Пес вполне заслужил славу целителя! Я не имел права умалчивать об этом. Я должен был поделиться с остальным миром своим опытом благополучного исцеления. Благородство так и поперло из меня.
Я взялся за перо, и впервые я узнал радость свободного творчества.
Но не долго мне посчастливилось радоваться.
Рукопись обнаружила жена.
— Что это такое? — ткнула она пальнем в тетрадь.
— Что это такое? — переспросил я, выигрывая время на обдумывание ответа. — Это так… мои фантазии о нашем любимце.
— Ну, тогда объясни мне, зачем ты тут про Дуняшу пишешь?
— А как же я тут без нее обойдусь? Дуняша — его подруга.
— Я не о собачьей подруге тебя спрашиваю, а вот о той рыжей говорю, которая, как две капли воды, похожа на ту нарисованную, что у омута сидит и вместе с картиной называется «Дуняша».
— Это босая и с распущенными волосами? — уточнил я.
— Ну да!
— Так это — Аленушка!
— Не морочь мне голову! Я тебе говорю: у омута Дуняша сидит и баста! И чтоб ее, нахалки, в твоих фантазиях больше не было! Ты забыл, кто тебя человеком сделал?
Мне всегда казалось, что я был, есть и буду им, что я — всего лишь творение бога, а все остальные здесь ни причем. Я недоуменно уставился на супругу.
— О чем ты, милая?
— А о том! — гордо воскликнула она. — Кто тебя отучил пить и курить?
— Э! Милая! — засмеялся я. — Ты тут ни причем. Это стенокардия сделала меня таким положительным.
— А кто тебя до стенокардии довел? — запальчиво воскликнула она, но вовремя спохватилась, что ее понесло не в ту сторону, и прикусила язык. И даже немного стушевалась. И взгляд ее как будто бы тоже немного смягчился.
— Ну, ладно! — махнула она рукой, — Пиши, что хочешь, а лишнее я потом вычеркну! Понял?
Я склонил голову в знак согласия. А сам с того дня завел две тетради. В одной пишу для жены. Здесь я ублажаю ее на свой манер и всячески усыпляю ее бдительность, и здесь она вроде ангела изображается, но, естественно, без крылышек.
Иногда я с иронией наблюдаю, с каким умилением она читает эту галиматью, а потом с каким вдохновением берется за приготовление котлет. И котлеты у нее тогда получается особенно вкусными. И тут уж, особенно когда их ешь, иронизировать совсем не над чем.
Вторую тетрадь, я засекретил, чтобы она случайно не повлияла на вкус любимых мной и Киром котлет. В этой тетради я пишу для души и для большей надежности нажимаю в ней на аллегорию, развернутую метафору, чтоб смешнее было, или, что еще хуже того и никакому сравнению не поддается, на метонимию.
Жена здесь у меня — ну прямо настоящий Цербер. В минуты тягостных раздумий, и когда мне особенно грустно, я смотрю на натуру и думаю, как словесный портрет похож на оригинал. И даже метонимия с толку сбить не может.
Но я не падаю духом. Жизнь продолжается, и на всякого Цербера есть свой Геракл!
Конец

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30