Что-то она таит? Блиц-криг… Смешно!
И надо будет завезти продукты в гостиницу Гертруде. Скоро не из чего будет варить полковнику манную кашу.
Поездили бы там, в Берлине, по здешним поселкам!
И Филимонычу весна дала о себе весточку. Что болела на перемену погоды культя - это полбеды. А вот что он работы лишился - беда. Всю зиму, такую-то лютую, продежурил возле того казенного имущества и - на тебе! Утром понаехали грузовики с солдатами и собаками. Замки сбили. Под брезентовым куполом и в конюшне привязали собак. В вагончиках расселились солдаты. Задымили походные кухни. Себе варево, собакам варево. А Филимонычу от ворот поворот. Чеши, дед, отсюда, пока собаки тобой не закусили, очень они стариковские кости обожают.
Обидно даже! Сторожил, сторожил и - на тебе!
Пошел к хозяйке, фрау Копф, жаловаться. Та только плечами пожимает, мол, личное распоряжение коменданта господина полковника Фрица. Специальная команда для обнаружения и ловли партизан. Как же, поймаешь! Что они тебе, вошь на аркане?
– А как же насчет жалованья, фрау? - спросил Филимоныч. - Происходит простой по причине внешней причины. При старой-то власти по бюллетню платили, ежели заболеешь. А тут из-за ихних собак человек страдай! Да еще и сожрать обещались.
Полжалованья оставила, хоть и стерва.
Серые, коротконогие, широкогрудые овчарки целыми днями лаялись друг с другом на площадке возле цирка, хрипели, рвались с длинных поводков. Проводники-солдаты подначивали их криками. Собак выводили на занятия по нескольку штук. Они садились, бегали, ложились и снова вставали, огрызались на хозяев. Потом появлялся человек в специальном балахоне с длинными рукавами. Собак спускали с поводков, и они яростно набрасывались на него. Как он умудрялся прикрыть лицо, непонятно.
Жуткое зрелище. Много любопытствующих приходило посмотреть, но никто не останавливался возле ограды, а шли мимо, косясь на собак и их проводников. И те и другие орали в азарте, и непонятно было, кто из них свирепее.
Пришел и Толик, собаки - его страсть. Остановился возле ограды, рассматривая оскаленные пасти и острые торчащие уши.
Один из солдат приметил за прутьями мальчишку, что-то приказал своему псу, и тот бросился, свирепо рыча, к тому месту, где стоял Толик.
Солдат осклабился, предвкушая, как мальчишка начнет улепетывать, напуганный.
Но Толик не двинулся с места. Экая невидаль овчарка! Не зря его знали все собаки в городе.
– Ты что? - сказал он тихо. - На своих кидаешься? Не узнаешь? Ай-яй-яй!… А еще ученый.
Пес с налета остановился у самой ограды. Он не понимал русского языка, но что-то в интонации удивило его, он склонил голову набок, посмотрел на человека за оградой и вильнул хвостом.
– Цурюк! - крикнул солдат.
Пес нехотя пошел обратно и все оглядывался на человека у железных прутьев, который вел себя не так, как все. Пес привык, что от него шарахаются, а этот что-то сказал, и в ушах застрял его негромкий голос.
А Толик смотрел на удаляющегося пса и думал, что эти овчарки злы, потому что выращены злыми людьми. Сама по себе собака не бывает злой. Она похожа на своих хозяев. Когда у него будет пес…
Солдат приподнял подошедшего пса за ошейник и сильно хлестнул поводком. Пес дернулся.
Толик нахмурился и пошел прочь.
Утреннее солнце перетапливало ночной ледок в прозрачные лужи. Толик обходил их или перепрыгивал. Башмаки прохудились, и как он ни старался, холодная вода проникала в них.
Вдоль панелей текли ручьи. В них крутились щепки, солома, мусор. Раньше, до войны, по ручьям плыли парусники, вырезанные из сосновой коры, маленькие бумажные кораблики. По лужам бродили ребята в резиновых сапогах. Теперь кто ж будет заниматься весенней веселой ерундой? Война!…
Вон шагают завоеватели в черных мундирах, щурятся на солнце, словно из тьмы вышли, поглядывают по сторонам, видно впервые в городе.
Артиллерия…
На фронт?… Не похоже. На станцию шли бы, а эти, наоборот, со станции.
Толик дошагал до моста и свернул на Речную. Лед в реке был серым, в длинной полынье кипела неуемная вода, обсасывая его хрупкие края. Еще день-два - и порушится лед, и черная вода пойдет куролесить по городскому берегу. А потом спадет, оставив в больших лужах зазевавшихся рыбешек. Лужи подсохнут, и рыбешек можно будет брать руками - щурят, окуньков, плотвичек.
Над домом Пантелея Романовича из кирпичной трубы с замысловатым жестяным колпаком вился тонкий дымок.
Пантелей Романович возился на кухне, пахло гнилыми яблоками, спиртом. В рядок под окном стояла пустая винная посуда.
