улицу, толкая друг друга и оглашая воздух радостными криками.
— Добро пожаловать домой, — говорили они, — брат, сын, друг, дражайший Атол Моррисон!
Они радовались, а я удивлялся: «Кто эти люди?» Родственники повели меня в дом, крича все сразу, затем вдруг замолчали, снова заговорили. Комната была залита ярким светом, лившимся из множества лампочек; знакомых мне еще с детства. В ней находился большой и низкий ореховый стол, что моя прабабка подарила моим родителям на свадьбу полвека назад. На столе стояло много всяких блюд, издававших заманчивый, знакомый запах. Маленькая, не дающая покоя часть меня вдруг дала мне понять, что еда ждет блудного сына.
Не знаю, наверно, было бы лучше приехать без предупреждения, зайти, поздороваться невзначай, будто и не уезжал я никуда на двадцать лет, сказать: «Привет, ма, это твой сын Атол наконец прибыл домой…» Теперь на меня нахлынули глупые, смешные воспоминания детства, словно я никогда не воевал под чужим небом и холодными, злыми звездами. Мой отец за прошедшие два десятилетия практически не изменился: такой же высокий, крепкий, красивый…
Однако волосы слегка поредели, поседели, на лице появились морщинки, которых не было раньше, на поясе отложился жирок, которого в нашей семье во времена моей юности не имел никто.
А моя мать постарела — худая, поседевшая, с восковым лицом старушка. «Мои родители, — почему-то пришла мне в голову мысль, — похожи на двух стариков из старого романа…» Робкий внутренний голос прошептал мне, что им нет еще и восьмидесяти. Родители проживут еще не один год, но все равно они уже старики: Оддни и Лэнк — в среднем возрасте или даже пожилые.
Может, они ничего не скажут, может, даже не заметят, потому что я высок, силен, шрамы на лице и теле, как знаки отличия. Однако что это мелькнуло в глазах отца, — сомнение, страх? Старик было уже открыл рот, намереваясь спросить…
Но мать вдруг заплакала и обняла меня, сгладив напряжение, всхлипывая, говоря, как она скучала по мне, как боялась, когда я не писал, как чувствовала себя, когда матери других юношей и девушек, ушедших в легионы, шептались с ней… Ее чувства невозможно описать, когда однажды поездом, вдробу из серого пластика, прибыли останки Томми Уоткинса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
У подножия Болин Крик были выстроены маленькие темные домики, растущие, казалось, прямо из земли. Кое-где в раскрытых окнах виднелся красно-оранжевый мерцающий свет. Наверно, смотрят телевизор.
В воздухе носились полчища мошек и комаров.
Такое засилье кровопийц я видел только через год или два после Вторжения.
Раньше внизу росли деревья, буйная растительность покрывала болотистую землю у ручья, на другой стороне была проложена вымощенная тропинка, идущая параллельно со старой водосточной трубой.
Там любили выгуливать собак и срезать путь к торговому центру у подножия холма. В детстве я часто играл с друзьями в лесу, запутываясь в лесной паутине во время сезона «больших пауков», снимая клещей, что десятками впивались в нас.
Мы все время играли в войну, сражаясь отчаянно, как зеленые береты против хруффов, которые, как мы знали, должны были скоро прибыть, А когда захватчики пришли и завоевали нас, не нашлось ни одного храбреца или умелого воина, который бы мог противостоять им. Нас победили, но тем не менее мы продолжали играть в эти игры. Мальчики и девочки, мечтавшие о том времени, когда сорви-головы, то есть мы, вырастут и одержат победу. Сейчас лесов не было и в помине, вместо них выросли убогие лачуги, а на том Месте, где раньше стояли наши дома со всеми удобствами, высились дремучие заросли.
Лэнк подъехал к нависающему фасаду одного из домов, отличающемуся от других своими размерами.
Из его окон лился желтый свет. Из-за скрипа дверей я едва смог различить отдаленный, ритмичный стук генератора.
Брат произнес:
— Вот здесь мать и отец решили построить новый дом, Ати. Мы жили на другой стороне холма, где находилась ветеринарная лечебница, вверх по улице Франклина, помнишь?
Я хорошо помню эту дорогу, огибающую холм, прогулки по ней теплым солнечным днем, ветлечебницу с какофонией собачьего лая, кошачьего визга и специфическим запахом испражнений. По этому поводу ходила одна шутка — на карте города, продававшейся во всех киосках и маленьких магазинчиках, это место было обозначено как госпиталь для ветеранов, выстроенный церковью. Его аббревиатуру «Вет» неправильно интерпретировали. Мы обычно смеялись, подсматривали в окна приемного отделения и говорили о собаках, участвовавших в боях…
Лэнк подъехал к самому входу и выбрался из машины:
— Добро пожаловать домой, Ати.
