Отработал на его поле два-три дня в неделю, и работай на себя. Правда, земли у крестьян не было, так помещик давал надел, но тот, кто не был лежебокой, кто в чужой рот не заглядывал, жил хорошо – сытым и одетым. И на гулянье время оставалось. Какие мы хороводы водили! – Тут она мечтательно улыбнулась, вспоминая деревенские хороводы на лугу, почти столетней давности. – И на молитву время было. Храмы, церкви, Божьи дома стояли в каждом селе.
Тихая ночь. Лунный свет через окошко освещал исхудавшее с выступавшими скулами лицо Ани. Она внимательно слушала, положив свою ладонь на бабушкину, и было что-то объединяющее их в эту безмолвную ночь.
– Я выросла, выучилась грамоте, вышла замуж за работящего парня из соседнего села. Было у меня двое деток, две девочки – Аксюша и Манюша, наша радость. Ласковые, послушные.
На минуту она замолчала, вспоминая веселый солнечный день. Они всей семьей жнут на своем поле. Она – молодая, крепкая, серпом срезает налившиеся колосья пшеницы, а Ксюша рядом пытается взять в ладони побольше стебельков, чтобы увязать их. Манюша топает неокрепшими ножками по сжатому полю, несет им в деревянной кружке холодного кваса…
VII
После сбора урожая они, нарядные, шествуют в церковь. Рядом ее Степан. Он несет на руках смеющуюся младшую доченьку, щекоча ее усами. Сбоку чинно шагает Аксюта, поглядывая по сторонам, как-то оценят подружки ее яркий платочек.
– А что потом было?
– Наказал нас за что-то Господь. Стояли жаркие дни, я со Степой была на работе, случился пожар. Погибли мои голубки.
Аня увидела, как медленно, словно нехотя, по щеке бабушки покатилась слеза, застревая в морщинах.
– А потом?
– Потом Степа от горя ушел в монастырь, ушла и я в Божью обитель. Думала, до конца дней своих буду там молиться за своих кровинушек, отмаливать гнев Божий.
Она тяжело вздохнула:
– Не довелось. Через много лет навалилась на Русь черная сила Антихриста – хуже Мамая. Храмы, церкви ограбили, разрушили, святых отцов уничтожили, монастыри разогнали, в Божьих домах сделали склады для награбленного или темницы. Захватили и разграбили наш монастырь, нас прогнали вон. Разбрелись мы по свету. Молились, просили Господа во здравие и спасение народа своего. Меня вскоре поймали, отправили на Соловки.
Аня вздрогнула. Взрослые с опаской произносили это название. Когда она попыталась узнать у мамы, почему Соловков боятся, мама в испуге перекрестилась: «Спаси и помилуй». И запретила упоминать это слово. От бабушки не укрылась дрогнувшая ладонь девочки.
– Ох, моя милая, все суета сует. Господь и молитва спасли меня. Выдержала я и это испытание. Случайно попала на материк. Толку от меня на работе мало, уже и тогда была старой. Хожу по людям, где кому помочь. Но не вечно терпение Господа Бога нашего. Придет время, изгонит народ Сатану, гореть ему вечно за жестокость его в геенне огненной.
– Бабушка, почему у тети Тони голова белая?
– Разве ты не знаешь? Когда их загоняли в вагоны… – заметив вопросительный взгляд Ани, уточнила: – это бараки на колесах, – в суматохе ее Юра потерялся. Вагоны долго не подавали, отошел малец в сторону к другим детям, а усталая Тоня задремала. Уже в сумерках загоняли людей быстро, без счета. В ночи Сатана всегда торопится, страх на людей нагоняет. А наутро голова ее стада белой. Через несколько дней в Соликамске нашелся ее сорванец, попал в другой вагон. Добрые люди, сами голодные, присмотрели, не дали ему пропасть. Людей хороших у нас много. Замучены очень. Никогда на Руси такой жестокости не было. Ты говорила, что дядя должен приехать, моли Бога, чтобы все хорошо было, и я помолюсь. Но все может быть, все в руках Божьих. Антихрист над телом нашим волен пока, над душой христианской он бессилен, крепись духом и всегда будь ко всему готова. У каждого свое испытание, у каждого своя Голгофа, да не каждому дано пройти. Разговорилась я что-то, спи.
– Бабушка, ложись рядом, ты все на ногах да на ногах.
– Хорошо. Вот я с краюшку погреюсь около тебя. Спи, дитятко, – она обняла Аню.
Та прижалась к ней, такая же худенькая, и они уснули вчетвером – бабушка, Аня, кукла и Славик.
