к монастырю, закрыто; выспрашивать у прохожих не хотелось — из-за проклятого дела. Дождь прекратился; низкое небо, того и гляди, сдавит землю. Зашел в магазин, постоять, обсохнуть, подумать…
Паша узнал Анюту, хоть никогда прежде не видел. Она зашла в магазин, пугливо оглянулась (от монастырских привычек годами не отойдешь), словно спасалась от нечистого или подсматривала за ним. Одета по-городскому, но может, пуговицы особо, до самого горла, или подол длинный, или сапоги носками внутрь, кто знает, только ошибиться нельзя, из послушниц. Анюта заказала хлеб, сахар, еще чего-то и ждала, пока продавщица повернется; та мешки ворочала….
Остановилось сердце, кровь прилила к ногам.
Анюта проскочила мимо.
— Куда? — Паша схватил ее уже на улице; она шарахнулась, но он удержал, — где Зойка?!
— Отпусти!
— Где она!!! — Удушил бы на месте, если бы Анюта во время не спохватилась.
— Я догадалась, кто ты.
— Кто?
— Тот, кто Бога хотел убить, да не убил.
— Как это? — Паша быстро подумал, неужто, выжили, быть того не может; Анюта высвободилась и вскинула головкой в платке.
— Вот так.
Они молча зашагали по тротуару, как старые знакомые, касаясь плечом друг друга.
— Где она?
— Дома, где ж еще? — Анюта улыбнулась.
— Одна?
— Одна.
Паша старался успокоиться, подстроиться под Анютин шажок, но то и дело забегал вперед.
— Ушла из монастыря? — спросил рассеянно, внутри колотилось, голос не слушался.
— Выгнали. Узнали, что волосы поедаю и выгнали. Грех.
— До сих пор ешь? — Паша зашелся от смеха.
— Сейчас еще больше.
— Помрешь скоро! Не переваришь и помрешь.
— Разве страшно? Страшно помереть, не узнав правду. На том свете не откроется.
— Какую правду?
— О Боге.
Паша, наконец, рассмотрел ее: совсем юная девушка, почти девочка, худая, даже истощенная, косточки так и гремят на ветру; из-под платка волосы — светлые, седые; белое личико, огромные черные глаза. Паша сердцем чуть не умер.
— С Зойкой, учительницей своей развлекаешься?
Анюта серьезно покачала головой.
— Бога убиваем, а ты, как хочешь, так и называй.
Паша подумал о Зойке, — Именно этим и отговорится!
На горизонте разгладилось небо: там иная жизнь. Здесь — гремучая смесь.
— Ты не Бога убил, — гнула своё Анюта, — а жизнь. Жизнь, это не Бог. До Бога расти и расти… до убийства Бога… не каждому дано.
Паша слушал внимательно, в каждом слове Зойка.
— Ну и что жизнь? — поддержал разговор.
— Божье дитя, божье произведение, убить жизнь — все равно что уничтожить картину художника; много по миру уничтожают, но художнику, может, наплевать на это!
— По-твоему, как Бога убить?
— Многие хотели бы это знать.
— Почему непременно убить?
— Мешает. Хочу Бога пережить, на его похоронах погулять… с Зоенькой.
Анюта вдруг озлобилась.
— Тебя никто не ждал.
Паша и без этого почувствовал что-то неладное.
Вот и сад, который перелетали вдвоем с Леонидом, дорожка меж грядок проложена досками, окна вымыты, на крылечке чистый коврик…
Сверкая полуголой красотой, в дверях спальни мелко тряслась Зойка.
— Приехал, значит? — не попадая зуб на зуб, схватила Пашкин пакет, на кухне булькнула в стакан и после крикнула.
— Ну, рассказывай, как бабка.
По кухне в легком платье уже летала Анюта. Пахло свежим хлебом. Зойка нетерпеливо прикусила бутерброд.
— Рассказывай!
