И в сердце этого цветка Астарис в полночь открыла глаза.
Ей приснился сон. Непонятный сон — женщина, рассыпающаяся в пепел на фоне полной, пугающе белой луны.
Астарис выбралась из постели, подойдя к окну, раздвинула все занавески, раскрыла ставни и ступила на заснеженный балкон. Она почти не чувствовала зимнего холода — он был лишь каким-то намеком на задворках ее мыслей. Все ее существо сосредоточилось вокруг ее разума, как никогда прежде. Она прислушивалась, но не к звуку.
А потом она увидела перед собой мужчину, лежащего в темноте. И все же нельзя было сказать, что она в самом деле увидела или хотя бы ощутила его. Она знала о его присутствии, но это было не чувственное, а скорее некое интуитивное постижение. Она не спрашивала себя, кто это такой — в этом не было необходимости. В этот миг она сама была им.
Она инстинктивно отстранилась, прервала контакт, и расплывчатый образ мужчины померк.
Разгадка тайны Астарис крылась вот в чем: она жила внутри себя, и никакая ее часть не пыталась выбраться наружу ради общения с другими. Причиной тому была не гордость и не страх, а лишь чистейшая, совершенно нечеловеческая самоуглубленность. Она не верила, или почти не верила, во внешний мир и его действующих лиц; она не верила даже в самое себя — в физическом смысле. Она была разумом, запертым в восхитительной клетке из плоти, существом в раковине. Сейчас ее случайно разбудил звук, но раздавшийся не снаружи, а внутри нее.
Подобно осажденной крепости, она немедленно забила тревогу, но одновременно покорилась. Она не поняла ничего из того, что произошло, но ей это было и не нужно. Астарис не задавала себе вопросов. Она поняла лишь, что свернувшееся морское существо, живущее в оболочке ее тела и бывшее ею, на миг отыскало чье-то чужое лунатическое сознание.
«Кто-то подошел ко мне, — подумала она в странном высокопарном удивлении. — Кто-то отыскал меня».
Книга третья
ГЕРОЙ НА ЧАС
9
Запертые в белой утробе холода, восточные земли ждали в своем трехмесячном коконе. Практичная зима изменила их очертания на рельефы снежного мрамора, выглаженного ветром льда, и суровую тишину пустыни. Но в конце концов солнце все же заявило свои права на эти обледенелые просторы. Внезапные яркие и шумные первые дожди висской весны обрушились и взломали алебастровые печати, как всегда обрушивались и взламывали их.
По сточным канавам Лин-Абиссы бежали пенистые потоки, а в нарядных садиках уже расцветала новая жизнь.
* * *
Сумерки омывали башни гостевого дворца Тханна Рашека, вызывая застарелую ностальгию у Яннула Ланнца, занятого чисткой снаряжения в прозаических и безликих казармах. Безликих, даже невзирая на тот факт, что за три месяца новобранцы эм Элисаара наполнили их личными вещами — тупыми, но дорогими сердцу ножами, подарками от своих девушек, трофеями, безделушками, милыми пустячками, оставшимися от прошлой жизни. Однако Яннулу казалось, что все они странным образом перевоплотились в этих солдат, вставших под желтые знамена Катаоса, стали новыми людьми, отказавшимися от прошлого, о котором большинство из них предпочитало умалчивать. Взять хоть Ральднора Сарита. Они с Яннулом вроде бы считались друзьями, но что они рассказывали друг другу о своей былой жизни? Оба вышли из крестьян — Ральднор, по его словам, из окрестностей Сара, Яннул — с вздымающейся голубой груди Ланнских холмов. Потом оба оказались в городах Зарависса: Яннул был ярмарочным фокусником и акробатом, а Ральднор занимался какими-то темными делами, о которых ничего не говорил — пока вербовщики Катаоса не приметили и не завлекли обоих под желтое знамя.
Яннул озабоченно потер затылок. Солдатская служба лишила его по-ланнски длинных, до лопаток волос. «На этой службе не место варварам», — проскрипел цирюльник. Пришлось расстаться также с метательными ножами, а вместе с ними и с частью своей предполагаемой варварской гордости.
Он увидел Ральднора, глядящего на него из темноты, поэтому подавил приступ ностальгии и сказал:
— Скоро Корамвис.
— Да, — отозвался Ральднор. — Город Рарнаммона, хранимый Грозовыми богами эм Дорфара.
Яннула часто озадачивало то явное усердие, которое прилагал Ральднор, по крохам и крупицам овладевая дорфарианской религией и мифологией, ибо под любопытством и напускным рвением крылось нечто иное — неприязнь. Кроме того, как-то раз произошел неприятный инцидент — за столом пошли глухие разговоры о том, что Катаос намерен свергнуть Амрека, Повелителя Гроз. Тогда они сидели с каменными лицами, держа свои мысли при себе из опаски перед шпионами Ригона. Но Яннул видел, как Ральднор сжал кружку с такой силой, что побелели костяшки, а на его губах, прежде чем Сарит взял себя в руки, мелькнула едва заметная, но самая мрачная и жуткая усмешка, которую когда-либо видел Яннул — почти оскал безумца.
— Им нравится так говорить, — беспечно сказал Яннул. — Думаю, Катаоса не страшат небесные силы.
— Значит, он храбрец.
— О, люди сами творят своих богов, — отозвался Яннул. — У моего бога толстое брюхо и дом, полный дорогих женщин, готовых тут же исполнить любую его прихоть, и я зову его Яннул-через-пять-лет. Ну вот, готово, — он отложил начищенные до нестерпимого блеска ножи. — Что будем делать? Сегодня ни мне, ни тебе не надо в дозор. Можно прогуляться по винным лавкам Лин-Абиссы.
— Почему бы и нет? — Ральднор убрал свое снаряжение и кивнул. Как и большинство людей, заключенных в строгие рамки, они при любой возможности и под любым предлогом старались ускользнуть из них — Но нам понадобится увольнительная.
— Не понадобится. На воротах стоит Ленивец Бреон. Не забывай, сегодня Ригон ужинает у Катаоса. За что последнему — моя глубокая благодарность.
Ни у кого из них не было особых причин любить начальника гвардии. Он оказался в точности таким, каким заявил себя три месяца назад. Правда, выучил он их на совесть. Сейчас, по прошествии трех месяцев, в них намертво въелась мудрость боевых академий Дорфара, Элисаара и Закориса, ибо Ригон вколачивал ее в них, кормил их ею вместо хлеба. Кроме того, здесь имелся свой, весьма существенный плюс: любая его отлучка, даже самая краткая, превращалась для них в праздник.
Но все же, несмотря на это, оттепельные сумерки странно завладели ими обоими, и они лениво и медленно зашагали к внешнему дворику.
Катаос взглянул на Ригона, сидевшего на другом конце ярко освещенной комнаты, и сказал с иронией, слишком тонкой, чтобы она могла обидеть гостя.
— Полагаю, ужин снискал ваше расположение.
— У вашей светлости великолепный стол, — хмыкнул Ригон.
— Моя удача позволяет мне это.
— Ваша светлость не верит в удачу.
— Может, и так, но в этом мире иносказаний ты уж прости мне мое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109