Омар! Как она хотела его! И с замиранием сердца ждала мгновения, когда сможет ощутить его запах, увидеть его, потрогать, услышать его голос, говорящий ей о любви.
– Омар! – произнесла она вслух, готовая растаять от одного звука этого волшебного слова.
Приближалось заветное мгновение. После сытного ужина Хаммонд повел отца наверх. Мем сделал все, как полагается: безупречно подал ужин и теперь ждал наверху, чтобы стянуть с хозяина сапоги и раздеть его. Еще не окончательно стемнело, и Лукреция Борджиа присела на веранде подле двери на кухню, задрав голову к небу. Там догорал закат, окрашивающий облака в оранжевый цвет. Лишь дождавшись наступления полной темноты, Лукреция Борджиа покинула дом. Теперь, когда оба Максвелла поднялись наверх, она не была обязана уведомлять кого-либо о своих перемещениях, но все равно следила за тем, чтобы ее походка была бесшумной. Проходя мимо конюшни, она подумала, что Омар, должно быть, уже ушел в сарай. Как приятно будет найти его там! Ведь это – явное свидетельство того, что он так же изнывает по ней, как и она по нему. Впрочем, она выразилась бы иначе: ее желание превратилось в изнурительную болезнь.
Большой дом и все хижины невольничьего поселка погрузились в темноту. Она обогнула пошивочную и приблизилась к сараю. В кромешной тьме не было видно ни зги, но она могла передвигаться здесь на ощупь. Возле сарая ей послышался какой-то звук, и она замерла. Подождав немного, она удостоверилась, что слышит человеческое дыхание. Чуть погодя осмелилась наконец прошептать:
– Кто здесь?
В темноте что-то блеснуло: это были зубы, обнажившиеся в улыбке.
– Это я, Лукреция Борджиа, – ответил хриплый голос. – Я, Омар.
Она раскинула руки и двинулась вперед наугад, пока не столкнулась с человеческой фигурой.
– Это ты, Омар? – Вопрос был излишним, но она черпала уверенность в самом звуке его имени. – Омар?
– Да, Лукреция Борджиа.
У нее в горле застрял комок, мешавший говорить. Она отперла замок и распахнула дверь.
– Погоди, Омар.
Она нашарила ногой перину и, опустившись на колени, потянула за собой Омара. Он повиновался. Она осыпала поцелуями его руки и положила их себе на плечи. Он прижал ее к себе, и она уткнулась в него лицом как раз в том месте, где пульсировала под тонкой тканью штанов его нетерпеливая плоть. Она ощущала ее щекой, наслаждаясь ее теплом и силой. Ее пальцы расстегнули пуговицу на его штанах, и презренная ткань съехала по его бедрам вниз, на пол.
Она поцеловала его, и одного прикосновения ее губ оказалось достаточно, чтобы он затаил дыхание и задрожал всем телом. Она не в первый раз обнимала его, однако каменеющее свидетельство его нетерпимого желания радовало ее сейчас еще больше, чем раньше. Благодаря ее ласке оно достигло воистину устрашающих размеров; только сейчас она сообразила, что имеет дело с орудием небывалого калибра. Не переставая удивляться его размеру и силе, она ласкала его губами и пальцами одновременно. Он не выдержал и отпрянул. Она не стала настаивать. Он обнял ее и прижал к себе.
– Сегодня мы поступим иначе, Лукреция Борджиа. Так можно, когда у нас мало времени, когда нам мешает одежда, но сегодня, моя волшебная луна, озаряющая пустыню…
– Что «сегодня»? – Она была настороже, как девчонка на первом свидании.
– Сегодня нам ничего не мешает. Вот так! – Он снял с ее плеч лямки передника, нащупал пуговки корсажа. – Вот так! – Его большие пальцы легко справились с пуговицами, и он высвободил одну ее грудь. – Вот что будет сегодня.
Он склонился над ней, прикасаясь тюрбаном к ее лицу, и обхватил губами ее каменеющий сосок. Его язык принялся терзать его, и так продолжалось до тех пор, пока она, чувствуя, что больше не может выдержать, не оттолкнула его, не сбросила с себя всю одежду и не плюхнулась на мягкую перину.
Он тут же растянулся рядом с ней, прижавшись к ней всем своим длинным мускулистым телом. Его рот нашел в темноте ее рот, язык стал решительно исследовать ее десны, зубы, нёбо, руки настойчиво гладили ее гладкое тело. Потом, схватив ее руку, он направил ее туда, где пульсировал предмет ее восхищения. Его рот превратился во влажный цветок, жадно высасывающий из нее все соки, открывающий и закрывающий на ней свои лепестки. На ее теле уже не осталось местечка, где бы его язык не прочертил влажную дорожку. Она извивалась от желания, с каждой секундой все больше теряя рассудок. Его белые зубы игриво впивались в ее черное тело. Достигнув предела терпения, она отпихнула его голову и проделала с его телом то же самое, что только что так умело проделывал с ее телом он.