Паша опустился на стул. Он понял все разом, Зойка счастливая, пьяная, беззаботная; не вспоминая ни нём, ни о преступлении — она его не совершала — жила в отчем доме, как ни в чем ни бывало. Попросил выпить; Анюта налила стопочку и поставила, без закуски, безо всего. Глотнул.
— Где твои дружки?
— Не знаю, ты последний видел.
— Выходит, и спрашивать не с кого?
— А че спросить-то хотел? — Зойка быстро хмелела.
— Так, — Паша и сам не знал.
— Как бабка? — наскочила опять.
— У бабки любовь, — ответил нехотя и снова попросил выпить.
— С к-е-м?!
— С одним бессмертным уродом.
— Меньшего и слышать не хочу! А про урода? у вас все уроды. Анька, налей!
Прихваченное со всех сторон, тяжелое сердце.
Откуда начинается пьянка? Паша вдруг узнал: от окна, справа, где Анютины образа, и Бог в золотом нимбе, уже навеселе. Нелегко, наверное, с тем справиться, кто выпивкой с утра дорожит. Как это они его убивают? Анюта, конечно, верной Личардой у Зойкиных ног вьется; а та, разнеженная заласканная, белую одуванчиковую Анютину головку легонько направляет, да Бога зовет; пьяный, на все согласен. Дальше и думать не хотел, только чувствовал, закипает злость: не он Бог, не его зовут, не он соглашается, не его убивают…
Встал и сам разлил по стаканам.
— А у тебя как?
Зойка засмеялась.
— Я что? отмыла, да зажила; помнишь, говорила, ты мясник? Много от тебя не ждала и на том спасибо. Трудно не быть Богом? Больно стараешься им не стать, все силы на это уходят, боишься что ли?
Паша растерялся.
— Почему тогда не вернулся, я два дня одна просидела у бутылки, пока соседи не прибежали.
— Леонид сказал…
— Леонид, — пьяно передразнила Зойка, — что тебе Леонид! А другое сказал, тоже послушал бы?
— Зачем тебе это надо было? — заорал Паша.
— Не твое дело. Всегда, как хочу — так и будет. Кто мне судья? Твое дело — со мной после этого выпить, а ты сбежал.
Паша понимал, Зойка взвинчивает его, заманивает куда-то, но куда? Выходило, сбежал. Он разозлился.
— На такое дело толкнула… ради тебя…
— На какое такое? — Зойка ударила стаканом по столу. Анюта прибрала в тарелку раскиданные бутерброды, огурцы, смахнула скатерть и вышла из кухни.
— Хныкать приехал? во сне снятся? "Я за любовь что угодно, куда покажешь…", что ж получается? награды ждешь? вот твоя награда! — швырнула полным стаканом.
Паша увернулся. Стакан въехал в стену.
— Приговор себе подписал до нашего знакомства. У тебя на роду написано быть мясником! Одну только секундочку рядом с Богом встал, да и то..! Я тебя в ту секунду любила и ждала, как ждут с войны.
— Зойка, — Паша не выдержал и заслезился, — все не так…
Цветы на стенах расплылись.
— Так я и знала, этого только не хватало! Пей и убирайся! — Зойка, прямо богиня… Паша не мог отвести глаз и все думал: как встать, если прибило на стуле…
Тот все-таки встал, — он ли? выпил, как первую, не закусил, — он ли? Спокойно — к выходу — кто этот человек?
В кухне, во всем доме — тишина.
У двери нарочно оступился, чуть не упал, сунул руку под половицу; так и есть, никто и не знал, а Леонид, видать, все предусмотрел; осторожно вынул пистолет, поставил на взвод, накрыл курткой и опять в кухню.
Теперь-то точно он, Пашка!
— Чего? — Зойка гордо свела брови.
— Так, самую малость.
Не целясь, выстрелил сквозь пуховый рукав. Зойка постояла — и упала навзничь. Пуля вошла в лоб, посередке.
