Огастес уже успел прийти в себя. Он сказал:
— Конечно, господин Аврелий… Я целиком с вами согласен.
Падреле взглянул на Беренику. Она сидела, как сидят в театре на надоевшем спектакле.
— Хотя, впрочем, — сказал Падреле, — зачем мучить беднягу? Напомните мне, Огастес, послезавтра, и мы переведем ему сто тысяч, не дожидаясь его письма. В конце концов, он не виноват в том, что горд не по средствам… Как вы полагаете, Огастес?
— Конечно, господин Аврелий, я с вами целиком согласен, — сказал Огастес Карб.
На этом закончился первый сюрприз Аврелия Падреле. Он встал вслед за своей дамой из-за стола и пошел к выходу. Огастес последовал за ними в некотором отдалении. В кармане у него лежала забытая его патроном записка доктора Попфа.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ, в которой рассказывается о втором сюрпризе Аврелия Падреле и первом сюрпризе его брата Примо
Огастеса Карба разыскивали по всему городу. Его требовал к себе глава фирмы. Надо ж было так случиться, что за последние шесть недель Примо Падреле вспомнил о существовании секретаря своего брата именно тогда, когда того не было на месте!
— Здравствуйте, друг мой! — ласково промолвил Примо Падреле, когда Огастес, набравшись духу, решился наконец войти в кабинет.
В спокойном состоянии господин Примо был холоден и сух. Ласковые нотки появлялись в его голосе только тогда, когда он был чем-то раздражен. Это знали все, кто соприкасался с ним. Знал, конечно, и Огастес Карб.
— Здравствуйте, сударь, — неуверенно промолвил Огастес. Он боялся старшего Падреле так же сильно, как презирал младшего.
— Я хотел узнать, получили ли хоть вы письмо от господина Аврелия? Меня он изволил совсем забыть.
— Нет, сударь, не получал, — ответил Огастес. — Но смею думать, что с ним все обстоит благополучно.
— Очень рад вашему оптимизму, друг мой; в вашем возрасте он так понятен. Господин Аврелий уехал уже больше месяца тому назад.
— С вашего позволения, сударь, вчера пошла седьмая неделя.
— Седьмая неделя — и ни одного письма! Преглупая манера — уезжать, не сказав, куда и на сколько!
Господин Падреле-старший сердито шагал по кабинету. В меру упитанный шатен, лысый со лба, в очках в золотой оправе, над которыми нависали сросшиеся на переносице брови, густые, как усы, он был и лицом и одеждой больше похож на провинциального адвоката средней руки, чем на одного из богатейших людей и вершителей судеб Аржантейи.
Из тяжелой рамы, тускло блестевшей на стене кабинета, с суровым сочувствием смотрел на своего правнука овеянный славой гениального комбинаторства и чудовищных преступлений Урия Падреле, сын основателя и второй патриарх могучего рода Падреле.
С не меньшим сочувствием смотрел на возбужденного главу фирмы и Огастес Карб. Он жалел господина Примо. Есть сорт людей, лишенных даже в малейшей степени чувства сострадания и жалости к тем, кто находится ниже их на общественной лестнице, но искренне приходящих в состояние умиления, когда им выпадает высокая честь быть свидетелями душевных скорбей людей более богатых и знатных, нежели они сами.
Вид Падреле-старшего, взволнованно шагавшего взад и вперед по кабинету, до такой степени растрогал Карба, а желание услужить великому финансисту стало настолько непреодолимым, что он сделал несколько шагов вперед, откашлялся и сказал:
— С вашего позволения, сударь, я имею вам кое-что рассказать!..
— Если это касается господина Аврелия, — остановился глава фирмы, — то пожалуйста. По другим вопросам я, к сожалению, лишен сейчас возможности уделить вам время.
— Это касается господина Аврелия, — сказал Огастес Карб.
— Я вас слушаю, друг мой, — промолвил Примо Падреле и с холодным интересом глянул на Огастеса. С фарфорово-белых щек последнего румянец исчез так быстро, словно его стерли ваткой.
— Мне очень больно видеть ваше волнение… — начал Огастес Карб, запинаясь, — и я решил поэтому нарушить обещание, данное вашему брату. Я прошу вас, господин Примо, не выдавайте меня… конечно, если вы сочтете это возможным…
Примо Падреле кивнул головой в знак согласия. Огастес Карб понял, что его откровенность может ему сослужить неплохую службу и, нисколько не повредив его хозяину, останется ему неизвестной. Огастес Карб повеселел, почувствовал себя уверенней и меньше чем в пятнадцать минут сообщил главе фирмы все, что могло его заинтересовать: он рассказал ему о переговорах с Томазо Магарафом, о цели поездки Падреле-младшего, о сегодняшнем разговоре по телефону, о свидании в ресторане «Кортец», о том, как выглядит сейчас господин Аврелий; о том, как выглядит его дама; о том, что эта дама — невеста господина Аврелия и что зовут ее Береника Мишелли; о том, что она, очевидно, имеет на господина Аврелия большое влияние и что он, во всяком случае, очень дорожит ее мнением; о том, что у господина Аврелия на примете какое-то очень выгодное дело, которое потребует затраты не более десяти миллионов и может в несколько лет утроить капиталы фирмы; о том, что господин Аврелий с большим волнением и любовью расспрашивал о здоровье своего любимого брата и был счастлив узнать, что он в отличном состоянии.
Словом, Огастес Карб ничего не утаил. Он умолчал только о конфликте господина Аврелия с неизвестным доктором, а следовательно, и о записке, которая у него, Огастеса Карба, лежала сейчас в боковом кармане пиджака. Насчет этой записки у него были свои планы, в существо которых он не считал нужным посвящать кого бы то ни было. Эта записка должна была дать ему, по его расчетам, не менее пятидесяти тысяч — по крайней мере половину тех денег, которые послезавтра будут посланы неизвестному доктору.
Примо Падреле выслушал сообщение Карба с таким непроницаемым лицом, которое сделало бы честь любому буддийскому богу. Он только время от времени начинал бессознательно постукивать ногой по ковру, но переставал, лишь только замечал это.
Когда Огастес Карб кончил говорить, господин Примо встал. Встал и Карб.
— Я вам благодарен за откровенность, друг мой. Вы избавили меня от многих часов беспокойства, — промолвил Падреле-старший. — Можете не сомневаться. Разговор останется между нами.
Он подал Огастесу Карбу руку. Тот пожал ее с умилением и величайшей преданностью. Теперь на его щеках по-прежнему играл румянец. Он ушел со спокойной душой, счастливый тем, что ему так легко удалось завоевать благосклонность одного из некоронованных повелителей Аржантейи. Теперь его карьера была обеспечена. Надо было только не зевать.
А господин Примо Падреле остался в кабинете один, не велел никого принимать и долго пребывал в глубоком раздумье. Иногда его взгляд падал на портрет, висевший на стене, и тогда ему казалось, что прадед смотрит на него с ехидной усмешечкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90