Время остановилось; они не знали больше, где находятся. Им было не важно, день сейчас или ночь, лето или зима, что их озаряет – полуденное солнце или полуночная луна. Во всем мире остались только два тела, распаленные желанием. Все остальное исчезло в могучем водовороте плоти, в восторге, при котором обе души стремились слиться воедино, пользуясь для этого испытанным средством – телесным чутьем, заставляющим исполнять чудовищную пляску смерти, дарующую жизнь.
Он застонал, потом его глотка стала исторгать животные звуки, где ее имя перемежали непонятные ей слова; варварское звучание этих слов делало их куда желаннее банальных слов любви на знакомом языке. Она вывернулась из его осатанелых объятий, разомкнула потное кольцо его ног, перевернулась на спину и требовательно потянула его за собой. Он уже не владел собой: ее маневр отвечал его инстинкту, поэтому он радостно расположился поверх ее отчаянно колышущегося тела.
Его руки, только что бывшие воплощением нежности, грубо развели ей ноги, и она машинально изогнулась, чтобы лучше вобрать его в себя. В темноте она нащупала то, что трудно было не нащупать, и поспешно ввела внутрь себя. Сначала он не спешил, но уже через несколько секунд нанес такой могучий удар, что она, далеко не девственница, вскрикнула, словно подверглась изнасилованию.
Он зловеще приподнялся на локтях и попытался разглядеть в темноте ее лицо, но это ему не удалось. Его губы сомкнулись с ее губами, язык раздвинул лепестки на цветке страсти, в который превратился ее рот. Она, лишившись дара речи, ожесточенно подпрыгивала на перине, словно поставила себе целью вобрать его в себя целиком. Он тоже не мог более оставаться неподвижным.
Оторвавшись от ее губ, он завис над ней, едва не выскочив наружу, а потом снова нырнул, заставив ее взвизгнуть от восторга.
Она обхватила его ногами и гостеприимно приподняла таз. С ее губ срывалось бессмысленное бормотание. Он задвигался, действуя все более ритмично, но при этом достигая невероятной глубины. На нее стали одна за другой накатывать волны экстаза. Всякий раз, чувствуя это, он замирал, позволяя ей отдышаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
– Омар! – произнесла она вслух, готовая растаять от одного звука этого волшебного слова.
Приближалось заветное мгновение. После сытного ужина Хаммонд повел отца наверх. Мем сделал все, как полагается: безупречно подал ужин и теперь ждал наверху, чтобы стянуть с хозяина сапоги и раздеть его. Еще не окончательно стемнело, и Лукреция Борджиа присела на веранде подле двери на кухню, задрав голову к небу. Там догорал закат, окрашивающий облака в оранжевый цвет. Лишь дождавшись наступления полной темноты, Лукреция Борджиа покинула дом. Теперь, когда оба Максвелла поднялись наверх, она не была обязана уведомлять кого-либо о своих перемещениях, но все равно следила за тем, чтобы ее походка была бесшумной. Проходя мимо конюшни, она подумала, что Омар, должно быть, уже ушел в сарай. Как приятно будет найти его там! Ведь это – явное свидетельство того, что он так же изнывает по ней, как и она по нему. Впрочем, она выразилась бы иначе: ее желание превратилось в изнурительную болезнь.
Большой дом и все хижины невольничьего поселка погрузились в темноту. Она обогнула пошивочную и приблизилась к сараю. В кромешной тьме не было видно ни зги, но она могла передвигаться здесь на ощупь. Возле сарая ей послышался какой-то звук, и она замерла. Подождав немного, она удостоверилась, что слышит человеческое дыхание. Чуть погодя осмелилась наконец прошептать:
– Кто здесь?
В темноте что-то блеснуло: это были зубы, обнажившиеся в улыбке.
– Это я, Лукреция Борджиа, – ответил хриплый голос. – Я, Омар.
Она раскинула руки и двинулась вперед наугад, пока не столкнулась с человеческой фигурой.
– Это ты, Омар? – Вопрос был излишним, но она черпала уверенность в самом звуке его имени. – Омар?
– Да, Лукреция Борджиа.
У нее в горле застрял комок, мешавший говорить. Она отперла замок и распахнула дверь.
– Погоди, Омар.