Я рассматривал темный дом с квадратными окнами, откуда лился свет. Совсем незнакомый, чужой дом. Шагнув на посыпанную гравием дорожку, я напрягся. Удивительно, но чувствовал я себя не в своей тарелке, хотя знал, что родители находятся внутри, ожидая моего прихода. Что смогу сказать им после двадцатилетнего отсутствия, и что они смогут сказать мне?
От дома, там где, по моему предположению, должна была находиться дверь, отделилась тень, идущая по направлению ко мне. Подойдя ближе, она приобрела очертания высокой, стройной женщины с прямыми рыжевато-коричневыми волосами, окаймляющими лицо типичной провинциалки. Она была фактически одного роста со мной.
— Оддни? — прошептал я.
Женщина прильнула ко мне, сжав меня в объятиях, прижавшись лицом к шее.
— О боже, Атол… — В ее словах звучало неверие.
Обняв ее, я недоуменно спрашивал себя, неужели это моя сестра? Память услужливо рисовала картину юной девушки с сухими глазами без слез, которая попрощалась со мной тем летним днем и, взяв Алике за руку, увела ее, когда мне пришло время уезжать.
Оддни — это моя сестра, на восемнадцать месяцев младше меня, она помогала вспомнить мне полузабытые школьные предметы, которые я забыл за два года после Вторжения. Мы доверяли друг другу самые сокровенные тайны, она постоянно подшучивала над нашими общими знакомыми, одним словом, мы были очень близки.
Память сделала скачок назад — теперь я вспоминал себя восьмилетним мальчишкой, играющим под тентом с семилетней сестренкой. Стоял ясный солнечный день, лучи летнего солнца пробивались сквозь нашу палатку, освещая ее бело-голубым светом. Мы дурачились, переодевались в одежду друг друга, хихикали. Наверно, это продолжалось бы еще очень долго, если бы наши родители не застали нас однажды за этим занятием. Между собой они посмеялись, очевидно, вспоминая свои детские забавы.
И вот теперь, по прошествии стольких лет, я держал в объятиях худенькую, высокую женщину, свою сестру. И вновь чувство неловкости охватило меня — она начала плакать, горячие слезы оросили мой воротник.
— О боже, Атол…
Затем распахнулась дверь, хлынувший поток желтого света разогнал тьму. И члены моей семьи высыпали на улицу, толкая друг друга и оглашая воздух радостными криками.
— Добро пожаловать домой, — говорили они, — брат, сын, друг, дражайший Атол Моррисон!
Они радовались, а я удивлялся: «Кто эти люди?» Родственники повели меня в дом, крича все сразу, затем вдруг замолчали, снова заговорили. Комната была залита ярким светом, лившимся из множества лампочек; знакомых мне еще с детства. В ней находился большой и низкий ореховый стол, что моя прабабка подарила моим родителям на свадьбу полвека назад. На столе стояло много всяких блюд, издававших заманчивый, знакомый запах. Маленькая, не дающая покоя часть меня вдруг дала мне понять, что еда ждет блудного сына.
Не знаю, наверно, было бы лучше приехать без предупреждения, зайти, поздороваться невзначай, будто и не уезжал я никуда на двадцать лет, сказать: «Привет, ма, это твой сын Атол наконец прибыл домой…» Теперь на меня нахлынули глупые, смешные воспоминания детства, словно я никогда не воевал под чужим небом и холодными, злыми звездами. Мой отец за прошедшие два десятилетия практически не изменился: такой же высокий, крепкий, красивый…
Однако волосы слегка поредели, поседели, на лице появились морщинки, которых не было раньше, на поясе отложился жирок, которого в нашей семье во времена моей юности не имел никто.
А моя мать постарела — худая, поседевшая, с восковым лицом старушка. «Мои родители, — почему-то пришла мне в голову мысль, — похожи на двух стариков из старого романа…» Робкий внутренний голос прошептал мне, что им нет еще и восьмидесяти. Родители проживут еще не один год, но все равно они уже старики: Оддни и Лэнк — в среднем возрасте или даже пожилые.
Может, они ничего не скажут, может, даже не заметят, потому что я высок, силен, шрамы на лице и теле, как знаки отличия. Однако что это мелькнуло в глазах отца, — сомнение, страх? Старик было уже открыл рот, намереваясь спросить…
Но мать вдруг заплакала и обняла меня, сгладив напряжение, всхлипывая, говоря, как она скучала по мне, как боялась, когда я не писал, как чувствовала себя, когда матери других юношей и девушек, ушедших в легионы, шептались с ней… Ее чувства невозможно описать, когда однажды поездом, вдробу из серого пластика, прибыли останки Томми Уоткинса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101