От этого иной раз тоже куры бросают нестись. Стали кормить меньше – опять ничего не вышло.
Мы с Наташей совсем забросили наши игры, всех других животных и зверей. Каждую курицу мы чуть не на руках носили, а до двух сотен ещё было далеко, как до звёзд.
Как-то рано утром мы услышали на сеновале беспокойное кудахтанье.
Наташа схватила меня за руку и, хотя мы были от сеновала шагов за сто, шёпотом сказала:
– Снеслась. Это моя Пеструшка.
– Нет, рыженькая. Ты что, разве по голосу не слышишь?
– Вот я и говорю: по голосу – Пеструшка.
– Давай посмотрим.
Мы полезли на сеновал и, чтобы не спугнуть курицу, долго крались, затаив дыхание, к несушкам. Наконец Наташа одними губами шепнула:
– Сидит.
– Рыженькая? – спросила я.
– Не знаю, тут плохо видно.
Она с большим трудом, на животе, подползла ещё немного.
– Кажется, Пеструшка… Нет, рыж…
Вдруг она встала во весь рост и сказала со злобой:
– Ах ты, негодный! Дрянь ты этакая! Я вот тебе…
Зазвенела цепочка. Я увидела, как из несушки выскочил и прошмыгнул мимо нас Франтик.
Так вот отчего мы перестали находить яйца! Оказывается, милый Франтик собирал их за нас.
Но неужели же он все эти пропавшие яйца съел? Может, припрятал их где-нибудь? На всякий случай мы стали искать. И очень скоро я наткнулась на кучу яиц. В ней было тринадцать штук. Это хранилище было довольно хорошо прикрыто сеном. Не поймай мы Франта на месте преступления, яйца, конечно, пропали бы: их сбросили бы вниз с сеном или раздавили.
Немножко подальше нашлась вторая куча, а еще дальше, в углу, – третья. Всего нашлось двадцать яиц. Ничего себе, неплохой запасец для одного маленького лисёнка!
В тот же день вечером над Франтиком был суд. Решили укоротить цепочку так, чтобы он мог влезать только на поленницу и на веранду.
Но, даже сидя на такой короткой цепи, Франт умудрялся наносить большой ущерб куриному хозяйству.
Проделывал он это необыкновенно хитро.
Бывало, принесут ему кашу – он возьмёт рассыплет её носом около чашки, отойдёт в сторону, растянется на боку и закроет глаза: устал, дескать, до смерти.
Петух увидит рассыпанную кашу, подбежит к чашке и удивляется: «ого-о-о-о!»
Франт спит изо всех сил, и слышно даже, как он похрапывает. Тогда петух приглашает кур. Сбегается суетливая стая, и начинается делёж.
Франт открывает один глаз… Прыг! – и курица бьётся у него в зубах, а вся стая с шумом разлетается прочь.
Франт прекрасно понимал, что курицу надо поскорее прятать. Зарывать было долго, да и собаки не давали, и потому он тащил её на поленницу и спускал в свою кладовую, между рядами дров.
Сбросить курицу вниз Франту было легко, а вот достать её оттуда он уже никак не мог, так как щель между дровами была узкая и глубокая. Но это ничуть не огорчало рыжего разбойника: он был всегда сыт и ловил кур не для еды, а просто из любви к искусству.
Дни стояли жаркие, и скоро Франтовы запасы стали удушливо пахнуть.
– Что это за ароматы? – удивлялся отец, морща нос. – Дышать нечем, просто невозможно по двору пройти. По-моему, у Франта завёлся какой-то «секрет моей бабушки».
И вот однажды Соня взглянула за дрова и обнаружила там склад куриных трупов.
Нет, это было уж слишком!
Франта сильно отхлестали прутиком, разложив куриные останки перед его носом.
– Как тебе только не стыдно смотреть мне в глаза?! – кричала на него разъярившаяся Наташа.
А Франт, забираясь с обиженным видом на поленницу, злобно озирался и вопил: «ках! ках! н-нгррррр…»
Такого подвижного и юркого зверя, как Франтик, у нас ещё не было. Он положительно минуты не мог высидеть спокойно. Если он не спал и не был занят обдумыванием какой-нибудь каверзы, то непременно суетился, бегал своим курц-галопом от крыльца к сеновалу или карабкался на кирпичи у крыльца, на перила.
Франт не на шутку увлекался своими складами, хотя это накопление доставляло ему много неприятностей и волнений.
Собаки скоро применились к привычке Франта прятать еду, и, в то время как он всё более ухищрялся в припрятывании запасов, они научались всё лучше их отыскивать.
И в этом они оказались гораздо сообразительнее лисицы.
Франт почему-то считал, что прятать можно только или спуская еду за дрова, или закапывая за конюшней в навозной куче. Все другие места он считал неподходящими.
Для того чтобы собаки не трогали припрятанного, он пропитывал его своим острым запахом. Но эта уловка не помогала: собаки только быстрее находили ароматные кладовые Франтика. Они скоро привыкли к его запаху и перестали считать его противным.
