Можно себе поэтому представить удивление Магарафа, когда он обнаружил, что ресторан переполнен. Кроме обычных посетителей, здесь были горожане, слишком бедные или, наоборот, слишком богатые, чтобы проводить время в «Двух чемпионах».
Налево от нарядной стойки, блестевшей мрамором и никелем, виднелся не менее нарядный, на четыре беговые дорожки, формикоидеадром, монументальный, как языческий жертвенник.
«Так вот почему такое стечение народа! — подумал Магараф, не на шутку оглушенный галдежом, стоявшем в ресторане. — Ну, и размах у этого Циммарона: отхватил себе формикоидеадромище миллионерского образца!»
Экс-чемпион уже бежал ему навстречу, широко раскрыв богатырские объятия.
— Томазо! Дружище!
Они расцеловались, от полноты чувств похлопывая друг друга по спине. Их окружили посетители и стали пожимать руку Магарафу с силой и искренностью простодушных и благожелательных провинциалов, гордых знакомством с таким прославленным человеком.
Неизвестно, сколько продолжался бы взаимный обмен любезностями, если бы Эуген Циммарон с обычной своей бесцеремонностью не прервал его, воскликнув:
— Господа! Вот кто может нам многое сообщить! Человек ехал сюда чуть ли не через всю страну! Пусть он расскажет, что по этому поводу говорят в других местах!
Предложение Циммарона встретило бурную поддержку.
— Позвольте, позвольте! — улыбаясь, замахал руками Магараф. — О чем это вам так экстренно требуется мое мнение? Скажите толком.
— То есть, как это о чем? — выпучил на Магарафа глаза его компаньон. — О деле Попфа и Анейро, вот о чем!
— Какого Попфа? — Магарафу вдруг пришло в голову, что кто-то привлек к судебной ответственности скрипача, выдавшего себя за него. — Скрипача?
— Какой там к черту скрипач! — вспылил Циммарон. Его добродушное, толстое лицо налилось кровью и стало багровым, как спелый помидор. — Я говорю о докторе Стифене Попфе из того самого Бакбука, куда ты в сентябре ехал, но не доехал.
— О докторе Стифене Попфе? — встрепенулся Магараф. — А… а в чем его обвиняют?
— Тьфу, черт! — свирепо проговорил Циммарон. — Да ты с луны, что ли, свалился? Его уже обвинили и осудили. На, читай!..
И он протянул Магарафу ворох газет.
— Я… я все время проболел, — виновато пробормотал Магараф. — Мне не давали ничего читать… А всю дорогу я проспал, как сурок… Я очень ослаб… Лучше я сяду.
Ему пододвинули стул, и он, так и не сняв с себя пальто, стал лихорадочно просматривать газеты.
— Тут хватит чтения на два дня, — сказал ему неугомонный Циммарон. — Ты посмотри пока только вот эту и эту. — И он выбрал из вороха две газеты.
«Аржантейский курьер» от двадцать шестого февраля открывался жирным аншлагом:
БАКБУКСКИЕ УБИЙЦЫ ПРИГОВОРЕНЫ К СМЕРТИ
Магараф пробежал глазами формулу приговора, стенограмму обвинительной речи господина Паппула, несколько статей, написанных с хорошо оплаченным негодованием и призывавших граждан Аржантейи раз и навсегда сделать надлежащие выводы из мученической смерти кроткого бакбукского юноши Манхема Бероиме.
«Можем ли мы быть спокойны за жизнь наших сыновей и дочерей, за собственные наши жизни, за нашу культуру, пока на свободе ходят люди, подобные бакбукским убийцам, пока люди, придерживающиеся варварских убеждений, осмеливаются не только высказывать их вслух, но и претендуют на посылку своих главарей и теоретиков в святая святых нашей великой демократии — в палату депутатов и муниципальные советы? Нет, нет и еще раз нет!»
Так энергично заканчивалась наименее кровожадная из этих статей.
— Это в высшей степени неожиданно для меня! — растерянно промолвил Магараф, оторвавшись от листа, с которого на него смотрели сквозь железную клетку доктор Попф и неизвестный ему человек по фамилии Анейро. — Я никак не могу поверить, чтобы доктор Попф был способен на убийство… Это добродушнейший человек, бескорыстный, веселый, простецкий… И большой ученый!.. Он беседовал со мной, как с ровней, ну вот как ты, например…
— Ты лично беседовал с доктором Попфом? — восхищенно переспросил Эуген Циммарон и, получив утвердительный ответ, загремел на весь ресторан: — Господа, вы слышали? Господин Магараф лично знаком с доктором Попфом!
— Погоди! Погоди! — досадливо остановил его Магараф. — Дай мне досмотреть другую газету.
