В Люберцах чуть не отказало сердце: жалась к обочине — на всякий случай, если наверняка откажет. Паша дремал на заднем сиденье.
— Долой мысли! — будто озверевший без самца гарем, мысли всосались тысячью пиявок. Хоть бы одну додумать до конца! Все напрасно.
Зойка резко затормозила. Паша открыл глаза.
— Не довезу, иди, купи.
— С утра бы сказала, зачем судьбу испытывать?! — зло хлопнул дверцей.
Облака растаяли, замаячили ворота преисподней…
— Паша, — Зойка, расплескивая, отпила из горлышка, — обещай, что не разлюбишь…
— Зоенька, — он задохнулся и полез было целоваться.
— Отстань, — толкнула его на место, — я не о том. Отпила еще. Хотела заговорить о самом важном. Все важно: бабка, Анюта, мертвые, коротышка со станции… Огляделась: преисподняя исчезла… узкая, в две полосы, дорога бежала в розовое сияние поля, к лесу заблудших теней… все еще пахло летом… Зойка засмеялась и рванула машину.
— Поехали, потом поговорим.
— Что ты хотела сказать?
Зойка закурила, — Представь себе: мы едем не на этой колымаге и не сюда, а в роскошной испано-сюизе, в главный порт Маркизских островов. Ты — ведешь машину, я — на заднем сиденье удовлетворяю свою собаку…
— Оставь ради Бога! Нет у тебя собаки.
— Для такого случая почему не купить? Не перебивай… представь: Маркизские острова, меня ждут изголодавшиеся матросы, потерпевшие крушение три недели назад. Ты любишь меня, но боишься: собака из ревности сожрет нас обоих. Тогда в главный порт Маркизских островов испано-сюиза въедет без нас, я не зачарую матросов… и ночью не заберусь украдкой к тебе в постель…
— Оставь ради Бога!
— Я уже слышала это.
Смеется или говорит серьезно? — Паша не знал, что для нее значит его любовь. Зойка всегда отсутствовала…
Остаток дороги проехали молча. Зойка улыбалась набегающему сухому асфальту. Перед въездом в городок высадила Пашу из машины, назвала адрес.
— Нас не должны видеть вместе, сторонись людей, не мельтеши по улицам: новый человек приметен здесь, пересиди где-нибудь, — позволила чмокнуть в щеку, — стемнеет — приходи. Будь осторожен.
III
Бабка, Ангелина Васильевна, давно забыла свое имя и все с ним связанное. Вместо этого придумала кресло, инвалидную каталку и палку. — Хорошо! Наконец-то, узнала настоящую жизнь!
Некогда манящие сердце дали, едва проступающие, недоступные, смутно угадываемые, настигли внезапно и бесповоротно. Реальность, соперничать с которой вправе только смерть. Стерлись из памяти небрежные человеческие лица… истасканные обещания… невозмутимая ложь…. Короткое прощание. Мучительное забвение. Горькое пробуждение. Возможно, лучше не знать истоков жизни и вовсе к ним не приближаться. Но кто знает для человека наилучшее? Может, побыстрей умереть, блуждать в миражах и скитаться, подобно сомнамбуле? Добровольно плыть в сумасшествие или вообще не родиться? Ангелине Васильевне в 84 года выпал жребий — жить. Она остро почувствовала перемену, будто оказалась в эпицентре грандиозного взрыва, кромсающего все и вся. Взбунтовалась перед неизвестностью, но ненадолго. Очухавшись, и здесь нашла много чего. — Неужто время пришло подгнивать?! Ангелина Васильевна привыкла изъясняться сурово и грубо, но мыслей была чрезвычайно высоких и отчаянных. Внимательно разглядывая себя и так и сяк, пыхтела: удавиться что ли? Ясна голова и немощны ноги. Раздраженная, каталась по коридору, пока упоительный сон не гнал в постель….
Трудно сказать, почему появление призрачного капитана встревожило бабку.
— Зачем Люське врать, что за выгода, какой капитан? — терзалась она — Фантазия одна, нет никакого капитана!
Однако, спустя немного, нехотя согласилась: может не все вранье, и, вправду, капитан объявился.
— Образина, прохвост, впрочем, Люське и такой сойдет.
Подперла щеку и уставилась в забрызганное дождем окно; черное слепое небо тыкалось в крыши, ветер хватал небо и свирепо швырял об землю.
— Ну и погодка, б-ррр! — бабка опять подумала о капитане, — лихо на море!
Улыбнулась, представив, дочь: с каждым новым ударом волны та испуганно жмурится и скачет мячиком по каюте. Небось, и помолиться некогда; авось, пронесет!
В глубине квартиры трепыхнулись и легко зазвенели стекла. Бабка поморщилась.
