Там он пел свою песню “Танцуй на битом стекле” и кавер-версию “Джулии” группы “А-Студио”. В итоге занял третье место и получил приз в пятьсот рублей – аккурат на обратный билет в Курган.
“В советское время, чтобы заявить о себе, нужно было выступать на конкурсах, – по-детски беззащитно улыбался Максим. – Там судьи поднимают палочки с цифрами, словно на собачьих бегах. После Ялты ко мне пришла известность. Лайма Вайкуле сказала, что я – чудесный. Матецкий сказал, что я – расчудесный. Меня „начали знать“”.
Захватив из Кургана стратегические запасы тушенки и сгущенки, Фадеев с женой переехал в Москву. Макс снял квартиру, пел на бэк-вокале у Леонтьева. “Я фактически не вылезал из студии, – грустно вспоминал Фадеев. – Начинал как аранжировщик, которому платили по пятьдесят долларов за композицию. Это было недорого, но быстро и качественно. Я выполнял аранжировку в течение четырех-пяти часов. Поэтому ко мне выстраивалась очередь. Кто приходил в студию, с тем и работал. Потому что я уже знал, что такое голод. Как-то мы с женой в поисках еды открыли все ящики на кухне, но ничего не нашли. Мы начали рыться и отыскали картофелину, которая завалялась за газовой плитой. Мы ее сварили и ели два дня. Это был 90-й год”.
В то время Фадеев вовсю писал галлюциногенные опусы в духе “Белый снег – кокаин” – дефицитные гимны московской богемы, невостребованные и гениальные одновременно. Их час пробил спустя десяток лет, когда без какой-либо рекламы были переизданы “Время диких зверей” и “Танцуй на битом стекле” – грандиозные концептуальные альбомы, в которых заключена идеологическая платформа раннего Фадеева.
Безусловно, в начале 90-х Макс, как никто другой в России, реально опережал время. Масса источников вдохновения, но в первую очередь – Питер Гэбриэл, пластинки которого звучали у Фадеева и дома, и в студии, и в машине.
“Когда я впервые услышал „Don’t Give Up“, то чуть не бросил музыку вообще, – признается Макс. – В какой-то момент мне показалось, что никогда не смогу сделать ничего подобного. У Гэбриэла всегда навалом нюансов, все живет, все дышит – как муравейник. Он очень тонко чувствует музыку”.
В то время Макс много занимался киномузыкой – начинал с кинопроекта “Синяя армия”, идеологами которого были совсем еще молодые Степа Михалков и Федор Бондарчук. В фильме должен был сниматься Сергей Федорович Бондарчук, но в связи с его смертью проект затух.
На пике андерграундного забвения Фадеева Федор Бондарчук познакомил его с Линдой. Услышав Линду, Макс в считанные месяцы переключился на world music и трип-хоп, разглядев в голосе девушки некую необычность.
“Она – как пластилин, – отхлебывая из чашки зеленый чай, говорил Фадеев. – В нее можно добавлять красок. Ты просишь, а она добавляет”. Когда красок не хватало, в студию приглашались бэк-вокалистки: от опытнейшей Ольги Дзусовой до семилетней тогда Юли Савичевой, будущей участницы конкурса “Евровидение”.
Буквально за год Максом были написаны “Танцы тибетских лам” и один из самых значительных альбомов 90-х – “Песни тибетских лам”. Несмотря на наличие таких суперхитов, как “Мало огня”, “Беги на цыпочках” и “Танец под водой”, массовое признание пришло к тандему Линда—Фадеев не сразу.
На первых порах песни Линды на радио не проходили. Страна слушала хиты группы “На-На”, Кая Метова и Андрея Губина. Песни Линды ставились программными директорами в пресловутый “лист ожидания”. Изредка мелькали в ротациях “по коммерческим расценкам”, когда у радиостанций буквально выкупалось рекламное время и использовалось под трансляции. Так еще никто не делал. Это были новые и недешевые технологии, примененные для того, чтобы Линду все-таки услышали. Ради этого стоило проламывать стены.
В конце 96 года вышел альбом “Ворона”, разошедшийся тиражом в несколько миллионов экземпляров. Это был пик сотрудничества Макса с Линдой.
В этот момент у Фадеева внезапно умерла дочь. Ошиблись врачи. Макс замкнулся в себе, целиком сконцентрировавшись на музыке. Он резко похудел и стал весить шестьдесят пять килограммов. Линда казалась для него выходом из тупика. Теперь он не только создавал музыкальную оболочку проекта, а занимался буквально всем – начиная от дизайна альбомов и заканчивая моделированием общественного имиджа.
