Все с замиранием сердца старались себе представить, как она завизжит.
Да еще целых двадцать ударов! Такое наказание выдержал бы далеко не каждый мужчина. Что станет с ее спиной? Бич посдирает с нее все мясо! И вот еще вопрос: кому доверят ее стегать? Не иначе как Демону. Ему не впервой, он эту науку освоил. Конечно, Дем, кто же еще?
Но случилось иначе. Максвелл приготовил для Лукреции Борджиа более изощренную, более жестокую кару. Он указал на Омара.
– Ты заслужил порку, парень, – неторопливо проговорил он. – Некоторые сказали бы, что раз ты у нас новенький, то тебя можно было бы для первого раза простить, но я считаю, что раз ты нарушил правила, то должен за это поплатиться, как любой другой. Только прежде чем стегать тебя, я хочу поручить тебе одно маленькое дельце. Ты сможешь неплохо поразмяться. Как тебе понравится для разнообразия самому взять в руки бич? Пожалуй, мы так и поступим. Я поручаю тебе высечь Лукрецию Борджиа. Кому это сделать, как не тебе: ты так хорошо знаком с ней, так хорошо знаешь ее тело!
Омар стоял перед хозяином, бок о бок с Лукрецией Борджиа. Максвелл разглядывал обоих.
– Неплохая парочка! – признал он. – Будь Лукреция Борджиа помоложе и сумей она от тебя понести, то у вас получился бы превосходный сосунок. Только она больше не сможет родить, а если бы и смогла, то приплод получился бы второсортный. Что поделать, наша Лукреция Борджиа уже в годах! – Дальше он обращался к одному Омару. – Нравится тебе мое предложение, парень? Готов ты ее выпороть? Ты достаточно покатался на ней без плети, а теперь эту старую клячу придется малость подхлестнуть.
Омар с трудом понимал речь Максвелла. Пока что до него дошло одно: ему самому тоже не миновать порки. Это само по себе вселяло в него трепет после сцены наказания Минти и Сафиры; когда же он понял, что его заставляют стегать Лукрецию Борджиа, которую он по-настоящему любил, это потрясло его еще больше, чем собственная участь. Терзать бичом тело, которое он осыпал такими пылкими ласками, – о, это будет для него самым дьявольским наказанием, куда хуже, чем физическая боль, ожидавшая его! Он молча стоял перед Максвеллом, не зная, что сказать.
– А насчет тебя я передумал, – продолжал Максвелл. – Ты получишь десять ударов – хватит с тебя и этого. – Ты меньше провинился, чем Мем и Лукреция Борджиа, потому что ты действительно у нас без году неделя и еще не знаешь всех фалконхерстских правил. Десяток ударов тоже будут для тебя неплохим уроком. После них ты еще нескоро решишься опять забраться на девку без моего разрешения.
Он молча оглядел Омара и Лукрецию Борджиа, и его гнев пошел на убыль, сменившись гордостью за свое имущество. Лукреция Борджиа не могла не вызвать восхищения: она не молила о пощаде, а стойко приняла неизбежность наказания. Ее осанка снова стала горделивой. Она выглядела высеченной из камня царицей, а Омар вполне годился ей в супруги. Оставалось сожалеть, что она уже немолода, иначе он с радостью разрешил бы им совокупление. Он глубоко вздохнул, сожалея, что поспешил с приговором. Теперь ему ничего не оставалось, как привести приговор в исполнение. Он покосился на Хаммонда, вросшего в кресло.
– Ну и осунулся же ты! – сказал Максвелл сыну. – Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – пролепетал Хаммонд, избегая встречаться с отцом глазами.
– Тогда не сиди сиднем! Я гляжу, тебя вот-вот стошнит. Лучше пойди и привяжи к ногам Лукреции Борджиа веревки. У Омара это все равно не получится: он трясется как осиновый лист. Ничего, когда настанет время работать бичом, я заставлю его встрепенуться. Ты меня слышал, парень? – крикнул он Омару. – Не рассчитывай, что сможешь просто пощекотать свою Лукрецию Борджиа. Этим ты только сделаешь ей хуже: если я замечу, что ты стегаешь ее вполсилы, то заставлю тебя начать сначала, и она вместо двадцати ударов получит гораздо больше. Так что не вздумай водить меня за нос!
Он кашлянул, чувствуя некоторое замешательство.
– Ты бы разделась, Лукреция Борджиа, – посоветовал он. – Зачем пачкать одежду кровью? К тому же в одежде тебе будет больнее. Бич рвет одежду, ткань забивается в раны, и их потом труднее залечивать. Так что сними с себя все.
Она оглянулась на толпу, не сводящую с них глаз, и снова посмотрела на Максвелла. Он прочел ее мысли и впервые не сдержал улыбки:
– Тут не найдется ни одного, кто не видел бы голой негритянки. Раздевайся смело.
