— Решай, дама принцессы, — бросил он. — Твое милосердие или их правосудие. Если меня схватят, к завтрашнему утру я буду годен лишь на корм червям.
Ее ресницы задрожали, щеки побледнели от волнения.
— Иди за мной, — велела она, придя наконец к решению. Повернувшись, она вместе со своим светильником проскользнула меж колонн и нырнула в темные садовые аллеи дворца Тханна Рашека.
Наверху кремовой кляксой расплывалась луна, в саду били фонтаны, сходясь арками над кустами, искусно остриженными виде скульптур. После нескольких последних минут схлынувшего безумия и гнева эта сцена показалась ему настолько нелепой, что его охватило бешеное желание расхохотаться. Он обвил рукой тонкую талию девушки, но она оттолкнула ее, хотя и не сразу.
— Я не потерплю от тебя дерзости, солдат.
— Твоя красота делает бессмысленными все запреты, — сказал он.
Она уловила в его голосе смешинку и бросила на него любопытный взгляд.
— Дразнишь меня? Это так ты боишься смерти? Дальше не иди. Вот это место.
— Место для чего? Неужели я буду удостоен такой чести…
На этот раз она не оттолкнула его, но строго сказала:
— Видишь ту аллею? Он пойдет по ней, когда будет возвращаться из покоев Астарис, а потом пройдет мимо тебя.
— Кто?
— Тот, кого, по твоим словам, ты ищешь. Амрек, Повелитель Гроз. Этот путь известен немногим. Рассказав тебе о нем, я рискую жизнью.
— Я сражен твоим безупречным мужеством, — сказал он, целуя ее. Когда он наконец отпустил ее, она дрожала, но все же выговорила спокойным и негромким голосом:
— У нас еще будет время, если ты переживешь эту ночь. И помни, ты никогда меня не видел.
И, унеся с собой светильник, она ускользнула, оставив его в одиночестве среди темного бархата сада, с запахом ее дорогих духов на руках.
Амрек сидел, не сводя глаз с женщины, которой предстояло стать его женой.
«Я зачарован, — подумал он внезапно, — я пялюсь на нее, как рыба на холодную сковороду». Но, как ни странно, ни эта мысль, ни аналогия, пришедшая ему на ум, не обеспокоила его. Что ж, на таких, как она, не просто смотрят — их пожирают глазами. Нескончаемый пир. Он не мог представить, что она утратит хоть какую-то часть красоты — даже с возрастом. Она должна умереть в тридцать или уж быть бессмертной, чем-то вроде богини, по ошибке вырвавшейся на свободу. Эти красочные фантазии плавали у него в голове, не вызывая никаких особых эмоций. В целом все это было очень странно. С самого детства он был подвержен яростным приступам неистовства — подарочек от мамаши, как он с горечью предполагал. Они накатывали на него раскаленными волнами, точно возвращающаяся раз за разом болезнь. Не раз его охватывал страх, боязнь того, что он сумасшедший, пока безмерная гордыня его положения не загнала этот страх на самое дно сознания. Но вместе с этой женщиной в его жизнь вошел покой. Простая возможность вот так сидеть совершенно неподвижно, как и она в своем резном кресле, оказалась чем-то вроде долгожданного мира, снизошедшего на его душу. Что удерживало его в таком покое? Это торжество красоты? Или просто какая-то часть ее неподвижности передалась окружающему? Уж точно она не привезла ему этот подарок намеренно. Что бы она ни делала, все было на редкость безличным, как будто она совсем не обращала внимания на то, что ее окружает. Его вдруг кольнула неожиданная ревность: а что, если она точно так же не обращает внимания на него, как и на все остальное?
— Астарис, — позвал он. Внутренние веки ее янтарных глаз, так похожих на кошачьи, приподнялись, но не полностью. Она смотрела на него, но видела ли? — О чем вы думаете?
— Мои мысли очень отвлеченные, мой господин. Как я могу выразить их вам?
— Вы очень уклончивы, Астарис. Когда я спрашиваю женщину, что она думала или делала, и она дает мне такой ответ, я неизменно заключаю, что она что-то скрывает.
— Мы все рождаемся в броне, — отозвалась она.
— Вы говорите загадками.
Она снова повернула голову, продемонстрировав ему профиль статуи. Казалось, он всегда видел ее такой — нереальной, произведением искусства.
— Ладно, я не стану вас упрекать. Лучше расскажу, о чем думал сам, глядя на вас. Видите, я куда откровеннее. Я думал, что каждый день свободнорожденные мужчины и женщины делают из себя рабов, дабы угодить мне. А вы одним своим присутствием, отказываясь открыть мне свои мысли, доставляете мне больше удовольствия, чем все вещи в мире.
Она снова взглянула на него, потом сказала:
— Когда вы так говорите, я задумываюсь, что же вам от меня нужно.
Ее слова выбили почву у него из-под ног. Он так не привык к ее прямоте и ее логике.
— Мне нужна королева, Астарис, женщина, которая подарит мне сыновей.
— Возможно, я не смогу выполнить ни одно из этих требований.
Ее спокойствие уязвило его. Он поднялся и подошел к ней, потом протянул руки и, приподняв ее, прижал ее тело к своему.
— Тогда, должно быть, мне нужны вы, не так ли? Вот эта кармианская плоть.
Но все-таки он еще ни разу не делил с ней ложа, несмотря на то право, которое дала ему помолвка. Он не пытался анализировать свою сдержанность, но определенно его удерживал не страх, а какая-то безмятежная нереальность, которой она дышала. Сейчас, даже возбужденный ее близостью и еле уловимым чистым запахом ее кожи, как всегда, не смешанным с ароматом духов, он тем не менее не чувствовал ни малейшего желания удовлетворить с ней свою страсть. Возможно, она разочаровала бы его, но он почему-то так не думал. Пожалуй, она была для него скорее чем-то вроде бесценного дара, о котором мечтаешь, но при этом оттягиваешь обладание им до последнего момента. Он поцеловал ее, и его возбуждение еще усилилось, но он лишь отстранился от нее и заглянул ей в лицо. Она улыбнулась — необыкновенно нежной улыбкой.
— Ты вызываешь у меня нежность, — сказала она так, словно ей было не менее удивительно, чем ему, слышать эти слова из собственных уст. Но, как ни странно, они не только удивили, но и ранили его. Его желание переплавилось в неожиданную злость. Бешено и слепо, чувствуя собственную беспомощность, он очертя голову бросился в бездну.
Отпустив ее, он помахал у нее перед глазами левой рукой, затянутой в перчатку:
— А это ? Это тоже вызывает нежность?
— Рука из легенд, — сказала она.
— Да. Ты поверила, когда я сказал, что ношу перчатку, желая скрыть шрам от ножа?
— Нет, — ответила она просто.
Он повернулся к ней спиной, его лицо исказилось от внезапной боли. Все это время он неумолимо приближался к мгновению ужаса и стыда, ибо знал, что она прочла ложь у него на лице в тот самый миг, когда он произнес ее, — его невеста, эта немыслимая провидица.
— Шрамы, — пробормотал он. — И шрамы тоже. Восьми лет от роду, ранним утром праздничного дня в Корамвисе, я молил богов снять это проклятие и в клочья полосовал свою плоть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109