Он подумал: «Я в замке король. Что хочу, то с ним и сделаю».
Он знал, что ничего он с ним не сделает. А будет вот что: ему придется обхватить Хупера и осторожно его вести, и пусть Хупер не открывает глаз, раз ему так охота, и подчиняется его приказам, и шаг за шагом спускается вниз. И не дай бог нечаянно спугнуть его движеньем или словом.
Киншоу протянул руку. Хупер в ужасе дернулся, шагнул назад, качнулся и упал.
Глава тринадцатая
Потом Киншоу особенно ясно запомнил одно – про него забыли.
Все происходило как на киноленте, которую запустили очень медленно, а потом остановили совсем. Хупер будто падал и падал без конца, даже как-то красиво выбросив вперед руку. Наверное, тут высота была не больше, чем на крыше в «Уорингсе», но он удивительно долго летел.
На секунду все остановилось. Киншоу видел траву, и тихое озеро, и маму с мистером Хупером на скамейке, и тело Хупера, распластанное под стеной замка. Все замерло. Он смотрел вниз и будто парил в вышине, как божество или птица.
Потом все задвигалось очень быстро, как в ускоренной съемке, взрослые бросились по тропке через газон, семенящей, не своей, дрыгающей побежкой. Откуда-то явился человек в форме. На форменной фуражке у него была бляха. Они щебетали хором, как птицы, и бежали к Хуперу.
Киншоу поразительно спокойно стоял и на них смотрел. За холмами по низким серым тучам прошелся гром.
Под конец Киншоу стал думать, что про него вообще не вспомнят. Принесли одеяла, мистер Хупер метнулся к машине и вернулся с кем-то еще, приехала «скорая помощь». А Киншоу не двигаясь стоял на уступе. На него не смотрели, его не звали.
Вот Хупера положили на носилки. Глаза у него были закрыты, крови Киншоу не заметил. Потом его понесли к «скорой помощи» – целой маленькой процессией. Снова тускло раскатился гром.
Он не сомневался, что Хупер умер. Видно было, что он мертвый, он тяжело мотался из стороны в сторону, как тот кролик в Крутой чаще. И еще Киншоу не сомневался, что это он виноват, он его убил. Протянул руку, и Хупер подумал, что он хочет его толкнуть. Вообще-то, у него же были такие мысли, он же этого хотел. А если чего-то захочешь, потом от тебя уже ничего не зависит, к тебе это липнет вроде бородавок. Правда, он потом передумал и протянул руку, чтоб помочь Хуперу, но это не считается. Хупер упал. Издалека, наверное, казалось, будто он его толкнул. Интересно, что ему теперь будет.
Потом он увидел маму, она махала руками и кричала что-то, только он не расслышал.
Киншоу стал медленно спускаться с замка.
Назад, в «Уорингс», они с мамой возвращались на машине мистера Хупера. Ехали медленно. Киншоу смотрел из окна. Он пересчитал все деревья в длинном зеленом туннеле. У некоторых корни выбрались из-под земли, толстые, скрюченные и блестящие.
Интересно, каково было Хуперу лететь, понял он, как долго падает, или нет, больно он ударился об траву или не очень. Может, и не больно вовсе, может, он одну секунду-то и прожил и сразу умер, даже боли не почувствовал.
В его памяти всплыл актовый зал и громкий голос Лесажа: «И душа его отлетела».
Он каждую мелочь запомнил. За окном шел снег, он сидел возле крашенной в кремовый цвет батареи. Между металлическими ребрами были мутные черные следы от каучуковых подошв. Он смотрел на валящие хлопья, чтобы не смотреть на Лесажа. Лесаж его изводил. Вечно гонял Киншоу по глупым, ненужным делам, заставляя топать из конца в конец школы. Когда он возвращался, Лесаж кормил его шоколадом, квадратик за квадратиком вынимая из синей жестянки. Лесаж был заместитель старосты выпускного класса.
Как-то раз он велел Киншоу лечь на пол в кабинете. Больше там никого не было. Киншоу подумал, что он собирается его бить, и стал отчаянно припоминать, какой он мог совершить ужасный проступок.
– Закрой глаза, – велел Лесаж. Он послушался. Ему тогда было восемь, он ходил во второй класс и очень хотел всем угодить, хотел, чтобы его хвалили.
Лесаж. ничего ему не сделал. Электрические часы на стене скрежетали долго, а Киншоу все лежал. Когда он с опаской открыл глаза, Лесаж стоял и смотрел на него с совершенно неподвижным лицом.
Он сказал:
– Ладно, иди.
Киншоу сперва будто прирос к полу.
– Ну вставай, тебе еще уроки учить.
– А... да. Да.
Он вскочил и убежал поскорей, пока Лесаж не передумал. Слу чай был неприятный. Он старался все забыть. Но у него не выходило. Не очень выходило. Когда встречал Лесажа, он не мог отвести от него глаза. И голос Лесажа он все время помнил. Низкий такой, и он как-то баюкал, колыхался ритмично – вверх-вниз. Лесаж всегда читал в актовом зале на рождество, и в день основания школы, и еще по крайней мере раз в четверти.