Франт был легкомысленный малый, а кормили его всегда досыта, и потому о половине спрятанной пищи он тотчас же забывал. Но одно-два места он обычно помнил и очень огорчался, если, долго пыхтя, отодвигал носом тяжёлое полено и под ним вдруг не оказывалось огрызка колбасы или требухи.
Злой и возмущённый Франт трусил к крыльцу, волоча хвост между задними ногами, забирался на перила и долго ворчал, прижав к затылку уши: «нн-грррррр…» И прищёлкивал языком: утащили, мол, обижают меня, бедного.
Франт не отличался чистоплотностью. Валялся часто в пыли и на мусоре, и в шкурке у него запутывались бумажки, стружки, разноцветные лоскуты – словом, он так «разукрашивался», что мы называли его ёлкой.
– Посмотрите-ка: Франт опять ёлка.
Все попытки Сони причесать и пригладить этого неряху ни к чему не приводили. Только, бывало, она повытаскивает у него из шерсти все верёвочки и лоскутики и причешет его, а он, глядишь, через час выкатался в пыли, слазил на сеновал и нацепил там репьёв на хвост, поиграл на мусорной куче и опять разукрасился ещё лучше прежнего.
Играл Франт всегда один или с Наташей. Они бегали друг за дружкой, прыгали и прятались. Франт забежит за бревно, нагнёт пониже голову и выглядывает. Хотя при этом весь он был виден, ему всё-таки, наверно, казалось, что он замечательно спрятался.
Франт очень любил всё сладкое. Мы, не слушаясь мамы, постоянно таскали для него сахар. Чтобы быть невинными, если она спросит, откуда у Франта сахар, мы выдрессировали его так, что он сам становился на задние лапки, засовывал мордочку в карман и доставал оттуда угощение.
Сунем, бывало, кусок сахару в карман и медленно идём через двор. Франт, сообразив, в чём дело, моментально подбегает, достаёт сахар и удирает во все лопатки.
– Как вы смели давать опять Франтику сахар? – кричит на ослушников мама.
– Да никто ему не давал ничего, он сам вытащил из кармана. Я взяла для себя, мне самой обидно.
Что тут прикажешь делать? Сахар из сахарницы пропадает, а виноватых нет.
Франт так привык шарить у нас по карманам, что никого не пропускал без обыска.
Как-то раз он сидел на своих дровах и скучал. Вдруг у калитки загремело кольцо, и во дворе появилось двое людей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Мы с Наташей совсем забросили наши игры, всех других животных и зверей. Каждую курицу мы чуть не на руках носили, а до двух сотен ещё было далеко, как до звёзд.
Как-то рано утром мы услышали на сеновале беспокойное кудахтанье.
Наташа схватила меня за руку и, хотя мы были от сеновала шагов за сто, шёпотом сказала:
– Снеслась. Это моя Пеструшка.
– Нет, рыженькая. Ты что, разве по голосу не слышишь?
– Вот я и говорю: по голосу – Пеструшка.
– Давай посмотрим.
Мы полезли на сеновал и, чтобы не спугнуть курицу, долго крались, затаив дыхание, к несушкам. Наконец Наташа одними губами шепнула:
– Сидит.
– Рыженькая? – спросила я.
– Не знаю, тут плохо видно.
Она с большим трудом, на животе, подползла ещё немного.
– Кажется, Пеструшка… Нет, рыж…
Вдруг она встала во весь рост и сказала со злобой:
– Ах ты, негодный! Дрянь ты этакая! Я вот тебе…
Зазвенела цепочка. Я увидела, как из несушки выскочил и прошмыгнул мимо нас Франтик.
Так вот отчего мы перестали находить яйца! Оказывается, милый Франтик собирал их за нас.
Но неужели же он все эти пропавшие яйца съел? Может, припрятал их где-нибудь? На всякий случай мы стали искать. И очень скоро я наткнулась на кучу яиц. В ней было тринадцать штук. Это хранилище было довольно хорошо прикрыто сеном. Не поймай мы Франта на месте преступления, яйца, конечно, пропали бы: их сбросили бы вниз с сеном или раздавили.
Немножко подальше нашлась вторая куча, а еще дальше, в углу, – третья. Всего нашлось двадцать яиц. Ничего себе, неплохой запасец для одного маленького лисёнка!
В тот же день вечером над Франтиком был суд. Решили укоротить цепочку так, чтобы он мог влезать только на поленницу и на веранду.
Но, даже сидя на такой короткой цепи, Франт умудрялся наносить большой ущерб куриному хозяйству.
Проделывал он это необыкновенно хитро.
Бывало, принесут ему кашу – он возьмёт рассыплет её носом около чашки, отойдёт в сторону, растянется на боку и закроет глаза: устал, дескать, до смерти.
Петух увидит рассыпанную кашу, подбежит к чашке и удивляется: «ого-о-о-о!»