– Ну что, помога?… Яблок нету… Закрываем комбинат, - сказал он, покосившись на входящего Толика.
Толик снял шапку, сел на табурет, помолчал. Где еще можно добыть подгнившие яблоки? Вроде всю округу очистил, выменивал мороженый товар на самогон в четушках. Нету больше ни у кого.
– Может, еще из чего можно эту гадость гнать?
– Из буряка. В деревню бы. Может, у кого в буртах осталось?
Конечно, может, в деревне и можно что достать, может, даже яблоки. Хотя все знают, как там немцы почистили. Кур пожрали, а яиц требуют. Только пропуск нужен на выход из города. Да и много ли на себе принесешь? За так не дадут, менять надо на самогон. Так разве солдаты у шлагбаума свое упустят? Отберут. А за так кто ж даст?
– Надо посоветоваться, - сказал Толик.
– Иди, - откликнулся Пантелей Романович обиженно, - советуйся.
– Так я пойду, дед?
Пантелей Романович не ответил. Толик надел шапку и вышел. Надо посоветоваться с Ржавым, а тот еще с кем надо.
Толик, насвистывая, дошел до мастерской, спустился в подвал.
Василь старательно работал напильником. В тисках была зажата болванка ключа. Напильник скрипел, на стол, обитый потертой жестью, сыпалась мелкая металлическая мука. Щека Василя была перепачкана чем-то темным. В руки въелся металл, спецовка с чужого плеча блестела.
Хозяин мастерской Захаренок, в неизменной фетровой шляпе, возился неподалеку с паяльником, что-то запаивал в корпусе помятого примуса. Он глянул на Толика неприязненно. Толик снял шапку.
– Здравствуйте.
Захаренок что-то промычал в ответ.
– Ну и овчарок в цирке! И все злющие, - сказал Толик. - И эсэсовцев понаехало с артиллерией. Со станции шли.
– Стало быть, надо, - снизошел Захаренок до реплики.
– Ты по делу или так? - спросил Василь.
– Да есть дельце…
Василь положил напильник.
– Хозяин, я отлучусь на минутку?
– Господин хозяин… Ходят тут… - проворчал Захаренок. - А работать дядя будет?
– Я только на минутку.
Захаренок махнул рукой.
Василь вышел с Толиком во двор. В углу двора чернела у стены нерастаявшая куча снега, посыпанная мелкой угольной гарью. Ребята отошли к ней.
– Ну и тип твой хозяин, - сказал Толик.
– Я привык. Это он от важности. Буржуй, понимаешь… Что за дело?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
И надо будет завезти продукты в гостиницу Гертруде. Скоро не из чего будет варить полковнику манную кашу.
Поездили бы там, в Берлине, по здешним поселкам!
И Филимонычу весна дала о себе весточку. Что болела на перемену погоды культя - это полбеды. А вот что он работы лишился - беда. Всю зиму, такую-то лютую, продежурил возле того казенного имущества и - на тебе! Утром понаехали грузовики с солдатами и собаками. Замки сбили. Под брезентовым куполом и в конюшне привязали собак. В вагончиках расселились солдаты. Задымили походные кухни. Себе варево, собакам варево. А Филимонычу от ворот поворот. Чеши, дед, отсюда, пока собаки тобой не закусили, очень они стариковские кости обожают.
Обидно даже! Сторожил, сторожил и - на тебе!
Пошел к хозяйке, фрау Копф, жаловаться. Та только плечами пожимает, мол, личное распоряжение коменданта господина полковника Фрица. Специальная команда для обнаружения и ловли партизан. Как же, поймаешь! Что они тебе, вошь на аркане?
– А как же насчет жалованья, фрау? - спросил Филимоныч. - Происходит простой по причине внешней причины. При старой-то власти по бюллетню платили, ежели заболеешь. А тут из-за ихних собак человек страдай! Да еще и сожрать обещались.
Полжалованья оставила, хоть и стерва.
Серые, коротконогие, широкогрудые овчарки целыми днями лаялись друг с другом на площадке возле цирка, хрипели, рвались с длинных поводков. Проводники-солдаты подначивали их криками. Собак выводили на занятия по нескольку штук. Они садились, бегали, ложились и снова вставали, огрызались на хозяев. Потом появлялся человек в специальном балахоне с длинными рукавами. Собак спускали с поводков, и они яростно набрасывались на него. Как он умудрялся прикрыть лицо, непонятно.
Жуткое зрелище. Много любопытствующих приходило посмотреть, но никто не останавливался возле ограды, а шли мимо, косясь на собак и их проводников. И те и другие орали в азарте, и непонятно было, кто из них свирепее.
Пришел и Толик, собаки - его страсть. Остановился возле ограды, рассматривая оскаленные пасти и острые торчащие уши.
Один из солдат приметил за прутьями мальчишку, что-то приказал своему псу, и тот бросился, свирепо рыча, к тому месту, где стоял Толик.
Солдат осклабился, предвкушая, как мальчишка начнет улепетывать, напуганный.
