Прошло около месяца. Отец всё ещё был в отъезде. Раз ночью меня разбудила гроза. Ветер и дождь стучали в окно. Над крышей трещали громовые раскаты, и вся комната разом освещалась молнией. Я только хотела спросить, не может ли она убить кого-нибудь прямо в кровати, как вдруг наступило затишье и за дверью послышался отцовский голос. Мы все очень обрадовались, завернулись в одеяла и вышли в соседнюю комнату. На полу валялось мокрое платье, на столе стоял самовар, и отец, переодетый в сухое, грелся горячим чаем.
– Какой ты красный, – сказали мы ему, едва успев с ним поздороваться. – Загорел так сильно, что ли?
– Загоришь тут, в такой передряге!
– Обещание своё не забыл – привёз нам конфет?
– Нет, не привёз.
– Почему?
– Не привёз, да и всё тут!
– Ну, может быть, какие-нибудь другие подарки?
– Нет, и другого ничего не привёз.
Мы переглянулись:
– Как же так? Сам обещал, а сам…
Отец схватился за виски. Он как-то морщился, ёжился, как будто замерзал.
– Убери ты их, пожалуйста! – сказал он матери. – У меня голова раскалывается от боли, а тут изволь оправдываться, объяснять…
– Он ничего не забыл, всё купил и привёз бы, конечно, но… в горах приключилось несчастье. Идите теперь, идите, не надоедайте. Хорошо, что хоть сам он вернулся живой и здоровый.
Нас вытолкали и захлопнули за нами дверь. Мы ровно ничего не понимали.
– Какое же несчастье может случиться с конфетами в горах?
– Размокли и утекли вместе с дождём. Очень просто, – сказала Наташа.
– Нет, не похоже на это.
– Сколько вы книжек перечитали и до сих пор ещё не знаете, что в горах всегда заблуждаются.
Соня презрительно дёрнула плечом и нащупала под подушкой толстую книжку: «Мир приключений».
– Небось проблуждаешь там без обеда, так не то что на конфеты – на что попало набросишься с голодухи! – пробурчал ещё кто-то. – Съел сам, подкрепил свои силы, и на здоровье…
На этом мы и заснули.
Утро после грозы было ясное.
Взошло солнце и осветило верхушки деревьев.
Земля ещё не просохла от дождя и была холодная и сырая. Мы вышли на пустынный двор и отправились в конюшню.
– Странно, – удивилась Соня, – тут кто-то совсем чужой.
– Да и не очень красивый.
– Хуже нашего Чубарки?
– Ещё бы! Гораздо хуже.
– А Чубарый куда же девался?
Мы столпились возле маленькой, невзрачной лошадки с рыбьим глазом.
Лошадка фыркнула на нас, отвернулась и зашуршала в яслях сеном.
– Она, кажется, ничего, хорошая…
– На нас – никакого внимания.
– Нет, смотрите: машет хвостом.
– Глаза очень оригинальные, – сказала Соня. И непонятно было, хорошо это для лошади или плохо.
Пока мы обсуждали новую лошадь, в конюшню вошёл старик киргиз.
– А-а, кызляр! Аман-ба!* ></emphasis> * А-а, девочки! Здравствуйте! (кирг.)
– Аман, аман! Здравствуйте! Это чья лошадь, ваша?
– Моя: Якши ат*, хорошая? Нравится?
></emphasis> * Хорошая лошадь? (кирг.)
– Да, ничего себе. Только мы не об этом. Мы хотим знать, где наш Чубарый.
– Чубарый? – Киргиз свистнул, махнул рукой и сказал: – Ульды*. Парпал голова.
></emphasis> * Умер, издох. (кирг.)
С утра, не переставая, хлопала калитка. В посёлке уже знали, что ночью приехал отец, и приходили к нему за новостями.
Отцу нездоровилось, его сильно лихорадило. Он лежал на кровати под шубами и без умолку говорил: рассказывал, как он пробирался домой через страшный Койнарский перевал.
