Потом произошло что-то непонятное. Между ними вклинились какие-то люди, и нож вырвали у Ральднора из пальцев. Солдат грубо раздвинул толпу, но на его губах играла улыбка.
— Вытащил ножик, деревенщина? Ну-ну, посмотрим. Думаешь, тебе удастся проткнуть меня прежде, чем я сломаю тебе шею? Кроме того, за сопротивление эм Дорфару можно отправиться на виселицу.
— Нет у него никакого ножа! — выкрикнул чей-то голос.
— Мы бы увидели, — поддержал его другой. — Тебе померещилось, дорфарианец.
Лицо солдата потемнело. Он бросился вперед, зарычав от ярости, но в этот миг другой солдат что-то крикнул ему с проезжей части. Грязно выругавшись, дорфарианец обернулся и испепелил Ральднора злым взглядом.
— Мы еще встретимся с тобой, жук навозный!
И зашагал прочь, расшвыривая толпу.
Чья-то рука сунула нож в ладонь Ральднору. Мимо проходило несколько человек, он не разобрал, кто именно сделал это. Он забрался обратно на облучок, дрожа от безумной ярости, и увидел за пологом повозки белое, без кровинки, лицо Орвана.
Взревели трубы. Как во сне, Ральднор увидел приближающуюся процессию. С облучка открывался неплохой обзор, но эта возможность пропала даром. Он уловил лишь расплывчатое темное пятно солдатских рядов, цвета Дорфара и Тханна Рашека да жриц Ясмис в их карминово-красных одеяниях, а в ушах у него стоял оглушительный звон литавр. Но потом он увидел колесницу.
По какой-то непонятной причине все его чувства вдруг обострились и сосредоточились на этом экипаже — колеснице Повелителя Гроз, угольно-черной, металлической, увлекаемой такой же угольно-черной упряжкой скакунов. Возможно, его внимание сначала привлекли именно эти животные, ибо он никогда еще не видел такой породы.
У мужчины в колеснице была дорфарианская кожа цвета черной меди и черные волосы. Его лицо было необычным — странно искаженным, словно за ним скрывалась какая-то тщательно подавляемая, грозящая вот-вот вырваться наружу жестокость, — но внешне красивым, с большими темными глазами, унаследованными от его матери, Вал-Малы. Он был весь в черном, с золотой цепью, ниспадающей на грудь. Поводья он держал в правой руке, а в левой сжимал кнут с позолоченной рукоятью. И на этой левой руке была перчатка, а на мизинце тускло поблескивал дымчатый сапфир.
Это был Верховный король. Этот смуглый страннолицый человек был его царственным врагом.
До этого мига он был всего лишь призраком, теперь же, точно по неумолимой воле судьбы, вся ненависть Ральднора сосредоточилась на нем.
В розовом сердце Лин-Абиссы расположился Город наслаждений — место, посвященное плотской стороне культа Ясмис, богини любви. Когда на город снизошли голубоватые сумерки, Зарос пришел за ним, и вскоре они покинули почти опустевшую гостиницу и бледную девушку, сидящую у огня. Она не захотела идти в знатный заравийский дом. Этот обед почему-то связался у нее с тем страхом, который она испытала в доме оммосца Йир-Дакана. Но оставаться одна в этой скрипучей сумрачной комнате с дымным огнем в камине она тоже не хотела. На лестнице она нерешительно тронула Ральднора за руку.
— Тебе очень нужно уйти с Заросом? — с трудом выговорила она.
— Ты же знаешь, что да. Я уже объяснял тебе — мы идем к меховщику по поводу волчьей шкуры.
— Но разве обязательно идти к нему именно сегодня?
— А почему бы и нет?
Она не могла объяснить ему этого. Вскоре он начал терять терпение. Она попыталась сдержать слезы, зная, что он не выносит ее плача. В его глазах появилось то выражение, которое всегда пугало ее. Она не доставляла ему удовольствия — да и разве могла она сделать это, если даже не знала, как? Поэтому ему не остается ничего другого, кроме как искать это в другом месте. Она уже поняла, что он собрался в публичный дом.
Теперь слезы беспрепятственно текли по ее лицу, и она не утирала их.
Узкие улочки зазывно сияли огнями в окнах. Принаряженные женщины выставляли свои прелести на высоких помостах — огненные танцовщицы из Оммоса и Закориса, заклинательницы змей из Ланна и Элира. Сутенеры во все горло расписывали достоинства своих самых дорогих шлюх.
— А груди… ммм… а бедра какие!
— Ну да, по три того и другого, — съязвил в пространство Зарос.
Они подошли к украшенной мишурой двери и зашли внутрь.
В центре комнаты возвышалась статуя обнаженной Ясмис, вокруг которой извивалась девушка-акробатка с маленькими радужными призмами, наклеенными на соски, и зеркальцем меж бедер. Тут и там сидели многочисленные клиенты, потягивая напитки и наблюдая за ней.
Они уселись в нише, и разносчик без приглашения подал им вина, заломив за него совершенно немереную цену. Ральднору стало не по себе. Через некоторое время в комнате появились еще две девушки.
Они могли бы сойти за двойняшек — обе хорошенькие, меднокожие, с круто вьющимися иссиня-черными волосами и золотыми блестками в уголках глаз. Их наряды были из просвечивающего газа, искусно задрапированные так, что на груди и бедрах становились непрозрачными, открывая при этом красный драгоценный камень, сверкающий в пупке, и отходящие от него золотые лучи на животе у каждой.
Разом защебетав, они весело приветствовали Зароса, но одна послушно уселась рядом с Ральднором и подлила ему вина.
— Ты очень красивый, — прошептала она ему поверх кубка, но это явно была наигранная любезность. — Меня зовут Яйни. А ты с Равнин.
— Да.
— В этом вине любовь, — шепнула она. Он понял, что она имеет в виду добавленный в питье афродизиак, и отставил свой бокал, даже не пригубив.
Она заинтересованно взглянула на него, потом улыбнулась.
— Наверху есть комнатка.
Он поднялся, смущенный постельным этикетом, о котором не имел никакого понятия, и пошел вслед за ней в комнату, в которой помещалась лишь одна кровать.
В приглушенном свете лампы она обняла его с нежной, искусно разыгранной страстью. Ее губы и легкие пальцы творили чудеса, а когда он принялся ласкать ее податливое, льнущее к нему тело, она, похоже, тоже возбудилась, хотя, возможно, это было всего лишь ее ремесло — казаться возбужденной.
Много позже, когда они лежали рядом в золотистой мгле, ему вдруг пришло в голову, что его мать тоже могла быть вот такой шлюхой с солнечными лучами, нарисованными золотом на животе, и он недобро усмехнулся при этой мысли.
— Ты улыбаешься, — сказала она, приподнимаясь на локте и глядя на него. — Почему? Тебе было приятно со мной?
— Ну конечно же. Ты очень хорошенькая и очень умелая.
— Довольно жестоко говорить мне такие вещи после любви.
— Должно быть, ты считаешь меня очень наивным, — сказал он. — Я что, первый крестьянин с Равнин, которого ты развлекала?
— По тебе вообще не скажешь, что ты с Равнин. И на крестьянина ты не слишком похож. Ты презираешь меня за то, что я шлюха, и считаешь, что походя купил мое удовольствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109