Выглянула восхищенная Анюта, замерла, рот открыла…
— Впервые стрелял, удачно, — Паша судорожно притянул Анюту к себе. Только этого и ждала.
Они улеглись рядом с Зойкой.
Анюта нежилась, словно дитя, высоко закинув худые коленки.
— Ебусь, ебусь с убийцей, наконец-то!
Еще поеблись.
— И ты убил ее. Молодцом! Каждый мужчина должен убить женщину!
Анюта опять принялась ласкаться и вдруг закричала.
— Еби Зойку, скорее, она уходит в смерть!
Паша охуел окончательно. Все происходило словно в жутком забытьи. Обвился Зойкиными руками, сильно ударил позвоночником об пол — хрустнули бедра, раздвинулись мертвые ноги — ввел член. Влажно, может кровь… или роса.
— Это лунное тело, не бойся, оно только-только восходит, — Анюта задыхалась. Паша закрыл глаза и задергался быстрее.
— Еще, еще, — Анюта совсем обезумела, теребя и подгоняя. Кончили одновременно.
— Твой ребенок родится свободным! — лизнула член.
— Какой такой ребенок? — плохо соображал Паша.
— Только мертвые беременеют свободными детьми. Ребенок и от тебя будет свободен. Ты встретишься с ним только… там.
Анюта тряслась, словно уже наступило похмелье.
До вечера Паша плакал и гладил Зойку, целовал губы, грудь; попытался еще сунуться, но мгновенно отвердели кости, и обнажился зверский оскал…
Анюта прибирала по дому: мыла, скоблила, собирала в дорогу, самое необходимое. Паша привычно разделывал тело. Кинул рыхлое Зойкино сердце в банку; с собой взять, на память. Мелко порезал мягкого мясца кошке — через день сбежит. Выгнал Анюту кормить бездомных собак. Прошелся по комнатам, все на месте, аккуратно; на столе под стопкой книг — листок, уголок пожелтел от солнца. Кровь бросилась в голову, и гулко забилось сердце. Паша, как завороженный, читал.
Что есть мужчина? Это Огонь и Дух! Что есть современный мужчина? Это отсутствие огня и духа! Вы — маленькая тень того, кто давно покинул вас, оставив из жалости или в память, как должно быть, впечатляющий отросток. Лучше бы вы потеряли его в сражении при Аустерлице. Вы суете хуй в пизду, жопу, рот, с удовольствием возите им в ложбинке между сиськами и в сгибе колена, прижимаете к соскам и щупаете в брюках — вы упрямы, вы настойчиво тревожите мою детскую мечту о героях, крестовых походах, страсти и кровоточащих ранах, желании жить и умереть во имя любви. Вы называете хуй фаллосом. Кретины! Фаллос — это звенящая до предела Тишина, пронзительная боль приятия Безумия, бездна в мрачном куполе Неба, это — Ночь без Дня, трансцендентная тоска о Преодолении! Ваш хуек до смешного тривиален, и точные копии по сходным ценам валяются на прилавках магазинов. Думаете, сможете написать вашим хуем хоть одну бессмертную строчку? Не обольщайтесь! Самое страшное в этой поистине трагической ситуации: вы даже не сознаете, что утратила женщина, живущая рядом с вами. По инерции она еще оценивает хуй: "И это все? Все, что осталось? А где ваше честное слово познать истину? Где восхождение? Что вы топчетесь здесь, внизу? На хуй мне хуй, коли он слезоточив, как старая баба?" Вы забыли о вашем назначении? Так я напомню вам о нем! Я одна из немногих женщин, во мне еще жива память о былом величии мужчин. Я люблю играть с Духом, люблю отдыхать в его тени, сношаться, как кошка и выть в голос, бродить за Рембо в поисках вечности, на забытом острове Бодлера выкурить сигарету…. И не надо мне о знамении времени и вине женщин…
Ни подписи, ни даты. Зойкин почерк. Перечитал еще раз. Отшвырнул листок: в этой грязной, но ослепительной женщине, Паша нашел то, что искал. Зойка принесла с собой смерть.
Все, что осталось от Зойки, перенес в погреб и закопал, заложил доски на место, оттер землю, посветил: все в полном порядке. Сгниет, никто опомниться не успеет.
Вернулась Анюта, терлась рядышком, щупала, торопила.
Морозное утро крепко схватило городок.
— Ненадолго, — улыбнулся Паша, — весна!
XIV
Весна и вправду, осатанев в изгнании, дышала новым солнцем, занимала небо, не давала продыху луне. Луна мелькала едва-едва. Подземные родниковые бурные совокупления сводили с ума.
— С ума сойти, — сказала Лиза Коле, — если Пашка и через неделю не объявится, занимай его комнату. Шутка ли ютиться втроем.
— Нас пока двое.
— Пока, дорогой, пока.
Лиза собиралась в женскую консультацию. Надела широкое трапецией платье в крупную клетку, прилизала руками волосы.
— Весна отвратительно действует на ребенка, всю дорогу юлит, ночью чуть отдохнул и снова, надо пораспросить врача.