Франт спит изо всех сил, и слышно даже, как он похрапывает. Тогда петух приглашает кур. Сбегается суетливая стая, и начинается делёж.
Франт открывает один глаз… Прыг! – и курица бьётся у него в зубах, а вся стая с шумом разлетается прочь.
Франт прекрасно понимал, что курицу надо поскорее прятать. Зарывать было долго, да и собаки не давали, и потому он тащил её на поленницу и спускал в свою кладовую, между рядами дров.
Сбросить курицу вниз Франту было легко, а вот достать её оттуда он уже никак не мог, так как щель между дровами была узкая и глубокая. Но это ничуть не огорчало рыжего разбойника: он был всегда сыт и ловил кур не для еды, а просто из любви к искусству.
Дни стояли жаркие, и скоро Франтовы запасы стали удушливо пахнуть.
– Что это за ароматы? – удивлялся отец, морща нос. – Дышать нечем, просто невозможно по двору пройти. По-моему, у Франта завёлся какой-то «секрет моей бабушки».
И вот однажды Соня взглянула за дрова и обнаружила там склад куриных трупов.
Нет, это было уж слишком!
Франта сильно отхлестали прутиком, разложив куриные останки перед его носом.
– Как тебе только не стыдно смотреть мне в глаза?! – кричала на него разъярившаяся Наташа.
А Франт, забираясь с обиженным видом на поленницу, злобно озирался и вопил: «ках! ках! н-нгррррр…»
Такого подвижного и юркого зверя, как Франтик, у нас ещё не было. Он положительно минуты не мог высидеть спокойно. Если он не спал и не был занят обдумыванием какой-нибудь каверзы, то непременно суетился, бегал своим курц-галопом от крыльца к сеновалу или карабкался на кирпичи у крыльца, на перила.
Франт не на шутку увлекался своими складами, хотя это накопление доставляло ему много неприятностей и волнений.
Собаки скоро применились к привычке Франта прятать еду, и, в то время как он всё более ухищрялся в припрятывании запасов, они научались всё лучше их отыскивать.
И в этом они оказались гораздо сообразительнее лисицы.
Франт почему-то считал, что прятать можно только или спуская еду за дрова, или закапывая за конюшней в навозной куче. Все другие места он считал неподходящими.
Для того чтобы собаки не трогали припрятанного, он пропитывал его своим острым запахом. Но эта уловка не помогала: собаки только быстрее находили ароматные кладовые Франтика. Они скоро привыкли к его запаху и перестали считать его противным.
Франт был легкомысленный малый, а кормили его всегда досыта, и потому о половине спрятанной пищи он тотчас же забывал. Но одно-два места он обычно помнил и очень огорчался, если, долго пыхтя, отодвигал носом тяжёлое полено и под ним вдруг не оказывалось огрызка колбасы или требухи.
Злой и возмущённый Франт трусил к крыльцу, волоча хвост между задними ногами, забирался на перила и долго ворчал, прижав к затылку уши: «нн-грррррр…» И прищёлкивал языком: утащили, мол, обижают меня, бедного.
Франт не отличался чистоплотностью. Валялся часто в пыли и на мусоре, и в шкурке у него запутывались бумажки, стружки, разноцветные лоскуты – словом, он так «разукрашивался», что мы называли его ёлкой.
– Посмотрите-ка: Франт опять ёлка.
Все попытки Сони причесать и пригладить этого неряху ни к чему не приводили. Только, бывало, она повытаскивает у него из шерсти все верёвочки и лоскутики и причешет его, а он, глядишь, через час выкатался в пыли, слазил на сеновал и нацепил там репьёв на хвост, поиграл на мусорной куче и опять разукрасился ещё лучше прежнего.
Играл Франт всегда один или с Наташей. Они бегали друг за дружкой, прыгали и прятались. Франт забежит за бревно, нагнёт пониже голову и выглядывает. Хотя при этом весь он был виден, ему всё-таки, наверно, казалось, что он замечательно спрятался.
Франт очень любил всё сладкое. Мы, не слушаясь мамы, постоянно таскали для него сахар. Чтобы быть невинными, если она спросит, откуда у Франта сахар, мы выдрессировали его так, что он сам становился на задние лапки, засовывал мордочку в карман и доставал оттуда угощение.
Сунем, бывало, кусок сахару в карман и медленно идём через двор. Франт, сообразив, в чём дело, моментально подбегает, достаёт сахар и удирает во все лопатки.
– Как вы смели давать опять Франтику сахар? – кричит на ослушников мама.
– Да никто ему не давал ничего, он сам вытащил из кармана. Я взяла для себя, мне самой обидно.
Что тут прикажешь делать? Сахар из сахарницы пропадает, а виноватых нет.
Франт так привык шарить у нас по карманам, что никого не пропускал без обыска.
Как-то раз он сидел на своих дровах и скучал. Вдруг у калитки загремело кольцо, и во дворе появилось двое людей:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42