Застряла телега, проходить мешает — так он ее брюхом раз — и сдвинул, потом купчишке раскатившиеся дыни собирать, да еще хорошо, если дыни, а то ведь и посуда бывает — побьется! И не пожалуешься…
— Так чего, на него управы нет, что ли? — удивился Сухмат, привычный к княжескому суду.
— Судья там в городе есть, как не быть. Только, если кто придет на опрокинутый пехлеваном лоток жаловаться, то его перво-наперво спросят — а где твой товар лежал? Где положено или на проходе? А коли добрым людям ходить мешал, так и правильно его подвинули, а с тебя — еще и штраф!
— Ладно, посмешил! — махнул рукой развеселившийся Сухмат, — Но ты о чем-то другом начал.
— Да, иду я за Довшаном, хорошо так идти, дорога брюхом борцовским расчищена, его поучения слушаю…
— Брюха?
— Не, Довшана, — скупо улыбнулся Рахта, — а вокруг мальчишки с грязными мордашками увиваются, у пехлевана что-то выпрашивают. Ну, почти как наши в Киеве, только еще несносней. А толстяк от них отмахивается, пошли, мол, вон, не приставайте! И мне объясняет — никогда, говорит, ничего им, маленьким попрошайкам, не давай! Ну, я ему ничего не отвечаю, может, обычай там такой — кто его знает? А Довшан прошел еще немного, помахал руками на ребятишек, подходит к лавчонке и покупает сластей. И начинает эти сласти — орешки, да разные другие маковушки детишкам раздавать. Они вмиг все и расхватали. Я его потом и спрашиваю — ты же сам говорил, что нельзя мальчишкам ничего давать? А он — плечами пожал и отвечает — дети, мол…
* * *
Нойдак сидел у костра совсем уж огорченный. Еще бы — сделали крюк, чтобы заехать к ведуну искусному, еле добрались, чуть в болоте не сгинули. Приехали, ладно — но только колдун услышал, что Нойдак научиться у него науке ведической жаждет, что б самому ведуном стать, так сразу — руками замахал, да прогнал прочь. Да еще приговаривал: «Учить тогда надо, когда поперек лавки пороть уложишь, а как вдоль — так уж и поздно…». И совсем уж обидно прибавил: «Кто на старости лет на гуслях играть учится, тот Вию и сыграет!». Что же теперь Нойдаку — только вздыхать, никто его учить не хочет, все на него рукой махнули. А тут еще Сухмат…
— А что, Нойдак, тебя Черный Прынц грамоте, сказывают, обучал?
— Обучал.
— А ты ему за это сказки рассказывал?
— Рассказывал.
— По сказке за буквицу? — Сухматушка еле сдерживал смех, но Нойдак, и так вконец расстроенный, этого не замечал.
— Рассказывал…
— А расскажи и мне, я тебя тоже буквице какой-нибудь научу!
— Ты научишь Нойдака? — обрадовался северянин.
— Поучу, поучу…
— Тогда я сейчас расскажу одну сказку, — начал Нойдак. Рахта, в разговор не лезший, тем не менее подсел поближе — послушать.
"Жил-был зайчик. Любил он играть в осоке на берегу озере. Однажды ел он осоку и порезал себе губу. Рассердился заяц, пошел к огню жаловаться:
— Огонь, сожги осоку на берегу озера!
— Что тебе сделала осока? — удивился огонь.
— Губу мне порезала, — ответил заяц.
— Сам ты виноват: накинулся от жадности на осоку, вот и порезал себе губу, — сказал огонь.
Еще больше рассердился заяц, пошел к воде и говорит:
— Вода, затуши огонь!
— Что тебе огонь сделал?
— Огонь не хочет осоку сжечь на берегу озера!
— Что тебе осока сделала?
— Губу мне порезала.
— Сам ты виноват: накинулся от жадности на осоку, вот и порезал себе губу, — сказала вода.
