И словно впился в тишину…
Вокруг часовые шагают лениво, В ночной тишине то и знай, Как стоя, раздается протяжно, тоскливо:
— Слушай!..
Я слушаю маму, и думается мне, что в песнь она вкладывает все пережитое.
Сколько горестей и забот было в ее жизни и сколько твердости и мужества проявила она! Мужество, вера в лучшее никогда не изменяли нашей маме, маленькой, хрупкой, моложавой, веселой певунье. Бывало, и не догадаешься, что ей тяжело, — напевает за работой, нас всегда убаюкает песней. И в тюрьме она пела.
Те, кто были с ней в заключении, рассказывали: когда, взобравшись на окно своей одиночной камеры, мама вызывала товарищей, из-за решеток ей кричали:
— Спойте, товарищ Ольга, спойте нам!
И мама начинала песню. Ее грудной, низкий, выразительный голос утешал, успокаивал людей, поднимал их силы. Часовые кричали, требуя замолчать, но мама продолжала петь, и не раз, — вспоминали товарищи, — сами тюремщики заслушивались ее и давали докончить песню.
И сейчас я слышу в ее голосе мужество и силу… Под аккорд гитары глухо замирает припев: Слушай!
Не мне одной хочется смахнуть слезу. Но Павлуша уже подсаживается к маме.
— Ну, а теперь «Калинку», мама! Это его любимая. И, растормошив всех, он заставляет подхватить:
В саду ягода малинка, малинка моя…
На пороге появляется отец.
— Почему никого нет дома в такой поздний час? В самом деле, не пора ли всем на покой? Но Марья Осиповна не отпускает. А чай! С кавказским вареньем, и настоящие чучхели из Тифлиса!
Восточные лакомства расставлялись на ковре, «Калинка» звучала еще громче.
И папа сам не мог уже усидеть на месте.
— Да разве так поют?
— А ну, Сергей, покажи-ка им, молодежи, — подзадоривает кто-то.
Папа встает. Это уж решительный момент, если отец готов запеть.
Поет он «Среди долины ровные», со всем своим неудержимым темпераментом затягивая лихой припев:
…Эх, вы пташки, канашки мои…
Он притоптывает и разводит руками невидимую гармонь.
Дед на теще капусту рубил.
Молоду жену в пристяжке водил…
Кто же может удержаться, чтобы не подхватить:
А бумажки-то все новенькие, двадцатипятирублевенькие.
Глава двадцать седьмая
Среди друзей в монтерской Павлуша давно равноправный товарищ.
Он работает в кабельной сети, и, хотя ему только восемнадцать лет, он пользуется у солидных, пожилых кабельщиков непререкаемым авторитетом. Павел умел подойти к ним и по-дружески поговорить, навести их на размышления. Его старания не пропали даром. Летом 1913 года, когда тревожно и глухо зашумела Выборгская сторона, когда забастовали лесснеровцы, выступили на «Парвиайнене» и на других заводах, экономическая стачка готовилась и на «Электрокомпании 1886 года».
В забастовочном комитете добивались, чтобы рабочие на всех пунктах выступили одновременно. Склонить на забастовку монтеров-кабельщиков поручили Павлу.
Это было не просто. Кабельщики держались обособленно, компания их ценила, им лучше платили, у многих был хороший, обеспеченный заработок.
Павел говорил с кабельщиками, убеждая каждого в отдельности, старался пробудить в людях чувство рабочей солидарности, объяснял, как много значат нынешние выступления.
Кабельщики собрались в маленькой чайнущке у Обводного канала. Там они и решили:
— Надо и нам выступить, присоединиться к бастующим.
Тут же в чайной они составили и написали свои требования. Облава, которая нагрянула, никого не испугала. Чтобы замести следы, стачечники, как заядлые кутилы, перешли улицу и расположились в трактире напротив. Шпики поглядели, поглядели и ушли. А требования пока что были переписаны.
Кому же поручить передать их администрации? Минутное замешательство, нерешимость на всех лицах. Тогда Павел, угадывая мысли собравшихся, говорит:
— Поручить это следует молодому холостому рабочему. Если его и арестуют, пострадает только он один. У женатого останется семья, дети, кто тогда позаботится о них? Если я заслужил ваше доверие, товарищи, предлагаю: поручите это мне.
Кабельщики выбрали Павла — самого молодого среди них — вести переговоры с начальством. Но на другой день после того как Павел вручил администрации требования рабочих, он был схвачен полицией и уведен в тюрьму.
В эти летние месяцы 1913 года я, Надя и Федя, после экзаменов, жили в деревне. Нетерпеливо мы ждали маму, которая наезжала к нам из города.
Мы знали — на Выборгской неспокойно. Мама приехала взволнованная, растерянная:
Павел в тюрьме. И печаль, и гордость в наших душах. Но что будет с Павлом, что его ждет?
Федя начинает нетерпеливо расспрашивать: как все произошло, когда увели Павла, что он говорил?
Я понимаю Федино волнение, читаю на его лице и восторг, и страх за брата.
Почему он не может быть там, вместе с Павлом? Почему четырнадцатилетним не доверяют настоящих революционных дел?
Мама рассказывала. На Сампсониевском еще не знали, что Павел арестован, когда пристав и городовые пришли туда. Отец решил, что это за ним. Но когда полицейские начали рыться в ящиках письменного стола, отец заглянул в ордер на обыск и прочитал: «Павел Аллилуев».
Вы, вероятно, к моему сыну? Вот его вещи.
В вещах, на которые указал отец, предосудительного ничего не обнаружили.
Полицейские ушли, и, прощаясь, пристав утешал маму:
— Ничего, мадам, не поделаешь! Такая уж нынче молодежь пошла. Я за своих и то боюсь!..
Арест Павла всколыхнул кабельщиков. Главное было достигнуто. Кабельная сеть примкнула к бастующим.
— Пока не освободят нашего делегата, к работе не приступим, — заявили рабочие.
Павел просидел в «предварилке», в одиночной камере, около месяца. Его несколько раз допрашивали, добивались имен организаторов стачки. Следователь пускался на хитрости, устраивал очные ставки с арестованными, грозил. Но Павел прикидывался простачком, мальчишкой и никого не выдал, ничего не рассказал.
Администрации «Компании 1886 года» пришлось пойти на уступки. Забастовка грозила остановить многие заводы Петербурга. Большинство требований рабочих было удовлетворено. Павла освободили.
Шумней и оживленней становилось в комнатах на Сампсониевском. В дом пришли новые друзья — товарищи Павла и Феди, мои, Надины подруги. Если Павел дома, то в столовой обязательно слышишь картавый голос Вани Рубшина.
Он учился с Павлом на вечерних политехнических курсах. Рядом с чертежами, которые Ваня раскладывал на столе, лежали книги по экономике, социологии, они с Павлом читали их, объясняли друг другу непонятные главы, иногда спорили.
Мы удивлялись неутомимости Рубшина. Он работал на Балтийском заводе и каждый день отправлялся туда из Лесного, шагая добрую половину пути пешком, чтобы сберечь гривенник. В большой семье Рубшиных столько ртов, такая нужда, что Ваня отдавал туда весь заработок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53