В дверях с печатью в руке стоял Бенито и штемпелевал мешки. Это был юноша с глазами навыкате; он работал без пиджака, но в соломенной шляпе, сдвинутой на затылок. Лицо его лоснилось от пота и казалось отполированным. Вытирая рукавом лоб, он еще был способен отпускать шутки по адресу прохожих.
Лаэрте проследовал за Кастаном. Они поднялись по темной и узкой лестнице на второй этаж, где были расставлены грубые скамьи и высился дощатый барьер с проволочной сеткой и двумя дверцами для клиентов. На прилавке лежали десятки коробочек с образцами кофе; за ними приходили торговые агенты и потом предлагали их на бирже. В конторе за барьером стояли два стола и стулья, на стене висел отрывной календарь и расписание движения пароходов. Удушливо пахло кофе, из порта доносился запах гниющих водорослей и тысячи других тошнотворных запахов.
Кастан и Лаэрте прошли через темный коридор и очутились в просторной комнате, которой заканчивался мезонин. Здесь было так темно, что даже днем приходилось зажигать свечу. Кастан так и поступил. Лаэрте осмотрелся; в этой квадратной коробке с высоким потолком, с толстыми и сырыми стенами, с позеленевшими от плесени углами и жил его товарищ – аболиционист. Пол был сбит из широких, плохо пригнанных досок, с крысиными дырами по углам.
В комнате стояли три холостяцкие койки и столик с книгами, бумагами, плоской стеклянной чернильницей, ручкой и подсвечником, в котором торчал огарок. Затхлый запах сырости отравлял воздух. Студент подошел к одному из окон; оно выходило во двор соседнего дома, где помещалась пекарня и маленький сахарный заводик. Это был обширный огороженный участок; в углу его пышно разрослась абоборейра с желтыми цветами; посредине, на площадке, где земля превратилась в черную липкую грязь, кололи дрова для пекарни и заводика. Напротив окна виднелся низкий барак с односкатной железной крышей – такой же ничем не примечательный барак, как и многие другие в этом городе. Там жили грузчики со своими семьями.
Гость смотрел на эту картину и вдруг почувствовал отвращение. Во двор на большом блюде вынесли объедки от завтрака рабочих пекарни – они предназначались для кошек и собак. Но им не так-то легко доставались эти косточки и кусочки сала! Дело в том, что огромные крысы, учуяв пищу, полезли из склада, из пекарни, из всех нор и захватили добычу себе. Кот смотрел на это сборище и держался в стороне, облизываясь в ожидании той минуты, когда он сможет занять место на банкете. Ему и в голову не приходило наброситься на непрошенных пришельцев: ведь крысы, сильные и жирные, как кролики, безусловно, прикончили бы его. Поэтому он предпочитал жить с ними в мире и согласии. У людей это называется политикой…
Лаэрте еще созерцал эту сцену, когда ему пришлось увидеть гораздо более неприятнее зрелище. Жильцы барака вытащили во двор матрац, положили его на доски, затем вынесли из дома худого человека с желтовато-зеленым лицом и уложили его насколько возможно удобнее. Кастан объяснил, что это рабочий, заболевший желтой лихорадкой; семья вынесла его на воздух, чтобы ему легче было дышать: в таких лачугах стояла ужасающая жара.
Лаэрте снова содрогнулся. Он отошел от окна и вслед за Кастаном направился в контору. Распрощавшись, они условились о встрече, затем Лаэрте спустился по лестнице и пошел в город, где его опять начал преследовать запах кофе, гниющих водорослей и пота. Он долго блуждал между нескончаемыми рядами двуконных повозок, которые под свист кнутов и ругательства извозчиков тащились к складам.
В тот же день после обеда Тото Бастос свел Лаэрте в Жабакуару, чтобы он по возвращении рассказал каиафам Сан-Пауло, что собой представляет «республика» Кинтино де Ласерда. Они доехали на трамвае до окраины города, а там начали подниматься в гору; подъем был трудным, подчас опасным. Время от времени к ним приближались группы негров, задавали вопросы, о чем-то спорили между собой, но под конец разрешали продолжать путь.
По дороге Тото Бастос рассказал юноше историю этого поселения беглых рабов.
