Наконец процессия тронулась. Но она не совсем походила на обычное церковное шествие. Первыми шли дети, которых вели за руки родители; в этот час, когда уже начинало смеркаться, они со своими легкими крылышками действительно казались ангелочками, спустившимися с колоколен. За ними чинно двигались непорочные девы, с опущенной головой, держа в руках восковые свечи, обернутые в цветную бумагу; еще дальше с той же медлительностью шествовали монахи. Одни несли толстые дымящиеся свечи, другие выставляли напоказ оковы, тиски, бакальяу, кольца – бесконечное количество орудий, изобретенных рабовладельцами, чтобы мучить невольников. Толпа теснилась вокруг этих орудий пытки, стараясь лучше разглядеть их. Люди возмущались, слышались гневные возгласы. Каиафы собирали группы верующих и произносили речи…
Голова процессии находилась уже очень далеко, когда из церкви вынесли носилки с распятием в блеске золота и огней. Колокола зазвонили веселее, в вечернем небе взрывались ракеты, зазвучали нежнейшие песнопения, подхваченные тысячью голосов. Носилки остановились на площади. И тут дона Лу воскликнула так, чтобы все слышали:
– Вот он! Вот негр Антонио, которого подвесили за шею, он три дня должен был стоять на цыпочках, чтобы не умереть!
И она показала на подобие человека, который, едва не падая, стоял на коленях у носилок. Ее возглас привлек всеобщее внимание. Все взоры обратились к этому негру, народ заинтересовался несчастным. Несколько монахов попытались поднять Антонио, но бедняга с трудом держался на ногах. Он испуганно озирался по сторонам и, по-обезьяньи кривляясь, стал протирать кулаками глаза и скалить зубы. Он боялся всего: и людей и вещей. Страдание свело его с ума, и он перестал быть человеком.
Толпа теснилась вокруг мученика:
– Три дня быть подвешенным за шею, все время стоя на цыпочках, чтобы не задохнуться!
Послышались возгласы ужаса. Женщины вытирали слезы концом шали. Процессия, озаряемая лучами заходящего солнца, тронулась в путь. Ветер колебал пламя свечей, нередко гася их. Снова наступила глубокая тишина, словно эти люди провожали мертвеца. Только вдалеке непрерывно звонил колокол. На Соборной площади в окнах домов толпились целые семьи. Отовсюду слышался один и тот же вопрос:
– Где он?
Все хотели видеть невольника Антонио. Недоверчивые пробирались сквозь толпу и, подойдя к негру, воздевали руки, взывая к божественному милосердию. Многие рабовладельцы, даже самые жестокие, увидев негра-мученика, испытывали чувство стыда и раскаяния и переходили на сторону аболиционистов.
Человек в сюртуке и с пенсне на кончике носа, которого Лаэрте видел несколько часов тому назад у редакции газеты, и здесь выступил с речью: очевидно, это была его слабость. Он говорил:
– Перочинным ножом вырезали кресты на его ладонях! Оставили несчастного без еды и питья! Он умер бы под пыткой, если бы сострадательные граждане города не выступили в его защиту! Вот что такое рабство!
Калунга, который поспевал повсюду, сунул прямо в лицо оратору свежий номер газеты «Реденсан» и закричал:
– Негры! Негры идут!
Старичок не рассердился, хотя несколько часов тому назад он наверняка бы отругал прервавшего его мальчишку. Он пристально взглянул на негритенка и воскликнул:
– Пусть приходят! Я выйду на дорогу обнять их!
И он удалился, воинственно размахивая газетой над подавленной толпой.
Процессия в тишине следовала по центральным улицам и площадям города. Жители окраин устремились к центру, чтобы полюбоваться этим зрелищем. Перед такой толпой полиция не решалась принять меры против каиаф Антонио Бенто. Шествие длилось почти два часа.
Один из репортеров того времени писал, что при виде негра-мученика многие плакали. И смеялся только один человек – сам несчастный негр, ибо пытки лишили его разума.
Лаэрте был счастлив – ему удалось сопровождать дону Лу и долго идти с ней рядом, время от времени выслушивая недовольное брюзжание мадемуазель Жувины… На углу улицы Табатингуэра к ним подошел негритенок и, улыбаясь, остановился перед девушкой.
– Что тебе нужно, Калунга?
– О, только то, о чем я вас просил…
– А! С удовольствием. Получай!..
Он просил придумать какой-нибудь лозунг, чтобы написать его на стене. Только сейчас Лаэрте узнал, что автором надписей на стене против окна его мезонина был продавец газет – Калунга; именно он стал мучителем злополучного домовладельца. Время от времени хозяин приказывал заново побелить стену, но на следующее утро на ней снова появлялись крамольные слова и повторялась та же, однажды виденная Лаэрте трагикомическая сцена. Эти слова были намалеваны краской из типографии газеты «Реденсан».
Получив от доны Лу записку с текстом нового короткого красноречивого лозунга, который так и просился на стену, газетчик повернулся и исчез за углом. Он жил, не зная ни минуты отдыха, сочетая борьбу за кусок хлеба с борьбой за аболиционистское дело. Молодая изящная паулистка, обитательница улицы самых элегантных особняков, относилась к продавцу газет, к извозчику и беглому негру, как сестра к братьям; ее роднило с ними одно и то же горячее стремление к свободе.
Продолжая свой путь, они прошли мимо знаменитой стены, на которой писал свои лозунги Калунга. Ее только что покрасили. Сеньор Тейшейра, домовладелец, с палкой за спиной, расхаживал взад и вперед, тщетно стараясь схватить таинственную руку, которая с потрясающей регулярностью малевала аболиционистские лозунги на белой стене. Все обитатели Табатингуэры с усмешкой наблюдали, как сеньор Тейшейра борется с призраком.
Говорят, что на стенах домов, как в зеркале, отражается душа города. Обычно на них красуются рекламные объявления или какие-нибудь детские каракули; нередко здесь появляются надписи, отражающие мрачные настроения отдельных индивидуумов. Чаще всего это фразы, нацарапанные острием ножа, беспомощные рисунки, которые не в силах смыть дождь. Но, когда на стене появляются политические надписи, это означает, что в городе назревают серьезные события. Стена – газета народа. Сан-Пауло в те дни был охвачен одним помыслом – освободить рабов. И стена на улице Табатингуэра отражала чаяния народа. Намалеванные на ней лозунги становились общим достоянием: студенты несли их в аудитории, рабочие – на фабрики, рабы – в зензалы и на плантации. А разъяренный сеньор Тейшейра каждые две недели оплачивал новую побелку и проклинал свою жизнь.
Проходя мимо домовладельца, который по-прежнему мерил шагами мостовую, дона Лу многозначительно улыбнулась Лаэрте. Тот так этому обрадовался, что незаметно сжал ей кончики затянутых в перчатки пальцев. Но тут же быстро отпустил их, так как шествовавшая сзади мадемуазель Жувина в нужный момент легким покашливанием напомнила о своем присутствии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43