– спросил он Дженни, с любопытством глядя на приближающихся Рокко и Джоко. – Твой отец, Габриель, говорил мне, что сын его брата и Софии очень похож на тебя – сильный, широкоплечий, черноволосый. Он тоже пришел встретить меня. А кто тот, другой? Он не из Сиены, не из Генуи и даже не из…
– Джоко приехал в Америку из Белфаста, Фред. Мы приехали вчера на одном и том же пароходе. Сегодня, прежде чем начать работать, мы устроили себе праздник. Пойдете с нами?
– Конечно. Я буду отмечать свой приезд в Америку, в Нью-Йорк. Целый мир, знатный и незнатный, проходит через этот великий портовый город. И я среди лучших. Сегодня мы устроим пирушку, а завтра гениальный музыкант из Италии предложит свой талант симфоническому оркестру, выступающему в новом зале мистера Карнеги.
– Эй, дедушка, если ничего не найдешь, сможешь играть на перекрестках за пенни, – фыркнул Рокко.
– Пусть все чайки, летающие над синим морем, выклюют тебе глаза, дерзкий щенок, – злобно бросил Фред. – Я – Великий Фостер, в прошлом – Великий Фассано, а не твой родственник, уж, конечно, не твой дед. Не смей так называть меня. У меня седая голова. Ты должен относиться с уважением к старшему по возрасту, хотя я всего на каких-то десять лет старше твоего кузена Габриеля. И еще, Фред Фостер никогда не играл на перекрестках, но, даже если придется, он сохранит достоинство. Мы все не более, чем семена, летящие по ветру. Мы прорастаем или умираем там, куда нас занесло.
– Эй, Фред. Можете сыграть на скрипке «После бала»? – прервал его речь Джоко Флинн, и Фостер сразу же заиграл.
Рокко бродил по причалу и бросал камни в чаек – на всякий случай, вдруг они и в самом деле надумают выклевать ему глаза. «Никогда не угадаешь, что на уме у этих странных людей из Старого Света, как Фред или Медея, – беспокойно думал мальчик. – Не знаешь, действительно ли они имеют власть над темными силами или это просто кажется».
Все это время Дженни и Габриель то смущенно смотрели друг на друга, то отводили взгляд. Наконец, он взял ее лицо в свои ладони.
– У тебя глаза такие синие, как яйцо малиновки, – сказал он.
– У тебя, должно быть, ужасно болит рука, – ответила она.
– Дженни, сейчас для меня – для нас – все изменилось.
– Я знаю. – Дженни отошла от него, сцепив руки за спиной.
– Теперь я свободен. Ты не передумала попытать счастья со мной?
– Теперь, когда ты свободен, я думаю иначе, Габриель.
– Ты из тех женщин, кто не держит слово, как и Фиамма, а? Знаю, мне нечего предложить тебе… – Он вывернул карманы. – Но наступит день, если он когда-нибудь наступит для нас двоих… и кто знает?
– Ты делаешь мне предложение? – осведомилась Дженни. Не ожидая ответа, она торопливо заговорила, опасаясь, что ей не дадут сказать: – У меня другие планы. На мне лежит ответственность за детей. Меня ищет дядя Эвальд и ждет Айова. Дядя писал, что там хорошая земля. Это трудная жизнь, но мне она знакома. Конечно, хотелось бы иметь мужа, с которым можно разделить тяготы жизни, кто стал бы отцом моих детей – четырех, а, может быть, шести. Мне нужен размеренный образ жизни и надежный домашний очаг. Ты же, Габриель, бродяга с душой скитальца. Ты не из тех, кто трудится на полях от зари и до заката. А я не из тех, кто пойдет за тобой по свету или останется одна в этом огромном городе или в другом, терпеливо ожидая твоего возвращения.
– Нью-Йорк – великий город, – начал Габриель, но заставил себя замолчать. Он не хотел прерывать взволнованную речь Дженни. Девушка была необыкновенно хороша. Голова поднята высоко, царственно. Все ее существо дышало силой и уверенностью.
– Я знаю, что Нью-Йорк полон желаний и надежд. Но я уже поняла, что он может отнять у тебя душу. Детям здесь не место. В маленьких темных комнатах они вырастут бледными, хилыми, как растения, лишенные солнечного света. На вашей улице я видела оборванных, нечесаных мальчишек четырех-пяти лет. Они играли на мостовой, едва ли не под копытами громадных лошадей…
– Помолчи, Дженни. Я хочу, чтобы ты осталась, хотя бы ненадолго, – сказал Агнелли.
– Габриель, между нами… взаимное влечение. Из-за него у меня появились глупые надежды. Но я не хочу рисковать. V меня есть мечта, и я должна за нее держаться. Прошу тебя, пойми, я… я сожалею. – Она пыталась заглянуть ему в глаза, но он отвел взгляд и отвернулся.