“Линда всегда была недоступна, – вспоминал навигатор “Нашего Радио” Михаил Козырев. – Мне потребовалось немало времени, чтобы распознать методологию Фадеева. Линда не умела говорить публично, что часто случается с артистами. Макс выстраивал ей систему координат для каждого нового альбома, насыщал ее необходимыми словами, терминами, понятиями и „выпускал“ на несколько ключевых, тщательно контролируемых интервью. Невероятно эффективный метод в подобной ситуации”.
“Я никогда не влезал в интервью Линды, а просто контролировал этот процесс, – терпеливо пояснял мне Фадеев. – Чтобы не задавались провокационные вопросы, на которые артистка не готова отвечать… Существуют вопросы, которые применяют почти все журналисты. Вычислить их не так сложно – около ста двадцати основных вопросов, которые могут возникнуть по ходу интервью. И после консультаций с психологом пишутся психологические тесты – возможные вопросы и возможные ответы, возможный уход от вопроса. Это западный опыт. В связи с этим нами были приготовлены материалы, которые ставили враждебно настроенного человека в тупик. Линда отвечала на вопросы резко и лихо. Отвечала фразами, которые были высчитаны психологом. Ответ зависел от того, каким по счету был задан тот или иной вопрос. Журналист оставался в состоянии нокдауна, а затем писал, какая была странная атмосфера и какие были странные ответы”.
В музыкальной и журналистской среде многие считали, что Фадеев с Линдой – конченые наркоманы. Как минимум – анаша. Вдобавок ко всему пресса подхватила мастерски запущенный слух о том, что Максим с Линдой – двоюродные брат и сестра. Которые, по-видимому, насмотрелись психоделических снов.
“У меня в жизни и так полно глюков, – рассказывал Макс. – Во время записи „Вороны“ мы вышли на улицу и увидели на деревьях, на фонарях тысячи ворон. Мне стало страшно, и я вернулся в студию. Самое жуткое, что птицы молчали – а ведь вороны никогда не молчат. Со мной подобные вещи стали происходить после того, как в шестнадцать лет я перенес клиническую смерть. Семнадцать минут мое сердце не билось. После этого я стал видеть мир иначе. Я, например, порой мог прочитать мысли человека, сидящего напротив”.
Переставляя кассету в диктофоне, я смутно догадывался, что мне поперла реальная удача. Так откровенно Фадеев ни с кем из журналистов не разговаривал. Я догадывался, что в разгар своих “охотничьих рассказов” Макс мог, не сбавляя скорости, слегка приврать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
“В советское время, чтобы заявить о себе, нужно было выступать на конкурсах, – по-детски беззащитно улыбался Максим. – Там судьи поднимают палочки с цифрами, словно на собачьих бегах. После Ялты ко мне пришла известность. Лайма Вайкуле сказала, что я – чудесный. Матецкий сказал, что я – расчудесный. Меня „начали знать“”.
Захватив из Кургана стратегические запасы тушенки и сгущенки, Фадеев с женой переехал в Москву. Макс снял квартиру, пел на бэк-вокале у Леонтьева. “Я фактически не вылезал из студии, – грустно вспоминал Фадеев. – Начинал как аранжировщик, которому платили по пятьдесят долларов за композицию. Это было недорого, но быстро и качественно. Я выполнял аранжировку в течение четырех-пяти часов. Поэтому ко мне выстраивалась очередь. Кто приходил в студию, с тем и работал. Потому что я уже знал, что такое голод. Как-то мы с женой в поисках еды открыли все ящики на кухне, но ничего не нашли. Мы начали рыться и отыскали картофелину, которая завалялась за газовой плитой. Мы ее сварили и ели два дня. Это был 90-й год”.
В то время Фадеев вовсю писал галлюциногенные опусы в духе “Белый снег – кокаин” – дефицитные гимны московской богемы, невостребованные и гениальные одновременно. Их час пробил спустя десяток лет, когда без какой-либо рекламы были переизданы “Время диких зверей” и “Танцуй на битом стекле” – грандиозные концептуальные альбомы, в которых заключена идеологическая платформа раннего Фадеева.
Безусловно, в начале 90-х Макс, как никто другой в России, реально опережал время. Масса источников вдохновения, но в первую очередь – Питер Гэбриэл, пластинки которого звучали у Фадеева и дома, и в студии, и в машине.
“Когда я впервые услышал „Don’t Give Up“, то чуть не бросил музыку вообще, – признается Макс. – В какой-то момент мне показалось, что никогда не смогу сделать ничего подобного. У Гэбриэла всегда навалом нюансов, все живет, все дышит – как муравейник. Он очень тонко чувствует музыку”.
