Ты будешь Мэри».
– Я не хочу, мэм, – ответила Энни, закусив нижнюю губу:
– Прошу тебя, пожалуйста, – сказала Изабель. – Это только на время – пока мы будем делать эту серию работ. – Она ласково потрепала Энни по плечу.
На следующий день Изабель попросила Энни запереть мальчика в чулане.
– Я буду делать из него ангела, и мне нужно, чтобы у него во взгляде было выражение легкого отчаяния.
– В чулане? – Энни бросила взгляд на бледного ребенка в углу студии.
– Это лучшее средство. Я проверяла!
– Хорошо, что вы меня не запирали в чулане.
– С тобой это не нужно, Мэри!
Мэри. Это имя действовало на нее, как удар хлыста.
– Надолго? – спросила она.
– Часа на два.
– Два часа, – с сомнением произнесла Энни, вспомнив чулан, где запирала ее миссис Гилби.
– Подействует! Поверь мне! Иди сюда, Гус, сейчас Мэри отведет тебя в дом.
– Ты можешь изобразить легкое отчаяние во взгляде? – спросила его Энни, когда они вышли из студии.
– Что, мисс? – вытаращил глаза Огастес.
– Раз так, то надо будет потренироваться. Пойдем туда, где никто нас не увидит, – сказала Энни.
Она взяла малыша за руку и увела его на берег пруда.
– Ну вот, мы посидим здесь и потренируемся, пока ты не научишься изображать во взгляде легкое отчаяние. А потом мы вернемся к миссис Дашелл и скажем ей, что ты сидел в чулане.
– Зачем это, мисс? – удивился мальчик.
– Ах, если бы я сама это знала! – ответила Энни.
После часового сидения на берегу пруда на лице мальчика появилось выражение глубокой скуки, которое вполне могло бы сойти за искомое выражение легкого отчаяния.
– Ну вот и замечательно, – сказала Изабель, когда они вернулись в студию. – Как раз то, что надо! Ты не сердишься на Мэри?
– Нет, – ответил Гус.
Энни пообещала ему пирог с вареньем по окончании сеанса. Он думал теперь только об этом и готов был вытерпеть все, что угодно. Теперь пирог был для него целью, а все остальное – не более чем путем к этой цели.
– Понимаю, – кивнула Изабель, которой не нравилось, когда Энни на нее сердилась. – Разве ради того, чтобы создать настоящее произведение искусства, не стоит принести такие скромные жертвы?
– Я сама – произведение искусства, – ответила Энни.
Она уже почти не боялась Изабель.
– Мне идти к вам, мисс, или сесть на пол? – спросил Гус. – Я забыл, как глядеть! – вдруг переполошился он, решив, что теперь его обязательно лишат пирога.
В его взгляде появилось самое настоящее отчаяние.
– Отлично! – воскликнула Изабель, бросаясь к камере. – Стой там, где стоишь!
Когда через много лет Энни будет возвращаться мыслями в этот день, она уже не вспомнит ни свою обиду на Изабель за то, что она называла ее Мэри, ни то, как она приказывала ей запереть мальчика в чулане. Она забудет даже, каким прекрасным – ясным и солнечным – был этот день. Память Энни сохранит только ощущение бесконечного, всеобъемлющего счастья.
– Смотри на меня так, как будто любишь меня!
– Ангел – это очень хорошо, – сказала Энни, приспосабливая крылья из гусиных перьев к рукам Гуса.
– Это не значит, что я умер?
– Нет-нет! Ангелы – это такие крылатые духи, – объясняла Энни малышу. – Господь посылает их, чтобы они исполнили его волю, и они летят по небу, как птицы.
– Я большой! – Довольный ребенок взмахнул крыльями перед зеркалом. В таком обличье он вполне мог сойти за орла.
Они находились в спальне Эльдона, где было самое большое зеркало в доме. Мальчик мог увидеть себя в нем целиком.
– А как они одеты, мисс? – спросил он, разглядывая себя в зеркале. – Разве так, как люди?
– Резонный вопрос, – усмехнулась Энни. – Не знаю, что и ответить, – наверное, придется спросить у фотографа. Вот что – постой пока здесь и полюбуйся на себя, а я схожу к миссис Дашелл и спрошу, как надо тебя наряжать дальше.
Оставив малыша перед зеркалом, Энни спустилась вниз и вышла в сад.
В студии никого не было, и в этот сумрачный день она казалась холодной и пустой, слишком просторной для таких теплых композиций и к тому же слишком похожей на настоящий хлев. Похоже, корова действительно бы здесь не помешала – она бы очень удачно заполнила пустоту. Энни присела на скамью, которую Изабель, пытаясь создать новый антураж, переставила на середину помещения. Удивительно, насколько фотография, сама по себе статичная, зависит от участия в ней живых существ! На несколько мгновений воспоминания о проведенных здесь часах окутали ее теплым покровом. Тихий ветер голыми веточками деревьев легонько постучался в стекло стен. Энни подошла к фотографической камере, провела ладонью по деревянной крышке. Конечно, фотография не воспроизводит звуки, цвета, запахи… Она словно мистическое зеркало, которое отражает реальный мир, но само не принадлежит ему, находится вне его пределов.
