Амелия уже раньше много слышала о старом священнике; поговаривали, что у Феррана «есть заскоки», но никто не мог отказать ему ни в добродетели, ни в учености. Уже много лет он служил в Пойяйсе; сменялись епископы, правившие епархией, а он по-прежнему прозябал в своем нищем приходе, где жалованье священнику всегда запаздывало, где отведенное ему жилище затапливалось водой после каждого дождя. Последний главный викарий, ни разу пальцем о палец для него не ударивший, не скупился на громкие похвалы старому аббату:
– Вы – один из лучших Богословов нашего королевства. Бог предназначил вам епископскую митру, и мы еще увидим ее на вашей голове; вы останетесь в истории португальской церкви как один из крупнейших ее архипастырей, Ферран!
– Архипастырей, сеньор декан! Помилуй Бог! Для этого нужна отвага Афонсо де Албукерке или дона Жоана де Кастро! Мне ли брать на себя такую страшную ответственность перед господом!
И он оставался среди своих бедняков, в безземельной деревеньке, довольствовался двумя кусками хлеба и кружкой молока в день, ходил в чистеньком подряснике, на котором причудливо пестрели заплаты, придавая ему сходство с географической картой, бежал под дождем за пол-лиги, если у кого-нибудь из прихожан болели зубы, целый час утешал старуху, у которой околела коза… Хорошее настроение не покидало его, и в кармане его панталон всегда лежал приготовленный для соседа крузадо; он дружил со всеми местными ребятишками, мастерил для них кораблики из коры, а увидя хорошенькую девушку (явление не частое в этом приходе), не стеснялся воскликнуть: «Что за красотка, благослови ее Бог!»
Но даже смолоду аббат славился такой чистотой нравов, что его прозвали «кисейной барышней».
Это был примерный священник, ревностно исполнявший свой долг. Он простаивал часами на коленях перед святыми дарами; малейшие обязанности благочестия выполнял с сердечным умилением; очищался для дневных трудов сосредоточенной мысленной молитвой, религиозными размышлениями, из которых душа его выходила полная бодрости, словно из укрепляющей ванны; отходя ко сну, он проверял свой день долгим и тщательным допросом собственной совести, столь полезным для души, что святой Августин и святой Бернард прибегали к нему так же неукоснительно, как Плутарх и Сенека, ибо это путь щепетильного и тонкого исправления мелких погрешностей, путь терпеливого самоусовершенствования; он очищал свою душу для добрых дел с самоотверженной верой поэта, исправляющего вновь и вновь любимое творение… Все свободное время он читал книги.
Аббат Ферран страдал лишь одним пороком: он был заядлым охотником! Старик стыдился этого увлечения: оно отнимало много времени; и какое оправдание найти столь кровожадной потехе? За что убивать бедную птицу, хлопочущую ради своих птенцов? Но наступали светлые зимние утра, и, когда роса еще не высохла на листьях дрока, в деревне появлялся какой-нибудь любитель охоты с ружьем за плечами и проходил мимо быстрым шагом, а следом бежала легавая собака. Аббат провожал его завистливым взглядом и старался побороть искушение… Но безуспешно! Он украдкой хватал ружье, подсвистывал своей Красотке, и через минуту знаменитый Богослов, зерцало благочестия, шагал в развевающемся по ветру плаще через луга и долины… Окрест гулко разносилось: пум, пум!.. И перепелка или куропатка падала на землю. Вскоре добряк Ферран шел обратно, стараясь незаметно нести ружье под мышкой; убитую дичь он прятал в мешок и скользил вдоль стен, как привидение, читая молитву, пряча глаза от встречных и отвечая на их приветствия бесконечно виноватым голосом.
Несмотря на большой нос и неказистый вид, аббат Ферран понравился Амелии с первого же раза. Ее симпатия к нему еще возросла, когда она увидела, что дона Жозефа принимает его без особой радости, несмотря на всеобщее уважение к его учености.
Дело в том, что, побеседовав с падре Ферраном несколько часов наедине, дона Жозефа решительно осудила его с высоты многолетнего святошеского опыта:
– Он недостаточно требователен.
Они явно не поняли друг друга. Добрый падре Ферран прослужил много лет в бедном приходе Пойяйс, где было всего пятьсот душ прихожан, и все они из поколения в поколение исповедовали одну и ту же простую веру в господа на небеси, в Пресвятую матерь Божию и святого Винцента, своего покровителя. Не имея большого опыта в исповеди, Ферран вдруг столкнулся с ханжеством, придирчивым и щекотливым, с заумной, полной хитросплетений верой городской святоши; впервые услышав устрашающий перечень греховных помыслов, обуревавших дону Жозефу, отец Ферран забормотал в крайнем изумлении:
– Странно! Весьма странно…
Вначале ему подумалось, что перед ним одно из тех уродливых извращений религиозного чувства, которое в теологии называется «болезнью совести» и которым в наше время страдают вообще все католики. Но потом, выслушав некоторые признания старухи, он всерьез заподозрил у нее тяжелый психоз – и, охваченный безотчетным страхом перед помешанными, который свойствен многим священникам, поскорей отодвинулся от нее вместе со стулом.
Бедная дона Жозефа! В первый же вечер по прибытии в Рикосу (так она начала покаянную повесть о своих грехах), став на молитву святой деве, она вдруг вспомнила, что забыла дома красную фланелевую юбку, которую обычно поддевала под платье, чтобы не застудить ноги… Тридцать восемь раз подряд она начинала молитву, и каждый раз красная юбка вставала между нею и Пресвятой девой!.. Измученная непосильной борьбой, дона Жозефа вынуждена была отказаться от молитвы. И в ту же секунду она почувствовала колющую боль в коленях, и в душе прозвучал голос, сказавший ей, что это Пресвятая дева, в отместку за нерадение, вонзает ей в ноги острые булавки…
Аббат подскочил на стуле.
– О, сеньора!..
– Ах, это еще не все, сеньор аббат!
Ее мучил еще один грех: стоя на молитве, она иногда чувствовала потребность отхаркнуть мокроту; ей приходилось сплюнуть, когда имя господа или пречистой девы еще было у нее на устах; в последнее время она решила лучше проглатывать мокроту, но ей вскоре пришло на ум, что тогда имена господа и пречистой девы вместе с мокротой попадут в желудок и смешаются с пищевыми отходами. Как быть?
Аббат, вытаращив глаза, утирал со лба пот.
Но и это еще не самое худшее: хуже то, что прошлой ночью она была совсем спокойна, вся полна благодати, молилась святому Франциску-Ксаверию и вдруг, неизвестно отчего, стала воображать, как выглядел Франциск-Ксаверий нагишом!
Добряк Ферран, ошеломленный, сидел не шевелясь. Наконец, видя ее тревожный взгляд, ждущий его приговора и советов, он сказал:
– И давно вас мучают эти… хм!.. страхи, эти сомнения?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140