Больше прежнего рассердился заяц, пошел к двум мальчикам со стрелами и луками и говорит им:
— Мальчики, стреляйте в воду!
— Что тебе вода сделала?
— Вода не хочет огонь потушить!
— А что тебе огонь сделал?
— Огонь не хочет зажечь осоку на берегу озера.
— А что тебе осока сделала?
— Губу мне порезала!
— Сам ты виноват: накинулся от жадности на осоку, вот и поранил себе губу.
Совсем озлился заяц, пошел к мышке и говорит:
— Мышка, мышка, помоги мне — перегрызи тетиву на луках у мальчиков, чтобы не могли они стрелять.
Пожалела мышка зайчика, побежала перегрызать тетиву у луков. Испугались мальчики, схватили луки, натянули тетиву и пустили стрелы в воду. Поднялась вода и пошла огонь тушить. Испугался огонь, к осоке перебросился. Загорелась осока, а в осоке зайчик прыгает. Растерялся, из огня побежал, уши себе подпалил. Едва жив остался. Вот и стали с тех пор у зайчика кончики ушей черными."
— Хорошая сказка, — заметил Рахта серьезно, — многие так вот — сначала своего добиваются, а добившись — плачут…
— Ну, я тоже про зайца сказку знаю! — сказал Сухмат.
— Про зайца и лису? — спросил Рахта подозрительно.
— Ага!
— Ну, у тебя все сказки про лису да зайца кончаются одинаково, — махнул рукой Рахта.
— Лиса съедает зайца? — заинтересовался северянин.
— Да нет, — слегка улыбнулся Рахта.
— Заяц обманывает лису и убегает? — продолжал допытываться Нойдак.
— Обманывать-то обманывает, а вот насчет убегает… — слегка развеселился Рахта, — может, потом и убегает!
— Расскажи сказку! — попросил Нойдак.
— Вот пусть он, — Рахта указал на побратима, — и рассказывает. А я подальше отсяду, мне эта его сказочка уже вот где! — и Рахта показал, что эта сказка уже ему «по горло»…
Сухмат, впрочем, ничуть не смущаясь, начал сказывать полюбившуюся ему сказку…
"Пришла весна, разыгралась у зайца кровь. Хоть он силой и плох, да бегать резв и ухватка у него молодецкая. Пошел он по лесу и вздумал зайтить к лисе.
Подходит к лисицыной избушке, а лиса в ту пору сидела на печке, а детки ее под окошком. Увидела она зайца и приказывает лисеняткам:
— Ну, детки! Коли подойдёт косой да станет спрашивать, скажите, что меня дома нету. Ишь его черт несет! Я давно на него, подлеца, сердита. Авось теперь как-нибудь его поймаю.
А сама притаилась. Заяц подошёл и постучался.
— Кто там? — спрашивают лисенятки.
— Я, — говорит заяц. — Здравствуйте, милые лисенятки! Дома ли ваша матка?
— Еe дома нету!
— Жалко! Было что — да дома нет? сказал косой и побежал в рощу. Лиса услышала и говорит:
— Ах он сукин сын, косой черт! Охаверник этакой! Погоди же, я ему задам зорю!
Слезла с печи и стала за дверью караулить, не придет ли опять заяц. Глядь, а заяц опять пришел по старому следу и спрашивает лисенят:
— Здравствуйте, лисенятки! Дома ли ваша матка?
— Ее дома нету!
— Жаль, — сказал заяц, — я бы ей напырял по-своему!
Вдруг лиса как выскочит.
— Здравствуй, голубчик!
Зайцу уж и не до этого, со всех ног пустился бежать, ажно дух захватывает, а из зада орехи сыплются. А лиса за ним.
— Нет, косой черт, не уйдешь!
Вот-вот нагонит! Заяц прыгнул и проскочил меж двух берез, которые плотно срослись вместе. И лиса тем же следом хотела проскочить, да и завязла. Ни туда, ни сюда. Билась-билась, а вылезть не сможет. Косой оглянулся, видит, дело хорошее, забежал с заду и ну лису… А сам приговаривает:
— Вот как по-нашему!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
— Так чего, на него управы нет, что ли? — удивился Сухмат, привычный к княжескому суду.