VIII
Тетя Тоня возвратилась с ночной смены в плохом настроении. Ладонь ее была перевязана. На работе при откатке бревен поскользнулась: багор, которым она катала бревна, сорвался, она упала, рука попала под бревно, что-то хрустнуло. Коршуном налетел мастер, требовал продолжать работу, а не то напишет рапорт о членовредительстве. Бригадники, видевшие, как все случилось, отстояли ее, отвели в медпункт. Фельдшер сразу определил: закрытый перелом двух пальцев, наложил жесткую повязку и отправил домой. «Надо по пути к ребятам зайти, – решила она, – взять грязное белье, замочить». Что-то тихо там, но бабушка наверняка не спит.
Она открыла дверь у соседей и… забыла про боль в руке.
В комнате никого не было. На топчане валялся откинутый матрас обнажая неструганные доски, рядом лежала пустая коробка, пустые полки стола.
– Их ночью взяли. – Тоня оглянулась. Рядом стояла соседка, жившая напротив. Тихая, незаметная, когда-то на веки-веков напутанная. Старалась держаться подальше от любых разговоров.
– Когда брали ребят, бабка, как орлица, защищала их. Взяли вместе с ними. Ну, да сама знаешь Фурмана.
– Будь, что будет, пойду узнаю.
На подходе к райНКВД увидела, как открылась дверь, вылетела какая-то палка, вслед за ней показалась бабушка, которую держал за шиворот энкавэдэшник.
– Мне начальник приказал, а ты, старая ведьма, ходишь, людей мутишь. Опять на Соловки захотела? Пошла вон! – Подтолкнул ее в сторону дороги.
Бабушка упала, по инерции перекатилась несколько раз. Какое-то время лежала без движения. Вот рука ее нащупала лежащую рядом палку. Встала на колени, потрясая рукой с зажатой в ней палкой, крикнув вслед служивому:
– Перед Богом и господин, и раб будут держать ответ за свои поступки. Сам грех творишь, сам и отвечай. Будьте вы прокляты, иуды народа своего!
Энкавэдэшник, конечно же, услышал доносившиеся проклятия, но видимо, боясь насмешек своих приятелей – очень уж древняя старуха – молча закрыл за собой дверь.
С помощью Тони бабка поднялась и по дороге рассказала, что случилось ночью.
– Дверь в комнате была незаперта. Они вошли, как воры, ночью, тихо. В минуту собрали сонных деток. Те не успели ничего понять. Хотела оборонить именем Христовым, так это имя им, как быку красная тряпка. И меня в машину бросили, косточек не чую. В камере пробыла до утра. Видно, стыдно со старухой воевать, вот и выгнали, как ты сама видела. А деток прямиком увезли в Соликамск, в приют. Спаси святая Богородица, невинные души.
– Пойдем, бабушка, ко мне, отлежишься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Тихая ночь. Лунный свет через окошко освещал исхудавшее с выступавшими скулами лицо Ани. Она внимательно слушала, положив свою ладонь на бабушкину, и было что-то объединяющее их в эту безмолвную ночь.
– Я выросла, выучилась грамоте, вышла замуж за работящего парня из соседнего села. Было у меня двое деток, две девочки – Аксюша и Манюша, наша радость. Ласковые, послушные.
На минуту она замолчала, вспоминая веселый солнечный день. Они всей семьей жнут на своем поле. Она – молодая, крепкая, серпом срезает налившиеся колосья пшеницы, а Ксюша рядом пытается взять в ладони побольше стебельков, чтобы увязать их. Манюша топает неокрепшими ножками по сжатому полю, несет им в деревянной кружке холодного кваса…
VII
После сбора урожая они, нарядные, шествуют в церковь. Рядом ее Степан. Он несет на руках смеющуюся младшую доченьку, щекоча ее усами. Сбоку чинно шагает Аксюта, поглядывая по сторонам, как-то оценят подружки ее яркий платочек.
– А что потом было?
– Наказал нас за что-то Господь. Стояли жаркие дни, я со Степой была на работе, случился пожар. Погибли мои голубки.
Аня увидела, как медленно, словно нехотя, по щеке бабушки покатилась слеза, застревая в морщинах.
– А потом?
– Потом Степа от горя ушел в монастырь, ушла и я в Божью обитель. Думала, до конца дней своих буду там молиться за своих кровинушек, отмаливать гнев Божий.
Она тяжело вздохнула:
– Не довелось. Через много лет навалилась на Русь черная сила Антихриста – хуже Мамая. Храмы, церкви ограбили, разрушили, святых отцов уничтожили, монастыри разогнали, в Божьих домах сделали склады для награбленного или темницы. Захватили и разграбили наш монастырь, нас прогнали вон. Разбрелись мы по свету. Молились, просили Господа во здравие и спасение народа своего. Меня вскоре поймали, отправили на Соловки.
