На мои полдушонки позарился?.. Ну, шалишь! Не на таковского нарвался. Я, брат, все ходы-выходы знаю, мироед. Я те завтра, в тифинскую, встречу - плюну в харю, мазурик, и на суд поволоку... На-ко, пять вершков, а?!
Успокаивается отец только на Волге.
Вода теплая, как парное молоко. Шурка бултыхнулся - брызги до неба взлетели. Отец медлит. Он долго сидит на камне и курит. Раздевшись, пробует воду рукой и, поеживаясь, высоко поднимая ноги, осторожно заходит по пояс. Намыливает голову, потом, зажав ладонями уши, приседает. На воде вскакивают пузыри и плывут вниз по течению, сверкая всеми цветами радуги.
- У-ух!.. А-ах!.. Важно! - фырчит и плещется отец.
Шурка носится на боку, лодочкой, лягушкой, пароходом, нетерпеливо ожидая похвал за все эти молодецкие фокусы.
- Как рыба, - поощрительно говорит отец, окунувшись. - Ну, хватит... утонешь еще. Лезь на берег.
Видать, он побаивается воды, плавает плашмя, по-бабьи, вразнобой молотя руками и ногами. Перефорсил сын батьку!
- Думаешь, я Волгу не переплыву?.. Ка-ак зачну вьюном да на саженках... И туда и обратно переплыву без передышки, - хвастается Шурка, одеваясь и выбивая зубами дробь.
Он скачет на одной ноге, склоняя попеременно то правое, то левое ухо на мокрую ладошку.
- Мышка, мышка, вылей воду на дубовую колоду!
Возле берега, в осоке, плеснулась какая-то рыба. Шурка схватился за пугач. Плотички порхнули поверх воды. Острая темная тень мелькнула за ними и ушла вглубь.
- Щука, - сказал отец, став на цыпочки и пристально глядя в воду, на замирающие, все увеличивающиеся круги. - Вот бы на жаркое к празднику! Нешто махнуть завтра утречком... Клюет?
- Еще ка-ак! - радостно отзывается Шурка. - В то воскресенье дядя Ося леща подсидел... вот та-акого!
Он развел руками и показал, какой это был большой лещ.
- Лещ - рыба благородная, даром что костиста. Фунтиков на десять отхватить - вот тебе и тифинская, мяса не покупай. Непременно схожу завтра, поужу, - решительно говорит отец.
- И меня, тятя, возьмешь, да?
- Можно и тебя взять. Только ведь я рано, проспишь. Ну, да разбужу. Побалуемся для праздника. Ах, люблю я за лещами ходить! Сколько я ловил их в молодцах - и не упомнишь...
Голос отца гулко разносится по тихой вечерней воде. Берега Волги точно сблизились. Слышно, как на той стороне, в деревне, звенят подойниками бабы и мяукает кошка.
Отец переступил с ноги на ногу, подергал себя за ус, еще раз с рыбацким азартом глянул на сонную заводь и вздохнул.
- Пошли, Шурок.
Солнце зашло за далекий лес. В высоком оранжево-синем небе зажглись, словно свечи, первые звезды. Прохладой напоены отягощенные зеленью поля. В клеверах безумолчно скрипит дергач. Вот бы подкрасться к нему поближе, нацелиться из пугача - пожалуй, и пробка достанет...
Туман стелется по оврагам, поднимается к селу. Туман достиг Быкова палисада, и кажется - там зацвели, словно весной, яблони и вишни.
- В Питере богатые живут? - спрашивает отца Шурка, тревожно думая об этом сказочном городе.
- Разный народ околачивается. И богатые и бедные... У кого мошна тугая - магазины, трактиры, даже целые заводы имеют. Голь деревенская у них в услужении хребет ломит.
- Почему?
- Беднякам Питер бока вытер.
- А ты богатый, тятя?
Отец смеется. Огненным глазком подмигивает Шурке в темноте папироса.
"Богатый... - решает Шурка. - Вот и я вырасту - в Питер поеду. Богачом стану".