— Ему требуется активность, — Коля разминал запятники Лизиных туфель.
Ангелина Васильевна высунулась, постояла рядом с внуками и опять ушла к себе.
— С бабкой что-то не то, побаиваюсь, как бы ребенку не навредила, — нахмурила лоб Лиза.
— Глупости, разве можно?
— Эта все может, разбирайся потом кто прав, кто виноват, а ребеночка уже нет.
— Глупости, — Коля на карачках вдевал Лизину ногу в туфель.
— Нет, не глупости, — повысила голос сестра, — позавчера в консультации одна рассказала, оставила с бабкой, сама по магазинам, то се купить, возвращается, сердцем почуяла: ребеночек под балконом. Точно, закатился в закуток, изо рта струйка крови. Был ребеночек да сплыл. Так расстроилась, даже хоронить не пошла, бабка с мужем заправляли. А там кто знает, что случилось, когда уходила, ребенок в коляске на балконе спал, и бабка спала в комнате; может, не спала, дождалась, пока дочь за дверь, ребенка спихнула и в кровать, для отвода глаз…
— Да, правды не узнать.
— Вот и я о том же! А наша волком смотрит. Видел, у ней коряга в комнате, совсем спятила. Таскает по ночам из холодильника, не напасешься.
У подъезда теплый ветерок. Лиза погладила живот.
— Правда умненьким родится?
В последнее время она взяла моду говорить громко на улице, все оборачивались.
— Знаешь, селедка полезна, но только ломтиками, чуть-чуть, значит и воды немного, соль ребенку необходима, а воду ограничивать велели.
— Я порезал, как велела, маслом залил.
— Хорошо, пусть настоится. Провези около заправки бензин нюхнуть. Очень хочется. На заправку заезжали каждый день, примелькались. Встали около рожков подышать.
— Смотри, смотри! — Лиза широко улыбнулась: под платьем егозил ребенок, — нравится, значит. Купишь ему машину?
— Еще не скоро.
— Оглянуться не успеешь, лучше заранее сообразить.
Возле консультации Коля помог Лизе вылезти из каталки. Переваливаясь, придерживая обеими руками живот, сестра скрылась в желтом одноэтажном здании. Коля остался ждать на улице. Он жутко ревновал Лизу к этому зданию, куда мужчинам неудобно и в окна не подглядишь — до верху замазаны белой краской. Что творится там добрых два часа? Каждый раз Лиза выходила распаренная и красная, как из бани…
Рядом остановилась дорогая блестящая машина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Впервые стрелял, удачно, — Паша судорожно притянул Анюту к себе. Только этого и ждала.
Они улеглись рядом с Зойкой.
Анюта нежилась, словно дитя, высоко закинув худые коленки.
— Ебусь, ебусь с убийцей, наконец-то!
Еще поеблись.
— И ты убил ее. Молодцом! Каждый мужчина должен убить женщину!
Анюта опять принялась ласкаться и вдруг закричала.
— Еби Зойку, скорее, она уходит в смерть!
Паша охуел окончательно. Все происходило словно в жутком забытьи. Обвился Зойкиными руками, сильно ударил позвоночником об пол — хрустнули бедра, раздвинулись мертвые ноги — ввел член. Влажно, может кровь… или роса.
— Это лунное тело, не бойся, оно только-только восходит, — Анюта задыхалась. Паша закрыл глаза и задергался быстрее.
— Еще, еще, — Анюта совсем обезумела, теребя и подгоняя. Кончили одновременно.
— Твой ребенок родится свободным! — лизнула член.
— Какой такой ребенок? — плохо соображал Паша.
— Только мертвые беременеют свободными детьми. Ребенок и от тебя будет свободен. Ты встретишься с ним только… там.
Анюта тряслась, словно уже наступило похмелье.
До вечера Паша плакал и гладил Зойку, целовал губы, грудь; попытался еще сунуться, но мгновенно отвердели кости, и обнажился зверский оскал…
Анюта прибирала по дому: мыла, скоблила, собирала в дорогу, самое необходимое. Паша привычно разделывал тело. Кинул рыхлое Зойкино сердце в банку; с собой взять, на память. Мелко порезал мягкого мясца кошке — через день сбежит. Выгнал Анюту кормить бездомных собак. Прошелся по комнатам, все на месте, аккуратно; на столе под стопкой книг — листок, уголок пожелтел от солнца. Кровь бросилась в голову, и гулко забилось сердце. Паша, как завороженный, читал.