Аня вздрогнула. Взрослые с опаской произносили это название. Когда она попыталась узнать у мамы, почему Соловков боятся, мама в испуге перекрестилась: «Спаси и помилуй». И запретила упоминать это слово. От бабушки не укрылась дрогнувшая ладонь девочки.
– Ох, моя милая, все суета сует. Господь и молитва спасли меня. Выдержала я и это испытание. Случайно попала на материк. Толку от меня на работе мало, уже и тогда была старой. Хожу по людям, где кому помочь. Но не вечно терпение Господа Бога нашего. Придет время, изгонит народ Сатану, гореть ему вечно за жестокость его в геенне огненной.
– Бабушка, почему у тети Тони голова белая?
– Разве ты не знаешь? Когда их загоняли в вагоны… – заметив вопросительный взгляд Ани, уточнила: – это бараки на колесах, – в суматохе ее Юра потерялся. Вагоны долго не подавали, отошел малец в сторону к другим детям, а усталая Тоня задремала. Уже в сумерках загоняли людей быстро, без счета. В ночи Сатана всегда торопится, страх на людей нагоняет. А наутро голова ее стада белой. Через несколько дней в Соликамске нашелся ее сорванец, попал в другой вагон. Добрые люди, сами голодные, присмотрели, не дали ему пропасть. Людей хороших у нас много. Замучены очень. Никогда на Руси такой жестокости не было. Ты говорила, что дядя должен приехать, моли Бога, чтобы все хорошо было, и я помолюсь. Но все может быть, все в руках Божьих. Антихрист над телом нашим волен пока, над душой христианской он бессилен, крепись духом и всегда будь ко всему готова. У каждого свое испытание, у каждого своя Голгофа, да не каждому дано пройти. Разговорилась я что-то, спи.
– Бабушка, ложись рядом, ты все на ногах да на ногах.
– Хорошо. Вот я с краюшку погреюсь около тебя. Спи, дитятко, – она обняла Аню.
Та прижалась к ней, такая же худенькая, и они уснули вчетвером – бабушка, Аня, кукла и Славик.
VIII
Тетя Тоня возвратилась с ночной смены в плохом настроении. Ладонь ее была перевязана. На работе при откатке бревен поскользнулась: багор, которым она катала бревна, сорвался, она упала, рука попала под бревно, что-то хрустнуло. Коршуном налетел мастер, требовал продолжать работу, а не то напишет рапорт о членовредительстве. Бригадники, видевшие, как все случилось, отстояли ее, отвели в медпункт. Фельдшер сразу определил: закрытый перелом двух пальцев, наложил жесткую повязку и отправил домой. «Надо по пути к ребятам зайти, – решила она, – взять грязное белье, замочить». Что-то тихо там, но бабушка наверняка не спит.
Она открыла дверь у соседей и… забыла про боль в руке.
В комнате никого не было. На топчане валялся откинутый матрас обнажая неструганные доски, рядом лежала пустая коробка, пустые полки стола.
– Их ночью взяли. – Тоня оглянулась. Рядом стояла соседка, жившая напротив. Тихая, незаметная, когда-то на веки-веков напутанная. Старалась держаться подальше от любых разговоров.
– Когда брали ребят, бабка, как орлица, защищала их. Взяли вместе с ними. Ну, да сама знаешь Фурмана.
– Будь, что будет, пойду узнаю.
На подходе к райНКВД увидела, как открылась дверь, вылетела какая-то палка, вслед за ней показалась бабушка, которую держал за шиворот энкавэдэшник.
– Мне начальник приказал, а ты, старая ведьма, ходишь, людей мутишь. Опять на Соловки захотела? Пошла вон! – Подтолкнул ее в сторону дороги.
Бабушка упала, по инерции перекатилась несколько раз. Какое-то время лежала без движения. Вот рука ее нащупала лежащую рядом палку. Встала на колени, потрясая рукой с зажатой в ней палкой, крикнув вслед служивому:
– Перед Богом и господин, и раб будут держать ответ за свои поступки. Сам грех творишь, сам и отвечай. Будьте вы прокляты, иуды народа своего!
Энкавэдэшник, конечно же, услышал доносившиеся проклятия, но видимо, боясь насмешек своих приятелей – очень уж древняя старуха – молча закрыл за собой дверь.
С помощью Тони бабка поднялась и по дороге рассказала, что случилось ночью.
– Дверь в комнате была незаперта. Они вошли, как воры, ночью, тихо. В минуту собрали сонных деток. Те не успели ничего понять. Хотела оборонить именем Христовым, так это имя им, как быку красная тряпка. И меня в машину бросили, косточек не чую. В камере пробыла до утра. Видно, стыдно со старухой воевать, вот и выгнали, как ты сама видела. А деток прямиком увезли в Соликамск, в приют. Спаси святая Богородица, невинные души.
– Пойдем, бабушка, ко мне, отлежишься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9