Мы забились в уголке, за кроватью, ловили каждое его слово и всё-таки никак не могли выяснить самое главное: куда же он девал Чубарого? Едва он досказывал до середины, как приходили новые слушатели и просили начать по порядку.
Отец повторял всё сначала. И с каждым разом всё больше оживлялся, говорил всё громче и громче и как-то странно путался в словах.
– Послушайте, да у него жар! Бред! – прервал вдруг рассказ один из соседей. – Надо бы ему потеплее укрыться. А на ночь принять аспирину.
Нам велели сбегать в больницу за доктором. Больница была совсем близко, через дорогу.
Мы побежали изо всех сил. Разыскали доктора и впопыхах передали ему поручение.
– Очень важно! – крикнули мы ему на бегу. Приходилось торопиться, а то доскажет без нас.
– Сказал, что придёт! – закричали мы, врываясь в комнату.
– Тише!..
Мать погрозила пальцем. Отец заметался, засмеялся и заговорил очень быстро:
– Как он прыгал, прыгал… Всё пропало… И ружьё, и деньги, и седло. Достать надо, помочь… Он так прыгал… Помочь… Я сейчас…
Он рванулся с кровати.
– Лежи уж ты, пожалуйста!
В комнату вошёл доктор.
– Всё пропало… Помочь… – сказал ему отец.
– Эге! Да тут пахнет горячкой. И лицо какое воспалённое!..
Потом стало очень скучно. Все ходили на цыпочках. Отец кричал, чтобы кто-то кого-то вытаскивал. Он говорил, говорил, говорил…
На следующее утро нас к нему не пустили. Юля стала подслушивать у двери и, смеясь, поворачивалась к нам:
– Детское какое болтает.
Она вплотную прижалась к скважине и долго не отрывалась. Мы тормошили её:
– Что, очень смешное?
Вдруг она повернулась, в слезах.
– Да, тебе хорошо, – сказала она, жалко скривившись, – а они говорят – нарыв в горле…
К вечеру отцу стало ещё хуже, и доктор остался у нас на всю ночь.
Утром из больницы пришёл ещё один доктор. Они посовещались и разложили на столе какие-то блестящие щипчики и ножницы.
Мама, испуганная и бледная, ходила за доктором и просила:
– Я не закричу… Я не помешаю… Вот увидите… Позвольте мне помогать. Я вам ручаюсь за себя… Ну, можно мне подержать что-нибудь?
Потом пронесли таз. А нам сказали шёпотом, чтобы мы не совались под ноги, а шли бы подальше во двор и раздували самовар.
Отцу делали операцию: резали в горле нарыв. И если бы не прорезали, он мог бы задохнуться.
Мать вынесла нам на террасу несколько книжек и Наташины игрушки.
– Не унывайте, ребятки, – сказала она, видя, до чего мы расстроились. – Сидите только тихонечко и старайтесь быть хорошими. Может быть, всё как-нибудь обойдётся.
Она ушла, и мы стали стараться. Платок упадёт – все бросаются поднимать. Толкнут кого-нибудь или ногу отдавят нечаянно – сейчас же извиняются, просят прощения, спрашивают, не очень ли больно. Наташа в игрушках нашла непорядки.
– А кто это Вихрю выдернул хвост? И седло расклеил? Это ты, Олька, я знаю…
– Ну, не-ет! – возмутилась я. – Довольно мне этих придирок! Не знает как следует, а уж врёт прямо на меня. Ладно же, прощайся теперь со своими кудельками!
Соня поймала мою руку на полдороге к Наташиным косичкам:
– Ты что это? Разве можно теперь шуметь?
– Она рылась в моём ящике! Она испортила лошадь! – не унималась Наташа.
– Ладно, вруша несчастная! Знаешь, нынче какой день? Ври на меня сколько хочешь, пользуйся моей добростью. А я даже… плюнуть на тебя не желаю.
– Вот молодец! Сразу видно, кто любит своего отца, а кто нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42