Пахнуло морской сыростью…
Шхуну кинуло влево, под волну, и она пошла креном, заливая через борт. Затрещали обшивка и мачты, в неподвижном небе, как нож над головой, зависла молния; до слез захохотала пучина — судно надолго исчезло в пенистой ярости волны. Удивительна живучесть этого безымянного куска дерева, желающего, подобно навозному жуку, во что бы то ни стало удержаться на поверхности.
На палубе ни души.
— Спят что ли? — для приличия забеспокоилась бабка. На самом деле, ей не терпелось услышать предсмертный ор, хлесткую матерщину, Люськин крик о помощи, скорую и звонкую пьянку напоследок…
Два безжалостных плавника вынырнули из глубины.
— Акулы! — вцепившись в палку, завопила бабка, но в грохоте не услышала собственного голоса.
Красив и жесток танец двух сестер; по слухам, только самки охотятся за человечиной.
— Эй, девки, — закричала она акулам, — кончайте с ними скорее!
Хищницы особо не торопились. Не замечая легкой добычи, снова и снова наступали друг на друга, но в опасной близости непременно расходились.
— Ну давайте же, давайте, — торопила события бабка.
Ураганный вихрь долетел до окна…
Ангелина Васильевна огляделась: шхуна качалась; на палубе, голый по пояс, стоял капитан. В глубоком синем свете молнии напряглись скулы.
— Несчастен обреченный жить среди людей, — именно так, неожиданно высокопарно, она определила капитана, отъехала от окна и пошла колесить наезженным маршрутом…
Из соседней комнаты донесся всхлип либо стон.
— Лизка с Колькой возятся! — плюнула бабка, — что толку вскрывать порожние бутылки?! Наперед известное ничто…
Лиза, услышав шорох, вылетела в коридор: растрепанная, голая, красивая. Секунду смотрела на бабку.
— Ты что, старая вонючка, делаешь здесь?
Бабка остановилась.
— Ух, ты! — прошамкала она, потянувшись к напряженному Лизиному соску. Та резко увернулась.
— Колька-то живой еще? Или подох?
— Живой, спать катись! — ломким басом отозвался Коля.
— Жаль, — бабка изучала Лизу, размышляя, посвятить ли ее в тайну, но вместо этого усмехнулась.
— Чего сосешь-то его? Давно уж высосала. Дура!
— Что? — заорала Лиза, — на себя посмотри?
— И что? Не чета тебе, и Люське не чета… ну, с той еще придется свидеться…
— Вот что, бабуля, — вспыхнула Лиза, — живешь на всем готовеньком, так помалкивай.
— Что такое особенное готовите, чтоб я молчала?
— Вернется мама, и все пойдет по-старому, — неуверенно начала Лиза, но бабка не дала договорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Долой мысли! — будто озверевший без самца гарем, мысли всосались тысячью пиявок. Хоть бы одну додумать до конца! Все напрасно.
Зойка резко затормозила. Паша открыл глаза.
— Не довезу, иди, купи.
— С утра бы сказала, зачем судьбу испытывать?! — зло хлопнул дверцей.
Облака растаяли, замаячили ворота преисподней…
— Паша, — Зойка, расплескивая, отпила из горлышка, — обещай, что не разлюбишь…
— Зоенька, — он задохнулся и полез было целоваться.
— Отстань, — толкнула его на место, — я не о том. Отпила еще. Хотела заговорить о самом важном. Все важно: бабка, Анюта, мертвые, коротышка со станции… Огляделась: преисподняя исчезла… узкая, в две полосы, дорога бежала в розовое сияние поля, к лесу заблудших теней… все еще пахло летом… Зойка засмеялась и рванула машину.
— Поехали, потом поговорим.
— Что ты хотела сказать?
Зойка закурила, — Представь себе: мы едем не на этой колымаге и не сюда, а в роскошной испано-сюизе, в главный порт Маркизских островов. Ты — ведешь машину, я — на заднем сиденье удовлетворяю свою собаку…
— Оставь ради Бога! Нет у тебя собаки.
— Для такого случая почему не купить? Не перебивай… представь: Маркизские острова, меня ждут изголодавшиеся матросы, потерпевшие крушение три недели назад. Ты любишь меня, но боишься: собака из ревности сожрет нас обоих. Тогда в главный порт Маркизских островов испано-сюиза въедет без нас, я не зачарую матросов… и ночью не заберусь украдкой к тебе в постель…
— Оставь ради Бога!
— Я уже слышала это.
Смеется или говорит серьезно? — Паша не знал, что для нее значит его любовь. Зойка всегда отсутствовала…
Остаток дороги проехали молча. Зойка улыбалась набегающему сухому асфальту. Перед въездом в городок высадила Пашу из машины, назвала адрес.
— Нас не должны видеть вместе, сторонись людей, не мельтеши по улицам: новый человек приметен здесь, пересиди где-нибудь, — позволила чмокнуть в щеку, — стемнеет — приходи. Будь осторожен.
III
Бабка, Ангелина Васильевна, давно забыла свое имя и все с ним связанное. Вместо этого придумала кресло, инвалидную каталку и палку. — Хорошо! Наконец-то, узнала настоящую жизнь!