— Судья там в городе есть, как не быть. Только, если кто придет на опрокинутый пехлеваном лоток жаловаться, то его перво-наперво спросят — а где твой товар лежал? Где положено или на проходе? А коли добрым людям ходить мешал, так и правильно его подвинули, а с тебя — еще и штраф!
— Ладно, посмешил! — махнул рукой развеселившийся Сухмат, — Но ты о чем-то другом начал.
— Да, иду я за Довшаном, хорошо так идти, дорога брюхом борцовским расчищена, его поучения слушаю…
— Брюха?
— Не, Довшана, — скупо улыбнулся Рахта, — а вокруг мальчишки с грязными мордашками увиваются, у пехлевана что-то выпрашивают. Ну, почти как наши в Киеве, только еще несносней. А толстяк от них отмахивается, пошли, мол, вон, не приставайте! И мне объясняет — никогда, говорит, ничего им, маленьким попрошайкам, не давай! Ну, я ему ничего не отвечаю, может, обычай там такой — кто его знает? А Довшан прошел еще немного, помахал руками на ребятишек, подходит к лавчонке и покупает сластей. И начинает эти сласти — орешки, да разные другие маковушки детишкам раздавать. Они вмиг все и расхватали. Я его потом и спрашиваю — ты же сам говорил, что нельзя мальчишкам ничего давать? А он — плечами пожал и отвечает — дети, мол…
* * *
Нойдак сидел у костра совсем уж огорченный. Еще бы — сделали крюк, чтобы заехать к ведуну искусному, еле добрались, чуть в болоте не сгинули. Приехали, ладно — но только колдун услышал, что Нойдак научиться у него науке ведической жаждет, что б самому ведуном стать, так сразу — руками замахал, да прогнал прочь. Да еще приговаривал: «Учить тогда надо, когда поперек лавки пороть уложишь, а как вдоль — так уж и поздно…». И совсем уж обидно прибавил: «Кто на старости лет на гуслях играть учится, тот Вию и сыграет!». Что же теперь Нойдаку — только вздыхать, никто его учить не хочет, все на него рукой махнули. А тут еще Сухмат…
— А что, Нойдак, тебя Черный Прынц грамоте, сказывают, обучал?
— Обучал.
— А ты ему за это сказки рассказывал?
— Рассказывал.
— По сказке за буквицу? — Сухматушка еле сдерживал смех, но Нойдак, и так вконец расстроенный, этого не замечал.
— Рассказывал…
— А расскажи и мне, я тебя тоже буквице какой-нибудь научу!
— Ты научишь Нойдака? — обрадовался северянин.
— Поучу, поучу…
— Тогда я сейчас расскажу одну сказку, — начал Нойдак. Рахта, в разговор не лезший, тем не менее подсел поближе — послушать.
"Жил-был зайчик. Любил он играть в осоке на берегу озере. Однажды ел он осоку и порезал себе губу. Рассердился заяц, пошел к огню жаловаться:
— Огонь, сожги осоку на берегу озера!
— Что тебе сделала осока? — удивился огонь.
— Губу мне порезала, — ответил заяц.
— Сам ты виноват: накинулся от жадности на осоку, вот и порезал себе губу, — сказал огонь.
Еще больше рассердился заяц, пошел к воде и говорит:
— Вода, затуши огонь!
— Что тебе огонь сделал?
— Огонь не хочет осоку сжечь на берегу озера!
— Что тебе осока сделала?
— Губу мне порезала.
— Сам ты виноват: накинулся от жадности на осоку, вот и порезал себе губу, — сказала вода.
Больше прежнего рассердился заяц, пошел к двум мальчикам со стрелами и луками и говорит им:
— Мальчики, стреляйте в воду!
— Что тебе вода сделала?
