Хочешь быть лекарем?
– Нет, я хочу быть сучкорубом. Сам буду сучки рубить, чтобы у мамы руки не болели. Ты не знаешь, когда мама приедет?
– Не знаю, голубь мой. Сейчас никто ничего не знает, кроме Господа Бога, да что-то молчит он. Приедет, конечно, приедет. Ну, вот и готово, пусть остынет. Попробуй пока бруснички. – Она открыла маленькую крышку с туеска, так же сделанную из бересты. – Открывай рот.
Ложка деревянная, большая. Только краешек в рот попал. Славик прижал губой густую массу желто-красного цвета, бабушка убрала ложку, и он почувствовал во рту кисленькое. Поводил для удовольствия языком, ощущая шкурки ягод. Некоторые ягоды были целые. Он подталкивал их к зубам, раздавливал. Чувствовалось, как сок брызгает на язык.
Бабушка процеживала отвар. Оглянулась, Славик выжидающе стоит с открытым ртом и дергает ее за платье.
– Понравилось? Сейчас я тебе на хлеб намажу, сытнее будет. Пока Славик ел хлеб, поначалу облизав сверху варенье, бабушка подсела к Ане, которая открыла глаза, вопрошающе глядя не нее.
– Дитя мое, что у тебя болит?
– Не знаю, все болит. И в голове шумит.
– Чтобы опять была здоровой, нужно потерпеть, пить отвар травушек. Он немного горьковатый, но терпеть можно. Видишь, ничего со мной не случилось. А теперь ты. Ну ничего, ничего, глотай сразу.
Теплая жидкость, отдающая запахом трав, была настолько горькой, что Аню чуть не вырвало. Она поперхнулась, выплюнула остатки.
– Не могу, не буду.
– Так на то оно и лекарство, чтобы горьким быть, И в жизни так: чтобы оценить хорошее, надо пройти через плохое. Всегда так, деточка. Ты брата любишь? – Молчаливый кивок был знаком согласия. – Через два-три дня мне уходить. У людей свои горести, заботы. Кто будет за братом смотреть? Вся надежда на тебя. Глотай, родная, тебе нужно быть на ногах. А потом ухи поешь. Здесь еще осталось.
Аня поглядела на беззаботно играющего брата. Он что-то собирался делать из щепок. Вспомнила, как они засыпали вместе, не дождавшись с работы мамы. Славик спит, обнимает ее за шею, а между ними, чтобы ей теплее было, лежит кукла Маша.
– Давайте, бабушка.
– Вот ты моя умница.
Как-то почти сразу бабушка освоилась и была на второй день как своя. Поила Аню горьким настоем трав. Славик иногда просил бабушку показать зубы. Она отнекивалась, но Слава был настойчив, тогда у нее приподнималась верхняя губа, из-под которой на обнаженных деснах были видны два торчащих зуба. Она грозно хмурила лицо:
– Вот я тебя съем!
Славик в восторженном ужасе визжал, забившись в угол. Однажды, когда она растапливала печь, Славик попытался с разбега сесть на нее верхом, хотел прокатиться, как на Юре или Ане катался. Бабушка упала на дрова, Славик испугался, забрался на топчан и спрятался под одеяло. Старушка долго кряхтела, поднимаясь с пола, грозилась палочкой:
– Вот уже я тебя, баловник, – но Славик понимал: – бабушка только грозится. Высунулся на мгновенье из-под одеяла:
– Я больше не буду.
Когда старуха подтаскивала стол к топчану, он ей помогал, за что она его хвалила и признавалась, что без него не смогла бы накормить его сестру.
Аня поправлялась медленно. Бабушка поила ее несколько раз в день настоем из лечебных трав, кормила с ложечки скудной пищей. Понемногу давала из туесков варенья. Как ни берегла сладость, – ложка уже заскребла по донышку – слишком мала посуда. Просила Славика не обижаться, что ему меньше меда достанется, ведь Ане нужнее. Он соглашался, но в обмен на морошку.
VI
Почти каждый день приходил кто-нибудь из соседей или из других бараков. Оставляли, чаще всего молча, две-три картошины, или крупы, кто редьку или репку, кто кусочек хлеба. Нечего было давать. Сами жили впроголодь. Долго не задерживались. Все-таки в этой семье второй арест. Мало ли что. Тихо, виновато прощались и так же незаметно уходили.
Когда бы Аня ни проснулась, бабушка все время что-то делает: перебирает траву, молится едва слышным голосом, готовит нехитрую еду. Чуть ли не на ощупь связала Славику носки – не носки, бурки – не бурки, толстые, теплые. Он больше не шлепал босыми ногами по холодному полу, а ходил неслышными шагами.
Иногда бабушка присядет на топчан у ног Ани, прислонится к стенке, посидит молча, и опять чем-то занята. Она почти не ела.
Однажды Аня спросила:
– Что же ты, бабушка, меня заставляешь, а сама не ешь?