«И душа его отлетела».
Киншоу сидел по-турецки на деревянном полу, как все, и глядел на валящий снег, а в голове у него ясно рисовалось то, что тогда произошло. Надо только услышать голос Лесажа. Как услышишь его, так и вспоминаешь.
Лесажа с королевской стипендией послали в Итон, а больше никогда никого из их школы не посылали. Его имя золотом написали на мраморной доске. Лесаж. У Киншоу так и не вышло – забыть. «И душа его отлетела».
Он стоял на стене замка, и это случилось с Хупером, душа его отлетела. И ничего не было, только долгий, тихий лет вниз, а потом неподвижность, распластанные, тяжелые руки и ноги.
Они все еще очень медленно ехали, но уже выехали из зеленого туннеля на дорогу к поселку. По полю, как динозавр, пробирался комбайн, и пшеница исчезала у него в багровой утробе.
Мама совсем с ним не разговаривала. Он поглядывал на нее украдкой. Она хмурилась, и кусала губы, и отстранялась от руля, как будто боялась этой машины.
Он не дождался, когда она начнет его ругать, не вытерпел. Он сказал:
– Я его не толкал, я его даже не трогал. – Он не узнал собственного голоса.
– Очень, очень глупо, что ты вообще туда полез, Чарльз. Но сейчас не надо об этом.
Он удивился – почему не надо? Он ужасно хотел, чтобы она все поняла.
– Я его не толкал. Я хотел помочь ему спускаться, а то он боялся, он без меня спуститься не мог.
Она слегка привалилась к нему, ведя машину на повороте. Киншоу выкрикнул:
– Он сам виноват!
– Ну ладно, милый, ладно. Ты ужасно переволновался.
– Хупер просто дурак. И хвальба. Нечего было так высоко залезать.
– Чарльз, милый, по-моему, сейчас не время говорить гадости про Эдмунда, правда? Я очень рада, что ты осознал, как глупо было туда лезть. Мы с мистером Хупером кричали тебе, кричали, но все без толку, ты нарочно не замечал. Это очень, очень скверно. Теперь-то уж поздно, с Эдмундом случилась беда. Мне прежде всего стыдно, что ты не сообразил, до чего можно доиграться.
– Да я-то при чем? Я уже сказал. Это все он. Я могу куда угодно залезть, на любую высоту, на какую хочешь высоту. Я выше всех в школе забирался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Он знал, что ничего он с ним не сделает. А будет вот что: ему придется обхватить Хупера и осторожно его вести, и пусть Хупер не открывает глаз, раз ему так охота, и подчиняется его приказам, и шаг за шагом спускается вниз. И не дай бог нечаянно спугнуть его движеньем или словом.
Киншоу протянул руку. Хупер в ужасе дернулся, шагнул назад, качнулся и упал.
Глава тринадцатая
Потом Киншоу особенно ясно запомнил одно – про него забыли.
Все происходило как на киноленте, которую запустили очень медленно, а потом остановили совсем. Хупер будто падал и падал без конца, даже как-то красиво выбросив вперед руку. Наверное, тут высота была не больше, чем на крыше в «Уорингсе», но он удивительно долго летел.
На секунду все остановилось. Киншоу видел траву, и тихое озеро, и маму с мистером Хупером на скамейке, и тело Хупера, распластанное под стеной замка. Все замерло. Он смотрел вниз и будто парил в вышине, как божество или птица.
Потом все задвигалось очень быстро, как в ускоренной съемке, взрослые бросились по тропке через газон, семенящей, не своей, дрыгающей побежкой. Откуда-то явился человек в форме. На форменной фуражке у него была бляха. Они щебетали хором, как птицы, и бежали к Хуперу.
Киншоу поразительно спокойно стоял и на них смотрел. За холмами по низким серым тучам прошелся гром.
Под конец Киншоу стал думать, что про него вообще не вспомнят. Принесли одеяла, мистер Хупер метнулся к машине и вернулся с кем-то еще, приехала «скорая помощь». А Киншоу не двигаясь стоял на уступе. На него не смотрели, его не звали.
Вот Хупера положили на носилки. Глаза у него были закрыты, крови Киншоу не заметил. Потом его понесли к «скорой помощи» – целой маленькой процессией. Снова тускло раскатился гром.
Он не сомневался, что Хупер умер. Видно было, что он мертвый, он тяжело мотался из стороны в сторону, как тот кролик в Крутой чаще. И еще Киншоу не сомневался, что это он виноват, он его убил. Протянул руку, и Хупер подумал, что он хочет его толкнуть. Вообще-то, у него же были такие мысли, он же этого хотел. А если чего-то захочешь, потом от тебя уже ничего не зависит, к тебе это липнет вроде бородавок. Правда, он потом передумал и протянул руку, чтоб помочь Хуперу, но это не считается. Хупер упал. Издалека, наверное, казалось, будто он его толкнул. Интересно, что ему теперь будет.