Энни очнулась, не зная, сколько времени много или мало – пролетело, пока она предавалась этим мечтам и размышлениям. В доме ее ждал мальчик, и надо было поскорее разыскать Изабель. Энни вышла из студии и направилась к старому угольному погребу, где Изабель, должно быть, занималась проявкой фотографий.
Тэсс рыдала, уцепившись за облицовку камина. Ее слезы падали на полированный мрамор и, смешиваясь с пылью и пеплом, стекали мутными разводами.
Кухарка приказала ей разжечь камин в гостиной, так как утро было холодное и в комнатах, лишенных тепла, стало промозгло и сыро. Но работа не клеилась, и неудивительно: ведь только полчаса назад она снова попыталась объясниться с Уилксом. И услышала, что он не любит ее, что он не желает больше прикасаться к ней, что беременность сделала ее жирной и уродливой. Он действительно произнес эти слова: «Не приближайся ко мне!» Она сказала: «Я люблю тебя!», а он ответил: «Ты уродка. Кому ты нужна?»
Трут не разгорался, и Тэсс взяла несколько скомканных листов бумаги из мусорной корзинки. Бросив их на кучу угля, она зажгла их огнивом и ушла, забыв поднять на камине металлическую ширму.
Через минуту горящий ком бумаги скатился на ковер.
Языки пламени осторожно, словно пробуя на вкус, лизнули ворс и бахрому ковра и, пробежав по ней вдоль его края, коснулись шали, переброшенной через спинку кресла.
«Доверьтесь мне», – словно говорило пламя, облизывая края шали и оконных занавесок.
Не успела Энни спуститься на несколько ступенек к двери угольного погреба, как чья-то рука сзади вцепилась ей в плащ. Это была Тэсс – ее глаза безумно блуждали, округлившийся, как у рыбы, рот тщетно пытался схватить глоток воздуха. Было видно, что, несмотря на беременность, она бежала сюда изо всех сил. Из ее рта слышалось какое-то нечленораздельное сипение, глаза были мокрыми от слез.
– Энни… Пожар… Помоги-и-и…
Энни выбралась наружу и замерла, пораженная неожиданным зрелищем: из окон верхнего этажа, темневшего за стеной тумана дома, то на мгновение исчезая, то с новой силой возобновляясь, вырывались клубы серого, полупрозрачного дыма – словно начиналось извержение вулкана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Я не хочу, мэм, – ответила Энни, закусив нижнюю губу:
– Прошу тебя, пожалуйста, – сказала Изабель. – Это только на время – пока мы будем делать эту серию работ. – Она ласково потрепала Энни по плечу.
На следующий день Изабель попросила Энни запереть мальчика в чулане.
– Я буду делать из него ангела, и мне нужно, чтобы у него во взгляде было выражение легкого отчаяния.
– В чулане? – Энни бросила взгляд на бледного ребенка в углу студии.
– Это лучшее средство. Я проверяла!
– Хорошо, что вы меня не запирали в чулане.
– С тобой это не нужно, Мэри!
Мэри. Это имя действовало на нее, как удар хлыста.
– Надолго? – спросила она.
– Часа на два.
– Два часа, – с сомнением произнесла Энни, вспомнив чулан, где запирала ее миссис Гилби.
– Подействует! Поверь мне! Иди сюда, Гус, сейчас Мэри отведет тебя в дом.
– Ты можешь изобразить легкое отчаяние во взгляде? – спросила его Энни, когда они вышли из студии.
– Что, мисс? – вытаращил глаза Огастес.
– Раз так, то надо будет потренироваться. Пойдем туда, где никто нас не увидит, – сказала Энни.
Она взяла малыша за руку и увела его на берег пруда.
– Ну вот, мы посидим здесь и потренируемся, пока ты не научишься изображать во взгляде легкое отчаяние. А потом мы вернемся к миссис Дашелл и скажем ей, что ты сидел в чулане.
– Зачем это, мисс? – удивился мальчик.
– Ах, если бы я сама это знала! – ответила Энни.
После часового сидения на берегу пруда на лице мальчика появилось выражение глубокой скуки, которое вполне могло бы сойти за искомое выражение легкого отчаяния.
– Ну вот и замечательно, – сказала Изабель, когда они вернулись в студию. – Как раз то, что надо! Ты не сердишься на Мэри?
– Нет, – ответил Гус.
Энни пообещала ему пирог с вареньем по окончании сеанса. Он думал теперь только об этом и готов был вытерпеть все, что угодно. Теперь пирог был для него целью, а все остальное – не более чем путем к этой цели.
– Понимаю, – кивнула Изабель, которой не нравилось, когда Энни на нее сердилась. – Разве ради того, чтобы создать настоящее произведение искусства, не стоит принести такие скромные жертвы?
– Я сама – произведение искусства, – ответила Энни.
Она уже почти не боялась Изабель.