С 1870 года в Сантос все чаще стали прибывать негры, бежавшие с дальних фазенд. Пьянея от свободы, они жили где придется, и лесные капитаны ночью захватывали их спящими во дворах церквей, у порогов домов или на просмоленном полу складов. Одна сантистская дама – дона Амалия де Ассис Фария, – посвятившая себя помощи беднякам, собирала этих несчастных во дворе своего дома, который вскоре стал убежищем для беглых невольников. Этот прекрасный пример оказался заразительным. Многие дамы из общества начали подражать ей, и спустя несколько лет власти провинции стали получать жалобы на наиболее почтенные семьи Сантоса, которые укрывали у себя беглых рабов… С другой стороны, беглыми кишели и леса побережья. Трагедия энженьо Невес была у всех на устах и вселяла трепет в рабовладельцев…
– Я ничего об этом не знаю.
– Тогда слушай. По другую сторону порта находилось энженьо и церковь богородицы Невес. Всякий раз в день церковного праздника по водам залива плыла странная флотилия. Сотни небольших судов, наполненных невольниками и белыми, следовали за большой разукрашенной цветами лодкой, на которой везли статую богородицы.
Повсюду на берегу – иллюминация, церковные песнопения, танцы, костры, кентан. В течение нескольких часов белые и черные братались между собой. Соседним плантаторам это не нравилось, и после многократных угроз они подослали надсмотрщика Антонио Жоакима поджечь церковь. Это случилось… не могу вспомнить точно в каком году… Как-то ночью зензалы проснулись от звона колоколов. Высокое пламя озаряло небо. Невольники сразу же поняли, что это дело рук белого, взбунтовались и в свою очередь подожгли энженьо, помещичий дом, склад – все хозяйское добро. Фазендейро с трудом удалось бежать и добраться до Сантоса. Остаток ночи бунтовщики провели, танцуя вокруг костров. На рассвете они вспомнили о надсмотрщике, бросились его разыскивать и наконец нашли; спрятавшись под рогожей, он стучал зубами от страха. Негры привязали его к жерди и, как кабана из леса, притащили на пепелище энженьо. Здесь облили его керосином, подожгли и отпустили. Объятый пламенем, этот живой факел побежал к морю, стремясь броситься в воду. Но это ему не удалось. Он упал. От надсмотрщика Антонио Жоакима осталась лишь черная, скрюченная, дымящаяся головешка.
Тем временем негры стали бесноваться, как одержимые: кричали, метались; трещали ганзы, пляска принимала все более буйный характер… После этой ночи негры энженьо Невес – а их было много – ушли в леса и стали киломболами. Главой их сделался дядюшка Фелипе. С тех пор окрестные леса наводили на всех ужас. Еще и теперь, когда говорят о трагедии энженьо Невес, рабовладельцы испуганно таращат глаза…
Устав от подъема по козьим тропам, Лаэрте остановился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Лаэрте проследовал за Кастаном. Они поднялись по темной и узкой лестнице на второй этаж, где были расставлены грубые скамьи и высился дощатый барьер с проволочной сеткой и двумя дверцами для клиентов. На прилавке лежали десятки коробочек с образцами кофе; за ними приходили торговые агенты и потом предлагали их на бирже. В конторе за барьером стояли два стола и стулья, на стене висел отрывной календарь и расписание движения пароходов. Удушливо пахло кофе, из порта доносился запах гниющих водорослей и тысячи других тошнотворных запахов.
Кастан и Лаэрте прошли через темный коридор и очутились в просторной комнате, которой заканчивался мезонин. Здесь было так темно, что даже днем приходилось зажигать свечу. Кастан так и поступил. Лаэрте осмотрелся; в этой квадратной коробке с высоким потолком, с толстыми и сырыми стенами, с позеленевшими от плесени углами и жил его товарищ – аболиционист. Пол был сбит из широких, плохо пригнанных досок, с крысиными дырами по углам.
В комнате стояли три холостяцкие койки и столик с книгами, бумагами, плоской стеклянной чернильницей, ручкой и подсвечником, в котором торчал огарок. Затхлый запах сырости отравлял воздух. Студент подошел к одному из окон; оно выходило во двор соседнего дома, где помещалась пекарня и маленький сахарный заводик. Это был обширный огороженный участок; в углу его пышно разрослась абоборейра с желтыми цветами; посредине, на площадке, где земля превратилась в черную липкую грязь, кололи дрова для пекарни и заводика. Напротив окна виднелся низкий барак с односкатной железной крышей – такой же ничем не примечательный барак, как и многие другие в этом городе. Там жили грузчики со своими семьями.