На грохот выстрела из-под стола вылезла красивая гладкая кошка, понюхала хозяйку и отошла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Паша узнал Анюту, хоть никогда прежде не видел. Она зашла в магазин, пугливо оглянулась (от монастырских привычек годами не отойдешь), словно спасалась от нечистого или подсматривала за ним. Одета по-городскому, но может, пуговицы особо, до самого горла, или подол длинный, или сапоги носками внутрь, кто знает, только ошибиться нельзя, из послушниц. Анюта заказала хлеб, сахар, еще чего-то и ждала, пока продавщица повернется; та мешки ворочала….
Остановилось сердце, кровь прилила к ногам.
Анюта проскочила мимо.
— Куда? — Паша схватил ее уже на улице; она шарахнулась, но он удержал, — где Зойка?!
— Отпусти!
— Где она!!! — Удушил бы на месте, если бы Анюта во время не спохватилась.
— Я догадалась, кто ты.
— Кто?
— Тот, кто Бога хотел убить, да не убил.
— Как это? — Паша быстро подумал, неужто, выжили, быть того не может; Анюта высвободилась и вскинула головкой в платке.
— Вот так.
Они молча зашагали по тротуару, как старые знакомые, касаясь плечом друг друга.
— Где она?
— Дома, где ж еще? — Анюта улыбнулась.
— Одна?
— Одна.
Паша старался успокоиться, подстроиться под Анютин шажок, но то и дело забегал вперед.
— Ушла из монастыря? — спросил рассеянно, внутри колотилось, голос не слушался.
— Выгнали. Узнали, что волосы поедаю и выгнали. Грех.
— До сих пор ешь? — Паша зашелся от смеха.
— Сейчас еще больше.
— Помрешь скоро! Не переваришь и помрешь.
— Разве страшно? Страшно помереть, не узнав правду. На том свете не откроется.
— Какую правду?
— О Боге.
Паша, наконец, рассмотрел ее: совсем юная девушка, почти девочка, худая, даже истощенная, косточки так и гремят на ветру; из-под платка волосы — светлые, седые; белое личико, огромные черные глаза. Паша сердцем чуть не умер.
— С Зойкой, учительницей своей развлекаешься?
Анюта серьезно покачала головой.
— Бога убиваем, а ты, как хочешь, так и называй.
Паша подумал о Зойке, — Именно этим и отговорится!
На горизонте разгладилось небо: там иная жизнь. Здесь — гремучая смесь.
— Ты не Бога убил, — гнула своё Анюта, — а жизнь. Жизнь, это не Бог. До Бога расти и расти… до убийства Бога… не каждому дано.
Паша слушал внимательно, в каждом слове Зойка.
— Ну и что жизнь? — поддержал разговор.
— Божье дитя, божье произведение, убить жизнь — все равно что уничтожить картину художника; много по миру уничтожают, но художнику, может, наплевать на это!
— По-твоему, как Бога убить?
— Многие хотели бы это знать.
— Почему непременно убить?
— Мешает. Хочу Бога пережить, на его похоронах погулять… с Зоенькой.
Анюта вдруг озлобилась.
— Тебя никто не ждал.
Паша и без этого почувствовал что-то неладное.
Вот и сад, который перелетали вдвоем с Леонидом, дорожка меж грядок проложена досками, окна вымыты, на крылечке чистый коврик…
Сверкая полуголой красотой, в дверях спальни мелко тряслась Зойка.
— Приехал, значит? — не попадая зуб на зуб, схватила Пашкин пакет, на кухне булькнула в стакан и после крикнула.
— Ну, рассказывай, как бабка.
По кухне в легком платье уже летала Анюта. Пахло свежим хлебом. Зойка нетерпеливо прикусила бутерброд.
— Рассказывай!