В то время Макс много занимался киномузыкой – начинал с кинопроекта “Синяя армия”, идеологами которого были совсем еще молодые Степа Михалков и Федор Бондарчук. В фильме должен был сниматься Сергей Федорович Бондарчук, но в связи с его смертью проект затух.
На пике андерграундного забвения Фадеева Федор Бондарчук познакомил его с Линдой. Услышав Линду, Макс в считанные месяцы переключился на world music и трип-хоп, разглядев в голосе девушки некую необычность.
“Она – как пластилин, – отхлебывая из чашки зеленый чай, говорил Фадеев. – В нее можно добавлять красок. Ты просишь, а она добавляет”. Когда красок не хватало, в студию приглашались бэк-вокалистки: от опытнейшей Ольги Дзусовой до семилетней тогда Юли Савичевой, будущей участницы конкурса “Евровидение”.
Буквально за год Максом были написаны “Танцы тибетских лам” и один из самых значительных альбомов 90-х – “Песни тибетских лам”. Несмотря на наличие таких суперхитов, как “Мало огня”, “Беги на цыпочках” и “Танец под водой”, массовое признание пришло к тандему Линда—Фадеев не сразу.
На первых порах песни Линды на радио не проходили. Страна слушала хиты группы “На-На”, Кая Метова и Андрея Губина. Песни Линды ставились программными директорами в пресловутый “лист ожидания”. Изредка мелькали в ротациях “по коммерческим расценкам”, когда у радиостанций буквально выкупалось рекламное время и использовалось под трансляции. Так еще никто не делал. Это были новые и недешевые технологии, примененные для того, чтобы Линду все-таки услышали. Ради этого стоило проламывать стены.
В конце 96 года вышел альбом “Ворона”, разошедшийся тиражом в несколько миллионов экземпляров. Это был пик сотрудничества Макса с Линдой.
В этот момент у Фадеева внезапно умерла дочь. Ошиблись врачи. Макс замкнулся в себе, целиком сконцентрировавшись на музыке. Он резко похудел и стал весить шестьдесят пять килограммов. Линда казалась для него выходом из тупика. Теперь он не только создавал музыкальную оболочку проекта, а занимался буквально всем – начиная от дизайна альбомов и заканчивая моделированием общественного имиджа.
“Линда всегда была недоступна, – вспоминал навигатор “Нашего Радио” Михаил Козырев. – Мне потребовалось немало времени, чтобы распознать методологию Фадеева. Линда не умела говорить публично, что часто случается с артистами. Макс выстраивал ей систему координат для каждого нового альбома, насыщал ее необходимыми словами, терминами, понятиями и „выпускал“ на несколько ключевых, тщательно контролируемых интервью. Невероятно эффективный метод в подобной ситуации”.
“Я никогда не влезал в интервью Линды, а просто контролировал этот процесс, – терпеливо пояснял мне Фадеев. – Чтобы не задавались провокационные вопросы, на которые артистка не готова отвечать… Существуют вопросы, которые применяют почти все журналисты. Вычислить их не так сложно – около ста двадцати основных вопросов, которые могут возникнуть по ходу интервью. И после консультаций с психологом пишутся психологические тесты – возможные вопросы и возможные ответы, возможный уход от вопроса. Это западный опыт. В связи с этим нами были приготовлены материалы, которые ставили враждебно настроенного человека в тупик. Линда отвечала на вопросы резко и лихо. Отвечала фразами, которые были высчитаны психологом. Ответ зависел от того, каким по счету был задан тот или иной вопрос. Журналист оставался в состоянии нокдауна, а затем писал, какая была странная атмосфера и какие были странные ответы”.
В музыкальной и журналистской среде многие считали, что Фадеев с Линдой – конченые наркоманы. Как минимум – анаша. Вдобавок ко всему пресса подхватила мастерски запущенный слух о том, что Максим с Линдой – двоюродные брат и сестра. Которые, по-видимому, насмотрелись психоделических снов.
“У меня в жизни и так полно глюков, – рассказывал Макс. – Во время записи „Вороны“ мы вышли на улицу и увидели на деревьях, на фонарях тысячи ворон. Мне стало страшно, и я вернулся в студию. Самое жуткое, что птицы молчали – а ведь вороны никогда не молчат. Со мной подобные вещи стали происходить после того, как в шестнадцать лет я перенес клиническую смерть. Семнадцать минут мое сердце не билось. После этого я стал видеть мир иначе. Я, например, порой мог прочитать мысли человека, сидящего напротив”.
Переставляя кассету в диктофоне, я смутно догадывался, что мне поперла реальная удача. Так откровенно Фадеев ни с кем из журналистов не разговаривал. Я догадывался, что в разгар своих “охотничьих рассказов” Макс мог, не сбавляя скорости, слегка приврать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124