Гость смотрел на эту картину и вдруг почувствовал отвращение. Во двор на большом блюде вынесли объедки от завтрака рабочих пекарни – они предназначались для кошек и собак. Но им не так-то легко доставались эти косточки и кусочки сала! Дело в том, что огромные крысы, учуяв пищу, полезли из склада, из пекарни, из всех нор и захватили добычу себе. Кот смотрел на это сборище и держался в стороне, облизываясь в ожидании той минуты, когда он сможет занять место на банкете. Ему и в голову не приходило наброситься на непрошенных пришельцев: ведь крысы, сильные и жирные, как кролики, безусловно, прикончили бы его. Поэтому он предпочитал жить с ними в мире и согласии. У людей это называется политикой…
Лаэрте еще созерцал эту сцену, когда ему пришлось увидеть гораздо более неприятнее зрелище. Жильцы барака вытащили во двор матрац, положили его на доски, затем вынесли из дома худого человека с желтовато-зеленым лицом и уложили его насколько возможно удобнее. Кастан объяснил, что это рабочий, заболевший желтой лихорадкой; семья вынесла его на воздух, чтобы ему легче было дышать: в таких лачугах стояла ужасающая жара.
Лаэрте снова содрогнулся. Он отошел от окна и вслед за Кастаном направился в контору. Распрощавшись, они условились о встрече, затем Лаэрте спустился по лестнице и пошел в город, где его опять начал преследовать запах кофе, гниющих водорослей и пота. Он долго блуждал между нескончаемыми рядами двуконных повозок, которые под свист кнутов и ругательства извозчиков тащились к складам.
В тот же день после обеда Тото Бастос свел Лаэрте в Жабакуару, чтобы он по возвращении рассказал каиафам Сан-Пауло, что собой представляет «республика» Кинтино де Ласерда. Они доехали на трамвае до окраины города, а там начали подниматься в гору; подъем был трудным, подчас опасным. Время от времени к ним приближались группы негров, задавали вопросы, о чем-то спорили между собой, но под конец разрешали продолжать путь.
По дороге Тото Бастос рассказал юноше историю этого поселения беглых рабов.
С 1870 года в Сантос все чаще стали прибывать негры, бежавшие с дальних фазенд. Пьянея от свободы, они жили где придется, и лесные капитаны ночью захватывали их спящими во дворах церквей, у порогов домов или на просмоленном полу складов. Одна сантистская дама – дона Амалия де Ассис Фария, – посвятившая себя помощи беднякам, собирала этих несчастных во дворе своего дома, который вскоре стал убежищем для беглых невольников. Этот прекрасный пример оказался заразительным. Многие дамы из общества начали подражать ей, и спустя несколько лет власти провинции стали получать жалобы на наиболее почтенные семьи Сантоса, которые укрывали у себя беглых рабов… С другой стороны, беглыми кишели и леса побережья. Трагедия энженьо Невес была у всех на устах и вселяла трепет в рабовладельцев…
– Я ничего об этом не знаю.
– Тогда слушай. По другую сторону порта находилось энженьо и церковь богородицы Невес. Всякий раз в день церковного праздника по водам залива плыла странная флотилия. Сотни небольших судов, наполненных невольниками и белыми, следовали за большой разукрашенной цветами лодкой, на которой везли статую богородицы.
Повсюду на берегу – иллюминация, церковные песнопения, танцы, костры, кентан. В течение нескольких часов белые и черные братались между собой. Соседним плантаторам это не нравилось, и после многократных угроз они подослали надсмотрщика Антонио Жоакима поджечь церковь. Это случилось… не могу вспомнить точно в каком году… Как-то ночью зензалы проснулись от звона колоколов. Высокое пламя озаряло небо. Невольники сразу же поняли, что это дело рук белого, взбунтовались и в свою очередь подожгли энженьо, помещичий дом, склад – все хозяйское добро. Фазендейро с трудом удалось бежать и добраться до Сантоса. Остаток ночи бунтовщики провели, танцуя вокруг костров. На рассвете они вспомнили о надсмотрщике, бросились его разыскивать и наконец нашли; спрятавшись под рогожей, он стучал зубами от страха. Негры привязали его к жерди и, как кабана из леса, притащили на пепелище энженьо. Здесь облили его керосином, подожгли и отпустили. Объятый пламенем, этот живой факел побежал к морю, стремясь броситься в воду. Но это ему не удалось. Он упал. От надсмотрщика Антонио Жоакима осталась лишь черная, скрюченная, дымящаяся головешка.
Тем временем негры стали бесноваться, как одержимые: кричали, метались; трещали ганзы, пляска принимала все более буйный характер… После этой ночи негры энженьо Невес – а их было много – ушли в леса и стали киломболами. Главой их сделался дядюшка Фелипе. С тех пор окрестные леса наводили на всех ужас. Еще и теперь, когда говорят о трагедии энженьо Невес, рабовладельцы испуганно таращат глаза…
Устав от подъема по козьим тропам, Лаэрте остановился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43