Он видел однажды осенью, как везли на станцию, в Питер, чьих-то ребят. В телеге их было напихано что баранов. Они лежали на соломе вповалку, синие и мокрые от дождя. Питерщик в забрызганном грязью кожане шел сбоку телеги и торопил возчика. Колеса гремели, прыгали по камням. И тогда, глядя на ребят, как они трясутся и жмутся, дуя в окоченелые кулаки, Шурке вовсе не хотелось в Питер. Но теперь он подумал: "Меня тятя с собой возьмет". И ему не боязно. Он мчится в город по чугунке, торгует в лавке орехами, пряниками и сам ест их вволю, а по воскресеньям стреляет из всамделишного ружья.
Дома Шурку клонит в сон. Он отказывается от ужина, напоминает отцу, чтобы тот обязательно разбудил его утром ловить рыбу, и валится на постель. Заряженный пугач лежит под подушкой. Шурка в последний раз трогает его и, раздевшись, размышляет о том, сколько удовольствий предстоит завтра, в тихвинскую... И нянчиться с Ваняткой не заставят, и, наверное, батя даст ему на гулянье денежку. Вот бы положить ее на чугунку, под колеса машине, - пожалуй, в лепешку раздавит. Нет, лучше купить складной ножик с костяной ручкой. "А клад-то в яме у риги... батюшки мои, забыл!" - спохватывается Шурка. Клад этот - тайна. Может, раздобудет завтра Шурка настоящий серебряный рубль. А в Питере он залезет на крышу самого высокого дома и пощупает облако руками...
Засыпая, он слышит знакомый сердитый голос:
- Пять вершков... сам мерял... пять!
Но что это за пять вершков, Шурка уже не понимает.
Глава XIX
УТРО НА ВОЛГЕ
Чуть свет отец торопится на Волгу. В избе еще темно, а он успел накопать в огороде полную банку червей, припас ведро под рыбу, навязал на удилища новые лески с городскими, крашеными поплавками. Он надел ватный латаный пиджак, старые сапоги, на голову напялил поношенный суконный картуз, туго подпоясался кушаком и курит вторую папиросу, ожидая Шурку.
Глаза у Шурки слипаются. И башмаки, точно назло, не лезут на ноги, хоть плачь. Шурка сопит и пыхтит, сидя на полу посредине избы.
- Спать бы тебе... рыбак! - ворчит отец.
- Сейчас, тятенька, сейчас... - умоляюще бормочет Шурка, боясь, что отец не дождется его и уйдет на Волгу один. - Башмаки ссохлись немножко... Сейчас!
Он напрягает все свои силенки, кое-как, с болью втискивает ноги в башмаки. Прихрамывая, бежит за отцом.
- Недолго сидите, - позевывая, говорит мать, идя на двор с подойником. - К обедне рано заблаговестят.
- Пошевеливайся с печкой, за нами дело не станет, - отвечает отец.
Утренняя свежесть мигом прогоняет сон. И башмаки перестают жать. Радостно таращится Шурка на румяную зорьку, предвещающую погожий день, на побледневшее сиреневое небо, на тихие липы и березы - ни один листок на них не шелохнется. Значит, рыба клевать будет здорово. Только бы не опоздать!
Торопливо проходят они с отцом мимо дворов. Слышно, как жуют коровы, фыркают и бьют копытами лошади. Где-то хлопнула калитка, проскрипел журавель колодца. За Гремцом - надо быть, у Вани Духа - голосисто кукарекнул петух, ему поспешно ответили два на соседнем посаде, и вот все село запело протяжно и звонко, точно петухи собрались в одном огромном пустом дворе.
На гумне блестит роса. Прозрачные капли ее висят сосульками на лопухе, на длинной придорожной метелке, на красной и белой кашке. Тотчас промокли ноги и стало немножко холодно.
Шурка примечает - лен в поле не цветет, не разливается, как днем, голубыми ручьями и озерами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82