Это была «Центральная ежедневная почта» от двадцать восьмого февраля. Первую ее полосу открывали набранные крупными буквами аншлаги:
КОРНЕЛИЙ ЭДУФ СЧИТАЕТ СУД НАД ПОПФОМ
И АНЕЙРО НЕДОСТОЙНОЙ КОМЕДИЕЙ
— Весь бакбукский процесс — чудовищный конгломерат предвзятости и нарушений основ процессуального кодекса, — заявляет Корнелий Эдуф. — Доктор Попф и Санхо Анейро виноваты в смерти Манхема Бероиме не больше, чем тибетский далай-лама.
«Корнелий Эдуф вступился за доктора Попфа!» — От этой мысли Магарафу стало чуть легче на душе. Если и был в Аржантейе человек, который мог вырвать из цепких рук аржантейского правосудия невинную жертву, то это, конечно, Корнелий Эдуф.
Не было аржантейца, читающего газеты, который не знал бы этого имени.
Были в Аржантейе адвокаты более модные, представительные и красноречивые, но не было другого представителя этой профессии, которого бы одна (и значительно большая) часть населения так же горячо любила, как ненавидела другая. Он был очень талантлив, очень умен.
По своему уму и знаниям Эдуф мог бы без труда стать юрисконсультом любого крупнейшего концерна, выдающимся парламентарием, министром. Во всяком случае, он мог быть очень богат, а был чуть зажиточней церковной крысы. Коренастый, черноглазый шатен, не очень ладно, но крепко сколоченный, упорный, решительный, остроумный, а если требовалось — язвительный, он умел работать за десятерых, когда дело касалось справедливости. Он знал законы с такой глубиной, тонкостью и точностью, которая выводила из себя официальных блюстителей закона и спасала от тюрьмы, каторги и смерти не один десяток узников, которые, казалось, были обречены.
О нем ходили легенды. Одни говорили, что он побочный сын какого-то финансового магната, обойден в наследстве и поэтому мстит всем капиталистам Аржантейи. Другие клялись, что его родители — когда-то именитые негоцианты — были в один далеко не прекрасный день разорены кем-то из пресловутой Шестерки. Третьи вели его род от знаменитой актрисы, потрясавшей лет тридцать тому назад сердца аржантейских театралов блистательным исполнением трагических ролей и умершей в расцвете сил от неизвестной причины. Четвертые уверяли, что он сын рабочего-сталевара, который заживо сгорел, свалившись в кипящую сталь. На самом деле он происходил из довольно благополучной семьи мелкого провинциального адвоката, здравствующего и поныне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Налево от нарядной стойки, блестевшей мрамором и никелем, виднелся не менее нарядный, на четыре беговые дорожки, формикоидеадром, монументальный, как языческий жертвенник.
«Так вот почему такое стечение народа! — подумал Магараф, не на шутку оглушенный галдежом, стоявшем в ресторане. — Ну, и размах у этого Циммарона: отхватил себе формикоидеадромище миллионерского образца!»
Экс-чемпион уже бежал ему навстречу, широко раскрыв богатырские объятия.
— Томазо! Дружище!
Они расцеловались, от полноты чувств похлопывая друг друга по спине. Их окружили посетители и стали пожимать руку Магарафу с силой и искренностью простодушных и благожелательных провинциалов, гордых знакомством с таким прославленным человеком.
Неизвестно, сколько продолжался бы взаимный обмен любезностями, если бы Эуген Циммарон с обычной своей бесцеремонностью не прервал его, воскликнув:
— Господа! Вот кто может нам многое сообщить! Человек ехал сюда чуть ли не через всю страну! Пусть он расскажет, что по этому поводу говорят в других местах!
Предложение Циммарона встретило бурную поддержку.
— Позвольте, позвольте! — улыбаясь, замахал руками Магараф. — О чем это вам так экстренно требуется мое мнение? Скажите толком.
— То есть, как это о чем? — выпучил на Магарафа глаза его компаньон. — О деле Попфа и Анейро, вот о чем!
— Какого Попфа? — Магарафу вдруг пришло в голову, что кто-то привлек к судебной ответственности скрипача, выдавшего себя за него. — Скрипача?
— Какой там к черту скрипач! — вспылил Циммарон. Его добродушное, толстое лицо налилось кровью и стало багровым, как спелый помидор. — Я говорю о докторе Стифене Попфе из того самого Бакбука, куда ты в сентябре ехал, но не доехал.
— О докторе Стифене Попфе? — встрепенулся Магараф. — А… а в чем его обвиняют?
— Тьфу, черт! — свирепо проговорил Циммарон. — Да ты с луны, что ли, свалился? Его уже обвинили и осудили. На, читай!..
И он протянул Магарафу ворох газет.