Паша опустился на стул. Он понял все разом, Зойка счастливая, пьяная, беззаботная; не вспоминая ни нём, ни о преступлении — она его не совершала — жила в отчем доме, как ни в чем ни бывало. Попросил выпить; Анюта налила стопочку и поставила, без закуски, безо всего. Глотнул.
— Где твои дружки?
— Не знаю, ты последний видел.
— Выходит, и спрашивать не с кого?
— А че спросить-то хотел? — Зойка быстро хмелела.
— Так, — Паша и сам не знал.
— Как бабка? — наскочила опять.
— У бабки любовь, — ответил нехотя и снова попросил выпить.
— С к-е-м?!
— С одним бессмертным уродом.
— Меньшего и слышать не хочу! А про урода? у вас все уроды. Анька, налей!
Прихваченное со всех сторон, тяжелое сердце.
Откуда начинается пьянка? Паша вдруг узнал: от окна, справа, где Анютины образа, и Бог в золотом нимбе, уже навеселе. Нелегко, наверное, с тем справиться, кто выпивкой с утра дорожит. Как это они его убивают? Анюта, конечно, верной Личардой у Зойкиных ног вьется; а та, разнеженная заласканная, белую одуванчиковую Анютину головку легонько направляет, да Бога зовет; пьяный, на все согласен. Дальше и думать не хотел, только чувствовал, закипает злость: не он Бог, не его зовут, не он соглашается, не его убивают…
Встал и сам разлил по стаканам.
— А у тебя как?
Зойка засмеялась.
— Я что? отмыла, да зажила; помнишь, говорила, ты мясник? Много от тебя не ждала и на том спасибо. Трудно не быть Богом? Больно стараешься им не стать, все силы на это уходят, боишься что ли?
Паша растерялся.
— Почему тогда не вернулся, я два дня одна просидела у бутылки, пока соседи не прибежали.
— Леонид сказал…
— Леонид, — пьяно передразнила Зойка, — что тебе Леонид! А другое сказал, тоже послушал бы?
— Зачем тебе это надо было? — заорал Паша.
— Не твое дело. Всегда, как хочу — так и будет. Кто мне судья? Твое дело — со мной после этого выпить, а ты сбежал.
Паша понимал, Зойка взвинчивает его, заманивает куда-то, но куда? Выходило, сбежал. Он разозлился.
— На такое дело толкнула… ради тебя…
— На какое такое? — Зойка ударила стаканом по столу. Анюта прибрала в тарелку раскиданные бутерброды, огурцы, смахнула скатерть и вышла из кухни.
— Хныкать приехал? во сне снятся? "Я за любовь что угодно, куда покажешь…", что ж получается? награды ждешь? вот твоя награда! — швырнула полным стаканом.
Паша увернулся. Стакан въехал в стену.
— Приговор себе подписал до нашего знакомства. У тебя на роду написано быть мясником! Одну только секундочку рядом с Богом встал, да и то..! Я тебя в ту секунду любила и ждала, как ждут с войны.
— Зойка, — Паша не выдержал и заслезился, — все не так…
Цветы на стенах расплылись.
— Так я и знала, этого только не хватало! Пей и убирайся! — Зойка, прямо богиня… Паша не мог отвести глаз и все думал: как встать, если прибило на стуле…
Тот все-таки встал, — он ли? выпил, как первую, не закусил, — он ли? Спокойно — к выходу — кто этот человек?
В кухне, во всем доме — тишина.
У двери нарочно оступился, чуть не упал, сунул руку под половицу; так и есть, никто и не знал, а Леонид, видать, все предусмотрел; осторожно вынул пистолет, поставил на взвод, накрыл курткой и опять в кухню.
Теперь-то точно он, Пашка!
— Чего? — Зойка гордо свела брови.
— Так, самую малость.
Не целясь, выстрелил сквозь пуховый рукав. Зойка постояла — и упала навзничь. Пуля вошла в лоб, посередке.
На грохот выстрела из-под стола вылезла красивая гладкая кошка, понюхала хозяйку и отошла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40