– А много ли мне, старой, надо? Пососала корочку хлебца, вот и сыта. Тебе на ноги вставать надо.
Проснувшись среди ночи, Аня увидела бабушку стоящей на коленях. Она молилась, время от времени низко кланяясь в угол. В ночной тишине отчетливо раздавались слова молитвы:
– Господи, Боже наш, прими от меня, недостойной рабы твоей, усердное моление сие и прости мне все прегрешения мои. Всех нас, и церковь Твою святую, всесильной Твоей крепостью от всякого злого обстояния и власти освободи. Ты учишь нас поминать в молитвах за здравие врагов наших, ненавидящих и уничтожающих христианский народ…
Бабушка глубоко задумалась, не заметив, что Аня внимательно слушает ее. Перед глазами девочки встал арест отца, такой же ночной и внезапный. Только другим способом просили открыть дверь:
– «Телеграмма для… вручить лично…».
Бабушка очнулась и продолжала моление.
– Прости, меня, Господи, рабу твою верную. Не поднимается рука моя креститься за сатанинскую силу, немеет язык мой молитву воздавать за них. Казни меня, Боже, но прошу Тебя: воздай им тем же, что сделали они с храмами Твоими, с народом божьим и детьми их. Ты учишь нас, учитель святой, что Сатана сам себя уничтожит. Господи милостивый, пока Сатана сам себя изгрызет, от рабов твоих будет пустыня. Господи! Не осуди меня, недостойную, забери к себе. Устала я ходить по земле, глядеть, как безропотно гибнет стадо Твое, обманутое и замученное. Забери меня, Господи! – Она опять опустила голову, думая какие-то свои думы.
– Бабушка, не уходи!
Та очнулась, перекрестилась: опираясь на свою палочку, поднялась с пола, подошла к Ане, поправила одеяло, из-под которого выглядывала нога безмятежно спавшего Славика.
– На все Божья воля, испытывает он нашу крепость духа через неправду и муки рабов своих. Никуда я от вас не ухожу. Прости старухе минутную слабость. – Она положила свою сухую ладонь на лоб Ане.
– Хорошо, глазки почти чистые. Еще немного полежишь, опять будешь бегать.
– А где ты раньше жила? Ты была маленькой? Расскажи мне.
Бабушка заулыбалась, уселась поудобнее:
– И маленькой была, и батюшка с матушкой были, родни много было. Мы жили у помещика, под Смоленском.
– Бабушка, за что помещики издевались над крепостными, били их?
– Перекрестись, девонька. За что он будет бить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9
– Нет, я хочу быть сучкорубом. Сам буду сучки рубить, чтобы у мамы руки не болели. Ты не знаешь, когда мама приедет?
– Не знаю, голубь мой. Сейчас никто ничего не знает, кроме Господа Бога, да что-то молчит он. Приедет, конечно, приедет. Ну, вот и готово, пусть остынет. Попробуй пока бруснички. – Она открыла маленькую крышку с туеска, так же сделанную из бересты. – Открывай рот.
Ложка деревянная, большая. Только краешек в рот попал. Славик прижал губой густую массу желто-красного цвета, бабушка убрала ложку, и он почувствовал во рту кисленькое. Поводил для удовольствия языком, ощущая шкурки ягод. Некоторые ягоды были целые. Он подталкивал их к зубам, раздавливал. Чувствовалось, как сок брызгает на язык.
Бабушка процеживала отвар. Оглянулась, Славик выжидающе стоит с открытым ртом и дергает ее за платье.
– Понравилось? Сейчас я тебе на хлеб намажу, сытнее будет. Пока Славик ел хлеб, поначалу облизав сверху варенье, бабушка подсела к Ане, которая открыла глаза, вопрошающе глядя не нее.
– Дитя мое, что у тебя болит?
– Не знаю, все болит. И в голове шумит.
– Чтобы опять была здоровой, нужно потерпеть, пить отвар травушек. Он немного горьковатый, но терпеть можно. Видишь, ничего со мной не случилось. А теперь ты. Ну ничего, ничего, глотай сразу.
Теплая жидкость, отдающая запахом трав, была настолько горькой, что Аню чуть не вырвало. Она поперхнулась, выплюнула остатки.
– Не могу, не буду.
– Так на то оно и лекарство, чтобы горьким быть, И в жизни так: чтобы оценить хорошее, надо пройти через плохое. Всегда так, деточка. Ты брата любишь? – Молчаливый кивок был знаком согласия. – Через два-три дня мне уходить. У людей свои горести, заботы. Кто будет за братом смотреть? Вся надежда на тебя. Глотай, родная, тебе нужно быть на ногах. А потом ухи поешь. Здесь еще осталось.
Аня поглядела на беззаботно играющего брата. Он что-то собирался делать из щепок. Вспомнила, как они засыпали вместе, не дождавшись с работы мамы. Славик спит, обнимает ее за шею, а между ними, чтобы ей теплее было, лежит кукла Маша.
– Давайте, бабушка.