— Я… я все время проболел, — виновато пробормотал Магараф. — Мне не давали ничего читать… А всю дорогу я проспал, как сурок… Я очень ослаб… Лучше я сяду.
Ему пододвинули стул, и он, так и не сняв с себя пальто, стал лихорадочно просматривать газеты.
— Тут хватит чтения на два дня, — сказал ему неугомонный Циммарон. — Ты посмотри пока только вот эту и эту. — И он выбрал из вороха две газеты.
«Аржантейский курьер» от двадцать шестого февраля открывался жирным аншлагом:
БАКБУКСКИЕ УБИЙЦЫ ПРИГОВОРЕНЫ К СМЕРТИ
Магараф пробежал глазами формулу приговора, стенограмму обвинительной речи господина Паппула, несколько статей, написанных с хорошо оплаченным негодованием и призывавших граждан Аржантейи раз и навсегда сделать надлежащие выводы из мученической смерти кроткого бакбукского юноши Манхема Бероиме.
«Можем ли мы быть спокойны за жизнь наших сыновей и дочерей, за собственные наши жизни, за нашу культуру, пока на свободе ходят люди, подобные бакбукским убийцам, пока люди, придерживающиеся варварских убеждений, осмеливаются не только высказывать их вслух, но и претендуют на посылку своих главарей и теоретиков в святая святых нашей великой демократии — в палату депутатов и муниципальные советы? Нет, нет и еще раз нет!»
Так энергично заканчивалась наименее кровожадная из этих статей.
— Это в высшей степени неожиданно для меня! — растерянно промолвил Магараф, оторвавшись от листа, с которого на него смотрели сквозь железную клетку доктор Попф и неизвестный ему человек по фамилии Анейро. — Я никак не могу поверить, чтобы доктор Попф был способен на убийство… Это добродушнейший человек, бескорыстный, веселый, простецкий… И большой ученый!.. Он беседовал со мной, как с ровней, ну вот как ты, например…
— Ты лично беседовал с доктором Попфом? — восхищенно переспросил Эуген Циммарон и, получив утвердительный ответ, загремел на весь ресторан: — Господа, вы слышали? Господин Магараф лично знаком с доктором Попфом!
— Погоди! Погоди! — досадливо остановил его Магараф. — Дай мне досмотреть другую газету.
Это была «Центральная ежедневная почта» от двадцать восьмого февраля. Первую ее полосу открывали набранные крупными буквами аншлаги:
КОРНЕЛИЙ ЭДУФ СЧИТАЕТ СУД НАД ПОПФОМ
И АНЕЙРО НЕДОСТОЙНОЙ КОМЕДИЕЙ
— Весь бакбукский процесс — чудовищный конгломерат предвзятости и нарушений основ процессуального кодекса, — заявляет Корнелий Эдуф. — Доктор Попф и Санхо Анейро виноваты в смерти Манхема Бероиме не больше, чем тибетский далай-лама.
«Корнелий Эдуф вступился за доктора Попфа!» — От этой мысли Магарафу стало чуть легче на душе. Если и был в Аржантейе человек, который мог вырвать из цепких рук аржантейского правосудия невинную жертву, то это, конечно, Корнелий Эдуф.
Не было аржантейца, читающего газеты, который не знал бы этого имени.
Были в Аржантейе адвокаты более модные, представительные и красноречивые, но не было другого представителя этой профессии, которого бы одна (и значительно большая) часть населения так же горячо любила, как ненавидела другая. Он был очень талантлив, очень умен.
По своему уму и знаниям Эдуф мог бы без труда стать юрисконсультом любого крупнейшего концерна, выдающимся парламентарием, министром. Во всяком случае, он мог быть очень богат, а был чуть зажиточней церковной крысы. Коренастый, черноглазый шатен, не очень ладно, но крепко сколоченный, упорный, решительный, остроумный, а если требовалось — язвительный, он умел работать за десятерых, когда дело касалось справедливости. Он знал законы с такой глубиной, тонкостью и точностью, которая выводила из себя официальных блюстителей закона и спасала от тюрьмы, каторги и смерти не один десяток узников, которые, казалось, были обречены.
О нем ходили легенды. Одни говорили, что он побочный сын какого-то финансового магната, обойден в наследстве и поэтому мстит всем капиталистам Аржантейи. Другие клялись, что его родители — когда-то именитые негоцианты — были в один далеко не прекрасный день разорены кем-то из пресловутой Шестерки. Третьи вели его род от знаменитой актрисы, потрясавшей лет тридцать тому назад сердца аржантейских театралов блистательным исполнением трагических ролей и умершей в расцвете сил от неизвестной причины. Четвертые уверяли, что он сын рабочего-сталевара, который заживо сгорел, свалившись в кипящую сталь. На самом деле он происходил из довольно благополучной семьи мелкого провинциального адвоката, здравствующего и поныне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90