Она медленно расстегнула свой накрахмаленный фартук, неуверенно сняла его и отдала Хаммонду. Этот символ власти был ей более всего дорог. Под фартуком было одно лишь старенькое черно-серое ситцевое платьице, однако на нем сияли перламутровые пуговицы – еще один знак отличия, так как остальные негритянки пользовались самодельными деревянными застежками. Она неторопливо вынула по очереди все пуговицы из петель, после чего сняла платье через голову. Теперь она стояла перед зрителями обнаженной – впрочем, не совсем: Максвелл ничего не сказал ей про ее тюрбан. Она постыдилась бы снять его у всех на глазах, потому что тогда все узнали бы, какие у нее короткие, жесткие, курчавые волосы.
Стоя голой перед таким скоплением народа, она испытывала жгучий стыд. Даже если бы ее продавали с аукциона, ей бы не пришлось демонстрировать свою наготу сотням глаз. Ей казалось, что этот позор не кончится никогда. Теперь они будут до скончания века обсуждать увиденное. Уже сейчас ей показалось, что в толпе перешептываются. Всемогущая Лукреция Борджиа одним мановением хозяйской руки превратилась в толстую голую негритянку – стоило ей лишь снять ситцевое платье и белый фартук.
Как ей хотелось, чтобы пол под ней разверзся и она провалилась в бездонную яму! Но больше всего ее унижало то, что ее вынудили раздеться в присутствии Хаммонда. Она относилась к нему, как к сыну, и знала, что он видит в ней вторую мать. Теперь она боялась, что никогда уже не сможет взглянуть ему в глаза. Он же тем временем нежно взял ее за руку и повел к воротам конюшни.
– Тебе лучше лечь, Лукреция Борджиа.
Хам обращался к ней мягко, но убедительно, не то что его папаша. Она послушно улеглась животом на пол, втягивая в нос едкую пыль. Теперь, не видя происходящего, она могла лишь по звукам догадываться, что творится вокруг. Почувствовав прикосновение грубых веревок к ногам, она стала гадать, кто занимается этим на пару с Демоном. После проверки узлов до нее донесся голос Максвелла:
– Смотрите, какая она тяжелая! Как бы не оборвались веревки!
– Не оборвутся, масса Максвелл, сэр, они и не такое выдержат, – ответил Дем.
А где же Омар? Теперь, когда она расплачивалась за свою страсть к Омару, ослепление им прошло. Конечно, Омар по-прежнему не был ей безразличен, но уж больно непомерную цену приходилось за это платить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Да еще целых двадцать ударов! Такое наказание выдержал бы далеко не каждый мужчина. Что станет с ее спиной? Бич посдирает с нее все мясо! И вот еще вопрос: кому доверят ее стегать? Не иначе как Демону. Ему не впервой, он эту науку освоил. Конечно, Дем, кто же еще?
Но случилось иначе. Максвелл приготовил для Лукреции Борджиа более изощренную, более жестокую кару. Он указал на Омара.
– Ты заслужил порку, парень, – неторопливо проговорил он. – Некоторые сказали бы, что раз ты у нас новенький, то тебя можно было бы для первого раза простить, но я считаю, что раз ты нарушил правила, то должен за это поплатиться, как любой другой. Только прежде чем стегать тебя, я хочу поручить тебе одно маленькое дельце. Ты сможешь неплохо поразмяться. Как тебе понравится для разнообразия самому взять в руки бич? Пожалуй, мы так и поступим. Я поручаю тебе высечь Лукрецию Борджиа. Кому это сделать, как не тебе: ты так хорошо знаком с ней, так хорошо знаешь ее тело!
Омар стоял перед хозяином, бок о бок с Лукрецией Борджиа. Максвелл разглядывал обоих.
– Неплохая парочка! – признал он. – Будь Лукреция Борджиа помоложе и сумей она от тебя понести, то у вас получился бы превосходный сосунок. Только она больше не сможет родить, а если бы и смогла, то приплод получился бы второсортный. Что поделать, наша Лукреция Борджиа уже в годах! – Дальше он обращался к одному Омару. – Нравится тебе мое предложение, парень? Готов ты ее выпороть? Ты достаточно покатался на ней без плети, а теперь эту старую клячу придется малость подхлестнуть.
Омар с трудом понимал речь Максвелла. Пока что до него дошло одно: ему самому тоже не миновать порки. Это само по себе вселяло в него трепет после сцены наказания Минти и Сафиры; когда же он понял, что его заставляют стегать Лукрецию Борджиа, которую он по-настоящему любил, это потрясло его еще больше, чем собственная участь. Терзать бичом тело, которое он осыпал такими пылкими ласками, – о, это будет для него самым дьявольским наказанием, куда хуже, чем физическая боль, ожидавшая его! Он молча стоял перед Максвеллом, не зная, что сказать.