Что есть мужчина? Это Огонь и Дух! Что есть современный мужчина? Это отсутствие огня и духа! Вы — маленькая тень того, кто давно покинул вас, оставив из жалости или в память, как должно быть, впечатляющий отросток. Лучше бы вы потеряли его в сражении при Аустерлице. Вы суете хуй в пизду, жопу, рот, с удовольствием возите им в ложбинке между сиськами и в сгибе колена, прижимаете к соскам и щупаете в брюках — вы упрямы, вы настойчиво тревожите мою детскую мечту о героях, крестовых походах, страсти и кровоточащих ранах, желании жить и умереть во имя любви. Вы называете хуй фаллосом. Кретины! Фаллос — это звенящая до предела Тишина, пронзительная боль приятия Безумия, бездна в мрачном куполе Неба, это — Ночь без Дня, трансцендентная тоска о Преодолении! Ваш хуек до смешного тривиален, и точные копии по сходным ценам валяются на прилавках магазинов. Думаете, сможете написать вашим хуем хоть одну бессмертную строчку? Не обольщайтесь! Самое страшное в этой поистине трагической ситуации: вы даже не сознаете, что утратила женщина, живущая рядом с вами. По инерции она еще оценивает хуй: "И это все? Все, что осталось? А где ваше честное слово познать истину? Где восхождение? Что вы топчетесь здесь, внизу? На хуй мне хуй, коли он слезоточив, как старая баба?" Вы забыли о вашем назначении? Так я напомню вам о нем! Я одна из немногих женщин, во мне еще жива память о былом величии мужчин. Я люблю играть с Духом, люблю отдыхать в его тени, сношаться, как кошка и выть в голос, бродить за Рембо в поисках вечности, на забытом острове Бодлера выкурить сигарету…. И не надо мне о знамении времени и вине женщин…
Ни подписи, ни даты. Зойкин почерк. Перечитал еще раз. Отшвырнул листок: в этой грязной, но ослепительной женщине, Паша нашел то, что искал. Зойка принесла с собой смерть.
Все, что осталось от Зойки, перенес в погреб и закопал, заложил доски на место, оттер землю, посветил: все в полном порядке. Сгниет, никто опомниться не успеет.
Вернулась Анюта, терлась рядышком, щупала, торопила.
Морозное утро крепко схватило городок.
— Ненадолго, — улыбнулся Паша, — весна!
XIV
Весна и вправду, осатанев в изгнании, дышала новым солнцем, занимала небо, не давала продыху луне. Луна мелькала едва-едва. Подземные родниковые бурные совокупления сводили с ума.
— С ума сойти, — сказала Лиза Коле, — если Пашка и через неделю не объявится, занимай его комнату. Шутка ли ютиться втроем.
— Нас пока двое.
— Пока, дорогой, пока.
Лиза собиралась в женскую консультацию. Надела широкое трапецией платье в крупную клетку, прилизала руками волосы.
— Весна отвратительно действует на ребенка, всю дорогу юлит, ночью чуть отдохнул и снова, надо пораспросить врача.
— Ему требуется активность, — Коля разминал запятники Лизиных туфель.
Ангелина Васильевна высунулась, постояла рядом с внуками и опять ушла к себе.
— С бабкой что-то не то, побаиваюсь, как бы ребенку не навредила, — нахмурила лоб Лиза.
— Глупости, разве можно?
— Эта все может, разбирайся потом кто прав, кто виноват, а ребеночка уже нет.
— Глупости, — Коля на карачках вдевал Лизину ногу в туфель.
— Нет, не глупости, — повысила голос сестра, — позавчера в консультации одна рассказала, оставила с бабкой, сама по магазинам, то се купить, возвращается, сердцем почуяла: ребеночек под балконом. Точно, закатился в закуток, изо рта струйка крови. Был ребеночек да сплыл. Так расстроилась, даже хоронить не пошла, бабка с мужем заправляли. А там кто знает, что случилось, когда уходила, ребенок в коляске на балконе спал, и бабка спала в комнате; может, не спала, дождалась, пока дочь за дверь, ребенка спихнула и в кровать, для отвода глаз…
— Да, правды не узнать.
— Вот и я о том же! А наша волком смотрит. Видел, у ней коряга в комнате, совсем спятила. Таскает по ночам из холодильника, не напасешься.
У подъезда теплый ветерок. Лиза погладила живот.
— Правда умненьким родится?
В последнее время она взяла моду говорить громко на улице, все оборачивались.
— Знаешь, селедка полезна, но только ломтиками, чуть-чуть, значит и воды немного, соль ребенку необходима, а воду ограничивать велели.
— Я порезал, как велела, маслом залил.
— Хорошо, пусть настоится. Провези около заправки бензин нюхнуть. Очень хочется. На заправку заезжали каждый день, примелькались. Встали около рожков подышать.
— Смотри, смотри! — Лиза широко улыбнулась: под платьем егозил ребенок, — нравится, значит. Купишь ему машину?
— Еще не скоро.
— Оглянуться не успеешь, лучше заранее сообразить.
Возле консультации Коля помог Лизе вылезти из каталки. Переваливаясь, придерживая обеими руками живот, сестра скрылась в желтом одноэтажном здании. Коля остался ждать на улице. Он жутко ревновал Лизу к этому зданию, куда мужчинам неудобно и в окна не подглядишь — до верху замазаны белой краской. Что творится там добрых два часа? Каждый раз Лиза выходила распаренная и красная, как из бани…
Рядом остановилась дорогая блестящая машина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40