Пот с нее так и льет. В руках она бережно держит глиняную плошку с вареным рисом, заправленным изюмом. Чайная ложка торчит в кутье. Чернослива что-то не видать.
- Со дна поддевай, там черносливинки запрятаны, - шепчет Яшка и бывалым, решительным движением тянется за ложкой.
- Проходи, проходи, баловник... который раз прикладываешься, обжора! - сурово говорит Аграфена, прижимая плошку к горбатой груди.
- Обозналась, тетенька Аграфена, первый разик, ей-богу! - тоненько, не своим голосом, пищит Яшка. - Дай помянуть новопреставленную душу дяденьки Игната... Хо-ро-оший был мужик! - как взрослый, проникновенно говорит Яшка.
- Обознаешься тут... - сдаваясь, растроганно ворчит горбунья. Перекстись, поминальщик!
Петух быстро крестится и, загребая полную ложку кутьи, отправляет добычу в рот. Шурка следует примеру, норовя побольше поддеть изюма.
Приятели возвращаются за ограду. Шурка недовольно замечает своему другу:
- Наврал ты про чернослив!
- Наврал, - сознался Яшка. - Разве такая горбуша бедная черносливинок положит?.. Айда на Волгу купаться!
Они долго плещутся в воде, лежат на солнышке в горячем, похрустывающем песке, плоскими камешками "пекут блины" на спокойной глади реки. Шурка рассказывает Яшке со всеми подробностями про утреннюю рыбную ловлю, и зависть друга ему приятна.
В церковь они попадают к крестному ходу. Шурка с трудом разыскивает мать и встает позади нее. Она устала держать Ванятку на одной руке, почти не крестится, о чем-то думает и не вдруг замечает Шурку. А заметив, набрасывается:
- Где ты пропадал? Вот постой, ужо...
- Я пропадал? - удивляется Шурка. - Да все время сзади тебя стоял!
- Что-то не видно было.
- Ну, еще бы, - хитрит Шурка. - Народу эвон сколько, а я маленький. Разве увидишь!
Глава XXI
ПРАЗДНИЧНЫЙ СТОЛ
Сразу после обедни пришли гости. Первой прилетела сестрица Аннушка, коротконогая, постоянно говорившая нараспев, быстроглазая толстуха. Перекрестившись на образа и пропев: "С пра-аздничком, братец Миколай и сестричка Пелагея!" - она вызвалась помогать матери уставлять на столе угощение. И так рьяно принялась за дело, рыская из кухни в зало, что мать ее похвалила:
- Ай, и ловка же ты, Аннушка!
- Будешь ловкой без муже-енька-а, сестричка. Ох, тяжела-а наша вдовья до-оля! Как жив был мой Ва-анечка, не знала я забо-отушки. Царицей жила, господи!.. Уж как мой-то Ва-анечка, бывалоче... лишний раз ступи-ить не давал...
- Запела! - проворчал отец, набивая в спальне блестящий портсигар папиросами.
- Врет? - шепотом спросил Шурка.
- Известно. Жила с братом Иваном, как кошка с собакой. Редкий день не дрались.
Из-за Волги пришел брат матери дядя Прохор, угрюмый, черный, как вар, сапожник. Вместе с ним пришли его жена тетя Настя и взрослая дочь. Не заходя в избу, дядя Прохор сел на крыльце, свернул черными негнущимися пальцами огромную козью ножку и задымил, односложно и неохотно отвечая на вопросы. Приползла, вздыхая и охая, слепая бабушка Матрена, которой Шурка очень обрадовался. У нее, как всегда, мелко и часто тряслась седая голова, точно бабушка постоянно кому-то кланялась. Пришли еще родственники, дальние, которых Шурка не знал и просто звал дяденьками и тетеньками, чинно поздоровались, расселись по лавкам и вступили с отцом в негромкую беседу.
Щелкая портсигаром, отец угощал дядей папиросами. Его расспрашивали о Питере, и он охотно рассказывал про свою хорошую жизнь, про большие заработки. И пуще прежнего уверовал Шурка, что отец его богатеющий человек. Сидя на скамье и болтая ногами, Шурка свысока посматривал на гостей, на их скромные, застиранные косоворотки и старомодные порыжелые кофты, без устали любуясь своей матроской и новыми башмаками.
Родственники сетовали на бескормицу, жаловались, что хлеба не родятся, коровы совсем перестали доиться, сахар и чай против прежнего в цене поднялись и керосин подорожал, а к белой муке прямо не подступишься.
Только и слышалось:
- Тяжело!
- Да, дюже плохо...
- Совсем каюк пришел.
- Хоть околевай.
Слушает Шурка эти невеселые, сопровождаемые вздохами, а порой и бранным словом разговоры, и ему становится не по себе. Точно грозовая туча надвинулась, закрыла солнце и сеет мрак на все окружающее. И в Шуркиной душе вот так же сразу потемнело, сделалось тоскливо и все перепуталось.
"Зачем они собираются умирать? - недоумевал он. - Странников, что ли, наслушались? Поехали бы к отцу в Питер и жили там, как он, припеваючи. Они, наверное, стесняются попросить батю. А он не приглашает, помалкивает... Почему?"
Шурке досадно на отца и совестно за свои новые башмаки. Он перестает болтать ногами.
- Ну, авось как-нибудь проживем, - заключают с надеждой дяди и тети.
- А пра-а... Живы будем - сыты будем!
- Не безрукие, слава тебе...
С уважением смотрит Шурка на крупные, мозолистые ладони дядей и тетей, на их мужественные, в морщинах и коричневом загаре лица. Значит, они не умрут, это так говорят, для красного словца. И лучик света вновь проскальзывает в его душу. Спасут дядей и тетей руки, вот эти большие сильные пальцы с крепкими ногтями и въевшейся пылью. Хорошо бы отрастить людям по четыре руки - наверное, сразу бы все люди зажили богато...
Тем временем на двух сдвинутых столах стараниями сестрицы Аннушки и матери поставлены любимые всеми астраханские селедки. Они плавают в подсолнечном масле и уксусе, щедро обложенные вареной картошкой и свежим зеленым луком. Поставлены на стол тарелки с дешевой чайной колбасой, настриженной тонкими розовыми пятаками, остро пахнущими чесноком, сковорода с жареным лещом, щукой и окунями, противень с толстой ноздреватой яичницей-драченой, дымящей ароматным паром; красуются ломти поджаристого пирога с сагой и крутыми, мелко изрубленными яйцами, с рисом и малосольным судаком и прочие лакомые кушанья, что бывают на столе раз в году, в тихвинскую. Водка разлита в пузыристые графинчики с петухами на донышках. Стеклянное ожерелье рюмок окружает эту мужицкую благодать. Давно согрет ведерный самовар, чтобы вдоволь было гостям заветного китайского чая. Две сахарницы полны сластей и питерская роскошь - желтобокий лимон разрезан и разложен крохотными прозрачными дольками в стаканы и чашки. Кувшины с пивом ждут своей очереди на кухне.
Шурка считает на столах чайную посуду, потом украдкой, по пальцам, считает гостей - есть лишние чашки. Выходит, и его, вопреки правилам, посадят нынче за стол со взрослыми.
Все стараются не смотреть на стол, хотя закусить не прочь, потому, как известно, идя в гости, каждый не наедается дома, бережет живот для даровых, обильных кушаний. Изредка лишь кто-нибудь из гостей, как бы невзначай покосившись на пахучую аппетитную еду, спросит:
- Колбаску-то, братец, на станции покупал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82