Некогда манящие сердце дали, едва проступающие, недоступные, смутно угадываемые, настигли внезапно и бесповоротно. Реальность, соперничать с которой вправе только смерть. Стерлись из памяти небрежные человеческие лица… истасканные обещания… невозмутимая ложь…. Короткое прощание. Мучительное забвение. Горькое пробуждение. Возможно, лучше не знать истоков жизни и вовсе к ним не приближаться. Но кто знает для человека наилучшее? Может, побыстрей умереть, блуждать в миражах и скитаться, подобно сомнамбуле? Добровольно плыть в сумасшествие или вообще не родиться? Ангелине Васильевне в 84 года выпал жребий — жить. Она остро почувствовала перемену, будто оказалась в эпицентре грандиозного взрыва, кромсающего все и вся. Взбунтовалась перед неизвестностью, но ненадолго. Очухавшись, и здесь нашла много чего. — Неужто время пришло подгнивать?! Ангелина Васильевна привыкла изъясняться сурово и грубо, но мыслей была чрезвычайно высоких и отчаянных. Внимательно разглядывая себя и так и сяк, пыхтела: удавиться что ли? Ясна голова и немощны ноги. Раздраженная, каталась по коридору, пока упоительный сон не гнал в постель….
Трудно сказать, почему появление призрачного капитана встревожило бабку.
— Зачем Люське врать, что за выгода, какой капитан? — терзалась она — Фантазия одна, нет никакого капитана!
Однако, спустя немного, нехотя согласилась: может не все вранье, и, вправду, капитан объявился.
— Образина, прохвост, впрочем, Люське и такой сойдет.
Подперла щеку и уставилась в забрызганное дождем окно; черное слепое небо тыкалось в крыши, ветер хватал небо и свирепо швырял об землю.
— Ну и погодка, б-ррр! — бабка опять подумала о капитане, — лихо на море!
Улыбнулась, представив, дочь: с каждым новым ударом волны та испуганно жмурится и скачет мячиком по каюте. Небось, и помолиться некогда; авось, пронесет!
В глубине квартиры трепыхнулись и легко зазвенели стекла. Бабка поморщилась.
Пахнуло морской сыростью…
Шхуну кинуло влево, под волну, и она пошла креном, заливая через борт. Затрещали обшивка и мачты, в неподвижном небе, как нож над головой, зависла молния; до слез захохотала пучина — судно надолго исчезло в пенистой ярости волны. Удивительна живучесть этого безымянного куска дерева, желающего, подобно навозному жуку, во что бы то ни стало удержаться на поверхности.
На палубе ни души.
— Спят что ли? — для приличия забеспокоилась бабка. На самом деле, ей не терпелось услышать предсмертный ор, хлесткую матерщину, Люськин крик о помощи, скорую и звонкую пьянку напоследок…
Два безжалостных плавника вынырнули из глубины.
— Акулы! — вцепившись в палку, завопила бабка, но в грохоте не услышала собственного голоса.
Красив и жесток танец двух сестер; по слухам, только самки охотятся за человечиной.
— Эй, девки, — закричала она акулам, — кончайте с ними скорее!
Хищницы особо не торопились. Не замечая легкой добычи, снова и снова наступали друг на друга, но в опасной близости непременно расходились.
— Ну давайте же, давайте, — торопила события бабка.
Ураганный вихрь долетел до окна…
Ангелина Васильевна огляделась: шхуна качалась; на палубе, голый по пояс, стоял капитан. В глубоком синем свете молнии напряглись скулы.
— Несчастен обреченный жить среди людей, — именно так, неожиданно высокопарно, она определила капитана, отъехала от окна и пошла колесить наезженным маршрутом…
Из соседней комнаты донесся всхлип либо стон.
— Лизка с Колькой возятся! — плюнула бабка, — что толку вскрывать порожние бутылки?! Наперед известное ничто…
Лиза, услышав шорох, вылетела в коридор: растрепанная, голая, красивая. Секунду смотрела на бабку.
— Ты что, старая вонючка, делаешь здесь?
Бабка остановилась.
— Ух, ты! — прошамкала она, потянувшись к напряженному Лизиному соску. Та резко увернулась.
— Колька-то живой еще? Или подох?
— Живой, спать катись! — ломким басом отозвался Коля.
— Жаль, — бабка изучала Лизу, размышляя, посвятить ли ее в тайну, но вместо этого усмехнулась.
— Чего сосешь-то его? Давно уж высосала. Дура!
— Что? — заорала Лиза, — на себя посмотри?
— И что? Не чета тебе, и Люське не чета… ну, с той еще придется свидеться…
— Вот что, бабуля, — вспыхнула Лиза, — живешь на всем готовеньком, так помалкивай.
— Что такое особенное готовите, чтоб я молчала?
— Вернется мама, и все пойдет по-старому, — неуверенно начала Лиза, но бабка не дала договорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40