– Вот ты моя умница.
Как-то почти сразу бабушка освоилась и была на второй день как своя. Поила Аню горьким настоем трав. Славик иногда просил бабушку показать зубы. Она отнекивалась, но Слава был настойчив, тогда у нее приподнималась верхняя губа, из-под которой на обнаженных деснах были видны два торчащих зуба. Она грозно хмурила лицо:
– Вот я тебя съем!
Славик в восторженном ужасе визжал, забившись в угол. Однажды, когда она растапливала печь, Славик попытался с разбега сесть на нее верхом, хотел прокатиться, как на Юре или Ане катался. Бабушка упала на дрова, Славик испугался, забрался на топчан и спрятался под одеяло. Старушка долго кряхтела, поднимаясь с пола, грозилась палочкой:
– Вот уже я тебя, баловник, – но Славик понимал: – бабушка только грозится. Высунулся на мгновенье из-под одеяла:
– Я больше не буду.
Когда старуха подтаскивала стол к топчану, он ей помогал, за что она его хвалила и признавалась, что без него не смогла бы накормить его сестру.
Аня поправлялась медленно. Бабушка поила ее несколько раз в день настоем из лечебных трав, кормила с ложечки скудной пищей. Понемногу давала из туесков варенья. Как ни берегла сладость, – ложка уже заскребла по донышку – слишком мала посуда. Просила Славика не обижаться, что ему меньше меда достанется, ведь Ане нужнее. Он соглашался, но в обмен на морошку.
VI
Почти каждый день приходил кто-нибудь из соседей или из других бараков. Оставляли, чаще всего молча, две-три картошины, или крупы, кто редьку или репку, кто кусочек хлеба. Нечего было давать. Сами жили впроголодь. Долго не задерживались. Все-таки в этой семье второй арест. Мало ли что. Тихо, виновато прощались и так же незаметно уходили.
Когда бы Аня ни проснулась, бабушка все время что-то делает: перебирает траву, молится едва слышным голосом, готовит нехитрую еду. Чуть ли не на ощупь связала Славику носки – не носки, бурки – не бурки, толстые, теплые. Он больше не шлепал босыми ногами по холодному полу, а ходил неслышными шагами.
Иногда бабушка присядет на топчан у ног Ани, прислонится к стенке, посидит молча, и опять чем-то занята. Она почти не ела.
Однажды Аня спросила:
– Что же ты, бабушка, меня заставляешь, а сама не ешь?
– А много ли мне, старой, надо? Пососала корочку хлебца, вот и сыта. Тебе на ноги вставать надо.
Проснувшись среди ночи, Аня увидела бабушку стоящей на коленях. Она молилась, время от времени низко кланяясь в угол. В ночной тишине отчетливо раздавались слова молитвы:
– Господи, Боже наш, прими от меня, недостойной рабы твоей, усердное моление сие и прости мне все прегрешения мои. Всех нас, и церковь Твою святую, всесильной Твоей крепостью от всякого злого обстояния и власти освободи. Ты учишь нас поминать в молитвах за здравие врагов наших, ненавидящих и уничтожающих христианский народ…
Бабушка глубоко задумалась, не заметив, что Аня внимательно слушает ее. Перед глазами девочки встал арест отца, такой же ночной и внезапный. Только другим способом просили открыть дверь:
– «Телеграмма для… вручить лично…».
Бабушка очнулась и продолжала моление.
– Прости, меня, Господи, рабу твою верную. Не поднимается рука моя креститься за сатанинскую силу, немеет язык мой молитву воздавать за них. Казни меня, Боже, но прошу Тебя: воздай им тем же, что сделали они с храмами Твоими, с народом божьим и детьми их. Ты учишь нас, учитель святой, что Сатана сам себя уничтожит. Господи милостивый, пока Сатана сам себя изгрызет, от рабов твоих будет пустыня. Господи! Не осуди меня, недостойную, забери к себе. Устала я ходить по земле, глядеть, как безропотно гибнет стадо Твое, обманутое и замученное. Забери меня, Господи! – Она опять опустила голову, думая какие-то свои думы.
– Бабушка, не уходи!
Та очнулась, перекрестилась: опираясь на свою палочку, поднялась с пола, подошла к Ане, поправила одеяло, из-под которого выглядывала нога безмятежно спавшего Славика.
– На все Божья воля, испытывает он нашу крепость духа через неправду и муки рабов своих. Никуда я от вас не ухожу. Прости старухе минутную слабость. – Она положила свою сухую ладонь на лоб Ане.
– Хорошо, глазки почти чистые. Еще немного полежишь, опять будешь бегать.
– А где ты раньше жила? Ты была маленькой? Расскажи мне.
Бабушка заулыбалась, уселась поудобнее:
– И маленькой была, и батюшка с матушкой были, родни много было. Мы жили у помещика, под Смоленском.
– Бабушка, за что помещики издевались над крепостными, били их?
– Перекрестись, девонька. За что он будет бить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9