– А насчет тебя я передумал, – продолжал Максвелл. – Ты получишь десять ударов – хватит с тебя и этого. – Ты меньше провинился, чем Мем и Лукреция Борджиа, потому что ты действительно у нас без году неделя и еще не знаешь всех фалконхерстских правил. Десяток ударов тоже будут для тебя неплохим уроком. После них ты еще нескоро решишься опять забраться на девку без моего разрешения.
Он молча оглядел Омара и Лукрецию Борджиа, и его гнев пошел на убыль, сменившись гордостью за свое имущество. Лукреция Борджиа не могла не вызвать восхищения: она не молила о пощаде, а стойко приняла неизбежность наказания. Ее осанка снова стала горделивой. Она выглядела высеченной из камня царицей, а Омар вполне годился ей в супруги. Оставалось сожалеть, что она уже немолода, иначе он с радостью разрешил бы им совокупление. Он глубоко вздохнул, сожалея, что поспешил с приговором. Теперь ему ничего не оставалось, как привести приговор в исполнение. Он покосился на Хаммонда, вросшего в кресло.
– Ну и осунулся же ты! – сказал Максвелл сыну. – Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – пролепетал Хаммонд, избегая встречаться с отцом глазами.
– Тогда не сиди сиднем! Я гляжу, тебя вот-вот стошнит. Лучше пойди и привяжи к ногам Лукреции Борджиа веревки. У Омара это все равно не получится: он трясется как осиновый лист. Ничего, когда настанет время работать бичом, я заставлю его встрепенуться. Ты меня слышал, парень? – крикнул он Омару. – Не рассчитывай, что сможешь просто пощекотать свою Лукрецию Борджиа. Этим ты только сделаешь ей хуже: если я замечу, что ты стегаешь ее вполсилы, то заставлю тебя начать сначала, и она вместо двадцати ударов получит гораздо больше. Так что не вздумай водить меня за нос!
Он кашлянул, чувствуя некоторое замешательство.
– Ты бы разделась, Лукреция Борджиа, – посоветовал он. – Зачем пачкать одежду кровью? К тому же в одежде тебе будет больнее. Бич рвет одежду, ткань забивается в раны, и их потом труднее залечивать. Так что сними с себя все.
Она оглянулась на толпу, не сводящую с них глаз, и снова посмотрела на Максвелла. Он прочел ее мысли и впервые не сдержал улыбки:
– Тут не найдется ни одного, кто не видел бы голой негритянки. Раздевайся смело.
Она медленно расстегнула свой накрахмаленный фартук, неуверенно сняла его и отдала Хаммонду. Этот символ власти был ей более всего дорог. Под фартуком было одно лишь старенькое черно-серое ситцевое платьице, однако на нем сияли перламутровые пуговицы – еще один знак отличия, так как остальные негритянки пользовались самодельными деревянными застежками. Она неторопливо вынула по очереди все пуговицы из петель, после чего сняла платье через голову. Теперь она стояла перед зрителями обнаженной – впрочем, не совсем: Максвелл ничего не сказал ей про ее тюрбан. Она постыдилась бы снять его у всех на глазах, потому что тогда все узнали бы, какие у нее короткие, жесткие, курчавые волосы.
Стоя голой перед таким скоплением народа, она испытывала жгучий стыд. Даже если бы ее продавали с аукциона, ей бы не пришлось демонстрировать свою наготу сотням глаз. Ей казалось, что этот позор не кончится никогда. Теперь они будут до скончания века обсуждать увиденное. Уже сейчас ей показалось, что в толпе перешептываются. Всемогущая Лукреция Борджиа одним мановением хозяйской руки превратилась в толстую голую негритянку – стоило ей лишь снять ситцевое платье и белый фартук.
Как ей хотелось, чтобы пол под ней разверзся и она провалилась в бездонную яму! Но больше всего ее унижало то, что ее вынудили раздеться в присутствии Хаммонда. Она относилась к нему, как к сыну, и знала, что он видит в ней вторую мать. Теперь она боялась, что никогда уже не сможет взглянуть ему в глаза. Он же тем временем нежно взял ее за руку и повел к воротам конюшни.
– Тебе лучше лечь, Лукреция Борджиа.
Хам обращался к ней мягко, но убедительно, не то что его папаша. Она послушно улеглась животом на пол, втягивая в нос едкую пыль. Теперь, не видя происходящего, она могла лишь по звукам догадываться, что творится вокруг. Почувствовав прикосновение грубых веревок к ногам, она стала гадать, кто занимается этим на пару с Демоном. После проверки узлов до нее донесся голос Максвелла:
– Смотрите, какая она тяжелая! Как бы не оборвались веревки!
– Не оборвутся, масса Максвелл, сэр, они и не такое выдержат, – ответил Дем.
А где же Омар? Теперь, когда она расплачивалась за свою страсть к Омару, ослепление им прошло. Конечно, Омар по-прежнему не был ей безразличен, но уж больно непомерную цену приходилось за это платить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89