Она нашарила ногой перину и, опустившись на колени, потянула за собой Омара. Он повиновался. Она осыпала поцелуями его руки и положила их себе на плечи. Он прижал ее к себе, и она уткнулась в него лицом как раз в том месте, где пульсировала под тонкой тканью штанов его нетерпеливая плоть. Она ощущала ее щекой, наслаждаясь ее теплом и силой. Ее пальцы расстегнули пуговицу на его штанах, и презренная ткань съехала по его бедрам вниз, на пол.
Она поцеловала его, и одного прикосновения ее губ оказалось достаточно, чтобы он затаил дыхание и задрожал всем телом. Она не в первый раз обнимала его, однако каменеющее свидетельство его нетерпимого желания радовало ее сейчас еще больше, чем раньше. Благодаря ее ласке оно достигло воистину устрашающих размеров; только сейчас она сообразила, что имеет дело с орудием небывалого калибра. Не переставая удивляться его размеру и силе, она ласкала его губами и пальцами одновременно. Он не выдержал и отпрянул. Она не стала настаивать. Он обнял ее и прижал к себе.
– Сегодня мы поступим иначе, Лукреция Борджиа. Так можно, когда у нас мало времени, когда нам мешает одежда, но сегодня, моя волшебная луна, озаряющая пустыню…
– Что «сегодня»? – Она была настороже, как девчонка на первом свидании.
– Сегодня нам ничего не мешает. Вот так! – Он снял с ее плеч лямки передника, нащупал пуговки корсажа. – Вот так! – Его большие пальцы легко справились с пуговицами, и он высвободил одну ее грудь. – Вот что будет сегодня.
Он склонился над ней, прикасаясь тюрбаном к ее лицу, и обхватил губами ее каменеющий сосок. Его язык принялся терзать его, и так продолжалось до тех пор, пока она, чувствуя, что больше не может выдержать, не оттолкнула его, не сбросила с себя всю одежду и не плюхнулась на мягкую перину.
Он тут же растянулся рядом с ней, прижавшись к ней всем своим длинным мускулистым телом. Его рот нашел в темноте ее рот, язык стал решительно исследовать ее десны, зубы, нёбо, руки настойчиво гладили ее гладкое тело. Потом, схватив ее руку, он направил ее туда, где пульсировал предмет ее восхищения. Его рот превратился во влажный цветок, жадно высасывающий из нее все соки, открывающий и закрывающий на ней свои лепестки. На ее теле уже не осталось местечка, где бы его язык не прочертил влажную дорожку. Она извивалась от желания, с каждой секундой все больше теряя рассудок. Его белые зубы игриво впивались в ее черное тело. Достигнув предела терпения, она отпихнула его голову и проделала с его телом то же самое, что только что так умело проделывал с ее телом он.
Время остановилось; они не знали больше, где находятся. Им было не важно, день сейчас или ночь, лето или зима, что их озаряет – полуденное солнце или полуночная луна. Во всем мире остались только два тела, распаленные желанием. Все остальное исчезло в могучем водовороте плоти, в восторге, при котором обе души стремились слиться воедино, пользуясь для этого испытанным средством – телесным чутьем, заставляющим исполнять чудовищную пляску смерти, дарующую жизнь.
Он застонал, потом его глотка стала исторгать животные звуки, где ее имя перемежали непонятные ей слова; варварское звучание этих слов делало их куда желаннее банальных слов любви на знакомом языке. Она вывернулась из его осатанелых объятий, разомкнула потное кольцо его ног, перевернулась на спину и требовательно потянула его за собой. Он уже не владел собой: ее маневр отвечал его инстинкту, поэтому он радостно расположился поверх ее отчаянно колышущегося тела.
Его руки, только что бывшие воплощением нежности, грубо развели ей ноги, и она машинально изогнулась, чтобы лучше вобрать его в себя. В темноте она нащупала то, что трудно было не нащупать, и поспешно ввела внутрь себя. Сначала он не спешил, но уже через несколько секунд нанес такой могучий удар, что она, далеко не девственница, вскрикнула, словно подверглась изнасилованию.
Он зловеще приподнялся на локтях и попытался разглядеть в темноте ее лицо, но это ему не удалось. Его губы сомкнулись с ее губами, язык раздвинул лепестки на цветке страсти, в который превратился ее рот. Она, лишившись дара речи, ожесточенно подпрыгивала на перине, словно поставила себе целью вобрать его в себя целиком. Он тоже не мог более оставаться неподвижным.
Оторвавшись от ее губ, он завис над ней, едва не выскочив наружу, а потом снова нырнул, заставив ее взвизгнуть от восторга.
Она обхватила его ногами и гостеприимно приподняла таз. С ее губ срывалось бессмысленное бормотание. Он задвигался, действуя все более ритмично, но при этом достигая невероятной глубины. На нее стали одна за другой накатывать волны экстаза. Всякий раз, чувствуя это, он замирал, позволяя ей отдышаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89