– Мне идти к вам, мисс, или сесть на пол? – спросил Гус. – Я забыл, как глядеть! – вдруг переполошился он, решив, что теперь его обязательно лишат пирога.
В его взгляде появилось самое настоящее отчаяние.
– Отлично! – воскликнула Изабель, бросаясь к камере. – Стой там, где стоишь!
Когда через много лет Энни будет возвращаться мыслями в этот день, она уже не вспомнит ни свою обиду на Изабель за то, что она называла ее Мэри, ни то, как она приказывала ей запереть мальчика в чулане. Она забудет даже, каким прекрасным – ясным и солнечным – был этот день. Память Энни сохранит только ощущение бесконечного, всеобъемлющего счастья.
– Смотри на меня так, как будто любишь меня!
– Ангел – это очень хорошо, – сказала Энни, приспосабливая крылья из гусиных перьев к рукам Гуса.
– Это не значит, что я умер?
– Нет-нет! Ангелы – это такие крылатые духи, – объясняла Энни малышу. – Господь посылает их, чтобы они исполнили его волю, и они летят по небу, как птицы.
– Я большой! – Довольный ребенок взмахнул крыльями перед зеркалом. В таком обличье он вполне мог сойти за орла.
Они находились в спальне Эльдона, где было самое большое зеркало в доме. Мальчик мог увидеть себя в нем целиком.
– А как они одеты, мисс? – спросил он, разглядывая себя в зеркале. – Разве так, как люди?
– Резонный вопрос, – усмехнулась Энни. – Не знаю, что и ответить, – наверное, придется спросить у фотографа. Вот что – постой пока здесь и полюбуйся на себя, а я схожу к миссис Дашелл и спрошу, как надо тебя наряжать дальше.
Оставив малыша перед зеркалом, Энни спустилась вниз и вышла в сад.
В студии никого не было, и в этот сумрачный день она казалась холодной и пустой, слишком просторной для таких теплых композиций и к тому же слишком похожей на настоящий хлев. Похоже, корова действительно бы здесь не помешала – она бы очень удачно заполнила пустоту. Энни присела на скамью, которую Изабель, пытаясь создать новый антураж, переставила на середину помещения. Удивительно, насколько фотография, сама по себе статичная, зависит от участия в ней живых существ! На несколько мгновений воспоминания о проведенных здесь часах окутали ее теплым покровом. Тихий ветер голыми веточками деревьев легонько постучался в стекло стен. Энни подошла к фотографической камере, провела ладонью по деревянной крышке. Конечно, фотография не воспроизводит звуки, цвета, запахи… Она словно мистическое зеркало, которое отражает реальный мир, но само не принадлежит ему, находится вне его пределов.
Энни очнулась, не зная, сколько времени много или мало – пролетело, пока она предавалась этим мечтам и размышлениям. В доме ее ждал мальчик, и надо было поскорее разыскать Изабель. Энни вышла из студии и направилась к старому угольному погребу, где Изабель, должно быть, занималась проявкой фотографий.
Тэсс рыдала, уцепившись за облицовку камина. Ее слезы падали на полированный мрамор и, смешиваясь с пылью и пеплом, стекали мутными разводами.
Кухарка приказала ей разжечь камин в гостиной, так как утро было холодное и в комнатах, лишенных тепла, стало промозгло и сыро. Но работа не клеилась, и неудивительно: ведь только полчаса назад она снова попыталась объясниться с Уилксом. И услышала, что он не любит ее, что он не желает больше прикасаться к ней, что беременность сделала ее жирной и уродливой. Он действительно произнес эти слова: «Не приближайся ко мне!» Она сказала: «Я люблю тебя!», а он ответил: «Ты уродка. Кому ты нужна?»
Трут не разгорался, и Тэсс взяла несколько скомканных листов бумаги из мусорной корзинки. Бросив их на кучу угля, она зажгла их огнивом и ушла, забыв поднять на камине металлическую ширму.
Через минуту горящий ком бумаги скатился на ковер.
Языки пламени осторожно, словно пробуя на вкус, лизнули ворс и бахрому ковра и, пробежав по ней вдоль его края, коснулись шали, переброшенной через спинку кресла.
«Доверьтесь мне», – словно говорило пламя, облизывая края шали и оконных занавесок.
Не успела Энни спуститься на несколько ступенек к двери угольного погреба, как чья-то рука сзади вцепилась ей в плащ. Это была Тэсс – ее глаза безумно блуждали, округлившийся, как у рыбы, рот тщетно пытался схватить глоток воздуха. Было видно, что, несмотря на беременность, она бежала сюда изо всех сил. Из ее рта слышалось какое-то нечленораздельное сипение, глаза были мокрыми от слез.
– Энни… Пожар… Помоги-и-и…
Энни выбралась наружу и замерла, пораженная неожиданным зрелищем: из окон верхнего этажа, темневшего за стеной тумана дома, то на мгновение исчезая, то с новой силой возобновляясь, вырывались клубы серого, полупрозрачного дыма – словно начиналось извержение вулкана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55