Но Толик не двинулся с места. Экая невидаль овчарка! Не зря его знали все собаки в городе.
– Ты что? - сказал он тихо. - На своих кидаешься? Не узнаешь? Ай-яй-яй!… А еще ученый.
Пес с налета остановился у самой ограды. Он не понимал русского языка, но что-то в интонации удивило его, он склонил голову набок, посмотрел на человека за оградой и вильнул хвостом.
– Цурюк! - крикнул солдат.
Пес нехотя пошел обратно и все оглядывался на человека у железных прутьев, который вел себя не так, как все. Пес привык, что от него шарахаются, а этот что-то сказал, и в ушах застрял его негромкий голос.
А Толик смотрел на удаляющегося пса и думал, что эти овчарки злы, потому что выращены злыми людьми. Сама по себе собака не бывает злой. Она похожа на своих хозяев. Когда у него будет пес…
Солдат приподнял подошедшего пса за ошейник и сильно хлестнул поводком. Пес дернулся.
Толик нахмурился и пошел прочь.
Утреннее солнце перетапливало ночной ледок в прозрачные лужи. Толик обходил их или перепрыгивал. Башмаки прохудились, и как он ни старался, холодная вода проникала в них.
Вдоль панелей текли ручьи. В них крутились щепки, солома, мусор. Раньше, до войны, по ручьям плыли парусники, вырезанные из сосновой коры, маленькие бумажные кораблики. По лужам бродили ребята в резиновых сапогах. Теперь кто ж будет заниматься весенней веселой ерундой? Война!…
Вон шагают завоеватели в черных мундирах, щурятся на солнце, словно из тьмы вышли, поглядывают по сторонам, видно впервые в городе.
Артиллерия…
На фронт?… Не похоже. На станцию шли бы, а эти, наоборот, со станции.
Толик дошагал до моста и свернул на Речную. Лед в реке был серым, в длинной полынье кипела неуемная вода, обсасывая его хрупкие края. Еще день-два - и порушится лед, и черная вода пойдет куролесить по городскому берегу. А потом спадет, оставив в больших лужах зазевавшихся рыбешек. Лужи подсохнут, и рыбешек можно будет брать руками - щурят, окуньков, плотвичек.
Над домом Пантелея Романовича из кирпичной трубы с замысловатым жестяным колпаком вился тонкий дымок.
Пантелей Романович возился на кухне, пахло гнилыми яблоками, спиртом. В рядок под окном стояла пустая винная посуда.
– Ну что, помога?… Яблок нету… Закрываем комбинат, - сказал он, покосившись на входящего Толика.
Толик снял шапку, сел на табурет, помолчал. Где еще можно добыть подгнившие яблоки? Вроде всю округу очистил, выменивал мороженый товар на самогон в четушках. Нету больше ни у кого.
– Может, еще из чего можно эту гадость гнать?
– Из буряка. В деревню бы. Может, у кого в буртах осталось?
Конечно, может, в деревне и можно что достать, может, даже яблоки. Хотя все знают, как там немцы почистили. Кур пожрали, а яиц требуют. Только пропуск нужен на выход из города. Да и много ли на себе принесешь? За так не дадут, менять надо на самогон. Так разве солдаты у шлагбаума свое упустят? Отберут. А за так кто ж даст?
– Надо посоветоваться, - сказал Толик.
– Иди, - откликнулся Пантелей Романович обиженно, - советуйся.
– Так я пойду, дед?
Пантелей Романович не ответил. Толик надел шапку и вышел. Надо посоветоваться с Ржавым, а тот еще с кем надо.
Толик, насвистывая, дошел до мастерской, спустился в подвал.
Василь старательно работал напильником. В тисках была зажата болванка ключа. Напильник скрипел, на стол, обитый потертой жестью, сыпалась мелкая металлическая мука. Щека Василя была перепачкана чем-то темным. В руки въелся металл, спецовка с чужого плеча блестела.
Хозяин мастерской Захаренок, в неизменной фетровой шляпе, возился неподалеку с паяльником, что-то запаивал в корпусе помятого примуса. Он глянул на Толика неприязненно. Толик снял шапку.
– Здравствуйте.
Захаренок что-то промычал в ответ.
– Ну и овчарок в цирке! И все злющие, - сказал Толик. - И эсэсовцев понаехало с артиллерией. Со станции шли.
– Стало быть, надо, - снизошел Захаренок до реплики.
– Ты по делу или так? - спросил Василь.
– Да есть дельце…
Василь положил напильник.
– Хозяин, я отлучусь на минутку?
– Господин хозяин… Ходят тут… - проворчал Захаренок. - А работать дядя будет?
– Я только на минутку.
Захаренок махнул рукой.
Василь вышел с Толиком во двор. В углу двора чернела у стены нерастаявшая куча снега, посыпанная мелкой угольной гарью. Ребята отошли к ней.
– Ну и тип твой хозяин, - сказал Толик.
– Я привык. Это он от важности. Буржуй, понимаешь… Что за дело?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84