Потом он увидел маму, она махала руками и кричала что-то, только он не расслышал.
Киншоу стал медленно спускаться с замка.
Назад, в «Уорингс», они с мамой возвращались на машине мистера Хупера. Ехали медленно. Киншоу смотрел из окна. Он пересчитал все деревья в длинном зеленом туннеле. У некоторых корни выбрались из-под земли, толстые, скрюченные и блестящие.
Интересно, каково было Хуперу лететь, понял он, как долго падает, или нет, больно он ударился об траву или не очень. Может, и не больно вовсе, может, он одну секунду-то и прожил и сразу умер, даже боли не почувствовал.
В его памяти всплыл актовый зал и громкий голос Лесажа: «И душа его отлетела».
Он каждую мелочь запомнил. За окном шел снег, он сидел возле крашенной в кремовый цвет батареи. Между металлическими ребрами были мутные черные следы от каучуковых подошв. Он смотрел на валящие хлопья, чтобы не смотреть на Лесажа. Лесаж его изводил. Вечно гонял Киншоу по глупым, ненужным делам, заставляя топать из конца в конец школы. Когда он возвращался, Лесаж кормил его шоколадом, квадратик за квадратиком вынимая из синей жестянки. Лесаж был заместитель старосты выпускного класса.
Как-то раз он велел Киншоу лечь на пол в кабинете. Больше там никого не было. Киншоу подумал, что он собирается его бить, и стал отчаянно припоминать, какой он мог совершить ужасный проступок.
– Закрой глаза, – велел Лесаж. Он послушался. Ему тогда было восемь, он ходил во второй класс и очень хотел всем угодить, хотел, чтобы его хвалили.
Лесаж. ничего ему не сделал. Электрические часы на стене скрежетали долго, а Киншоу все лежал. Когда он с опаской открыл глаза, Лесаж стоял и смотрел на него с совершенно неподвижным лицом.
Он сказал:
– Ладно, иди.
Киншоу сперва будто прирос к полу.
– Ну вставай, тебе еще уроки учить.
– А... да. Да.
Он вскочил и убежал поскорей, пока Лесаж не передумал. Слу чай был неприятный. Он старался все забыть. Но у него не выходило. Не очень выходило. Когда встречал Лесажа, он не мог отвести от него глаза. И голос Лесажа он все время помнил. Низкий такой, и он как-то баюкал, колыхался ритмично – вверх-вниз. Лесаж всегда читал в актовом зале на рождество, и в день основания школы, и еще по крайней мере раз в четверти.
«И душа его отлетела».
Киншоу сидел по-турецки на деревянном полу, как все, и глядел на валящий снег, а в голове у него ясно рисовалось то, что тогда произошло. Надо только услышать голос Лесажа. Как услышишь его, так и вспоминаешь.
Лесажа с королевской стипендией послали в Итон, а больше никогда никого из их школы не посылали. Его имя золотом написали на мраморной доске. Лесаж. У Киншоу так и не вышло – забыть. «И душа его отлетела».
Он стоял на стене замка, и это случилось с Хупером, душа его отлетела. И ничего не было, только долгий, тихий лет вниз, а потом неподвижность, распластанные, тяжелые руки и ноги.
Они все еще очень медленно ехали, но уже выехали из зеленого туннеля на дорогу к поселку. По полю, как динозавр, пробирался комбайн, и пшеница исчезала у него в багровой утробе.
Мама совсем с ним не разговаривала. Он поглядывал на нее украдкой. Она хмурилась, и кусала губы, и отстранялась от руля, как будто боялась этой машины.
Он не дождался, когда она начнет его ругать, не вытерпел. Он сказал:
– Я его не толкал, я его даже не трогал. – Он не узнал собственного голоса.
– Очень, очень глупо, что ты вообще туда полез, Чарльз. Но сейчас не надо об этом.
Он удивился – почему не надо? Он ужасно хотел, чтобы она все поняла.
– Я его не толкал. Я хотел помочь ему спускаться, а то он боялся, он без меня спуститься не мог.
Она слегка привалилась к нему, ведя машину на повороте. Киншоу выкрикнул:
– Он сам виноват!
– Ну ладно, милый, ладно. Ты ужасно переволновался.
– Хупер просто дурак. И хвальба. Нечего было так высоко залезать.
– Чарльз, милый, по-моему, сейчас не время говорить гадости про Эдмунда, правда? Я очень рада, что ты осознал, как глупо было туда лезть. Мы с мистером Хупером кричали тебе, кричали, но все без толку, ты нарочно не замечал. Это очень, очень скверно. Теперь-то уж поздно, с Эдмундом случилась беда. Мне прежде всего стыдно, что ты не сообразил, до чего можно доиграться.
– Да я-то при чем? Я уже сказал. Это все он. Я могу куда угодно залезть, на любую высоту, на какую хочешь высоту. Я выше всех в школе забирался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47