— Вода не хочет огонь потушить!
— А что тебе огонь сделал?
— Огонь не хочет зажечь осоку на берегу озера.
— А что тебе осока сделала?
— Губу мне порезала!
— Сам ты виноват: накинулся от жадности на осоку, вот и поранил себе губу.
Совсем озлился заяц, пошел к мышке и говорит:
— Мышка, мышка, помоги мне — перегрызи тетиву на луках у мальчиков, чтобы не могли они стрелять.
Пожалела мышка зайчика, побежала перегрызать тетиву у луков. Испугались мальчики, схватили луки, натянули тетиву и пустили стрелы в воду. Поднялась вода и пошла огонь тушить. Испугался огонь, к осоке перебросился. Загорелась осока, а в осоке зайчик прыгает. Растерялся, из огня побежал, уши себе подпалил. Едва жив остался. Вот и стали с тех пор у зайчика кончики ушей черными."
— Хорошая сказка, — заметил Рахта серьезно, — многие так вот — сначала своего добиваются, а добившись — плачут…
— Ну, я тоже про зайца сказку знаю! — сказал Сухмат.
— Про зайца и лису? — спросил Рахта подозрительно.
— Ага!
— Ну, у тебя все сказки про лису да зайца кончаются одинаково, — махнул рукой Рахта.
— Лиса съедает зайца? — заинтересовался северянин.
— Да нет, — слегка улыбнулся Рахта.
— Заяц обманывает лису и убегает? — продолжал допытываться Нойдак.
— Обманывать-то обманывает, а вот насчет убегает… — слегка развеселился Рахта, — может, потом и убегает!
— Расскажи сказку! — попросил Нойдак.
— Вот пусть он, — Рахта указал на побратима, — и рассказывает. А я подальше отсяду, мне эта его сказочка уже вот где! — и Рахта показал, что эта сказка уже ему «по горло»…
Сухмат, впрочем, ничуть не смущаясь, начал сказывать полюбившуюся ему сказку…
"Пришла весна, разыгралась у зайца кровь. Хоть он силой и плох, да бегать резв и ухватка у него молодецкая. Пошел он по лесу и вздумал зайтить к лисе.
Подходит к лисицыной избушке, а лиса в ту пору сидела на печке, а детки ее под окошком. Увидела она зайца и приказывает лисеняткам:
— Ну, детки! Коли подойдёт косой да станет спрашивать, скажите, что меня дома нету. Ишь его черт несет! Я давно на него, подлеца, сердита. Авось теперь как-нибудь его поймаю.
А сама притаилась. Заяц подошёл и постучался.
— Кто там? — спрашивают лисенятки.
— Я, — говорит заяц. — Здравствуйте, милые лисенятки! Дома ли ваша матка?
— Еe дома нету!
— Жалко! Было что — да дома нет? сказал косой и побежал в рощу. Лиса услышала и говорит:
— Ах он сукин сын, косой черт! Охаверник этакой! Погоди же, я ему задам зорю!
Слезла с печи и стала за дверью караулить, не придет ли опять заяц. Глядь, а заяц опять пришел по старому следу и спрашивает лисенят:
— Здравствуйте, лисенятки! Дома ли ваша матка?
— Ее дома нету!
— Жаль, — сказал заяц, — я бы ей напырял по-своему!
Вдруг лиса как выскочит.
— Здравствуй, голубчик!
Зайцу уж и не до этого, со всех ног пустился бежать, ажно дух захватывает, а из зада орехи сыплются. А лиса за ним.
— Нет, косой черт, не уйдешь!
Вот-вот нагонит! Заяц прыгнул и проскочил меж двух берез, которые плотно срослись вместе. И лиса тем же следом хотела проскочить, да и завязла. Ни туда, ни сюда. Билась-билась, а вылезть не сможет. Косой оглянулся, видит, дело хорошее, забежал с заду и ну лису… А сам приговаривает:
— Вот как по-нашему!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105