– Пустяки, Дженни. После того, что со мной сделала Фиамма, не знаю, смогу ли еще когда-нибудь поверить женщине, – солгал Габриель. Он был оскорблен и разгневан. Его горячий темперамент взял над ним верх, и он вспылил. – К тому же, я не собираюсь рисковать своим будущим ради женщины с двумя детьми.
Дженни побелела как мел. У Габриеля сердце сжалось от боли и жалости, но он не мог остановиться.
– Я не просил тебя выйти за меня замуж. Я всего лишь просил остаться ненадолго, – в его хриплом, раздраженном голосе послышались нотки сожаления о сказанном, но прекрасные черные глаза, когда он повернулся к ней, гневно пылали. – Ты спрашиваешь, понимаю ли я? Конечно, понимаю, сейчас мне нельзя связывать свою жизнь ни с одной женщиной. Я буду наслаждаться свободой, может быть, долго, а может, и нет. Я понимаю, ты хочешь найти здорового, сильного, не слишком умного крестьянского парня, чтобы он пахал ваши поля и не ссорился с тобой, но есть выход и получше. Найди себе богатого американца. Такая красавица, как ты, может подняться очень высоко. Я просто подумал, что до приезда дяди Эвальда мы могли бы быть… вместе, как до сих пор. – На лице Дженни вспыхнул румянец негодования. – Я знаю, тебе нравится, когда я прикасаюсь к тебе, а? Итак?.. – Он пожал плечами. Его улыбка, тон, взгляд казались одновременно и простодушными, и страстными. Дженни почувствовала внутреннюю дрожь.
– Bastardo! Негодяй! – выдохнула она с презрением, взбешенная реакцией своего тела на его бесстыдное предложение. Волна желания поднялась из глубины ее существа к груди, соски отвердели. Чувство было таким сильным, что стало заметно, как она вся трепещет.
– Смотри-ка, твой итальянский становится богаче с каждым днем! – Габриель попытался рассмеяться, но не смог. Гнев прошел, исчезло холодное равнодушие. Он казался удрученным. – Прости меня, cara. Я не имел в виду ничего плохого. Я только хотел сказать, что желаю тебя с той минуты, когда увидел впервые… с первого поцелуя… прикосновения… каждое мгновение я хочу тебя. Даже сейчас. – Его голос был нежным, чувственным. – Но ты уже забыла о том, что было между нами… что мы нашли за тысячи миль от родного дома, две перелетные птицы, носимые бурей и брошенные в объятия друг друга. – Он сделал театральную паузу.
«Для большего эффекта», – подумала Дженни. Была она права или нет, но сердце подпрыгнуло в груди, и она сжалилась над ним, улыбнулась.
– Пожалуйста, забудь о том, что я сказал тебе… так грубо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
– Джоко приехал в Америку из Белфаста, Фред. Мы приехали вчера на одном и том же пароходе. Сегодня, прежде чем начать работать, мы устроили себе праздник. Пойдете с нами?
– Конечно. Я буду отмечать свой приезд в Америку, в Нью-Йорк. Целый мир, знатный и незнатный, проходит через этот великий портовый город. И я среди лучших. Сегодня мы устроим пирушку, а завтра гениальный музыкант из Италии предложит свой талант симфоническому оркестру, выступающему в новом зале мистера Карнеги.
– Эй, дедушка, если ничего не найдешь, сможешь играть на перекрестках за пенни, – фыркнул Рокко.
– Пусть все чайки, летающие над синим морем, выклюют тебе глаза, дерзкий щенок, – злобно бросил Фред. – Я – Великий Фостер, в прошлом – Великий Фассано, а не твой родственник, уж, конечно, не твой дед. Не смей так называть меня. У меня седая голова. Ты должен относиться с уважением к старшему по возрасту, хотя я всего на каких-то десять лет старше твоего кузена Габриеля. И еще, Фред Фостер никогда не играл на перекрестках, но, даже если придется, он сохранит достоинство. Мы все не более, чем семена, летящие по ветру. Мы прорастаем или умираем там, куда нас занесло.
– Эй, Фред. Можете сыграть на скрипке «После бала»? – прервал его речь Джоко Флинн, и Фостер сразу же заиграл.
Рокко бродил по причалу и бросал камни в чаек – на всякий случай, вдруг они и в самом деле надумают выклевать ему глаза. «Никогда не угадаешь, что на уме у этих странных людей из Старого Света, как Фред или Медея, – беспокойно думал мальчик. – Не знаешь, действительно ли они имеют власть над темными силами или это просто кажется».
Все это время Дженни и Габриель то смущенно смотрели друг на друга, то отводили взгляд. Наконец, он взял ее лицо в свои ладони.
– У тебя глаза такие синие, как яйцо малиновки, – сказал он.
– У тебя, должно быть, ужасно болит рука, – ответила она.
– Дженни, сейчас для меня – для нас – все изменилось.
– Я знаю. – Дженни отошла от него, сцепив руки за спиной.
– Теперь я свободен. Ты не передумала попытать счастья со мной?
– Теперь, когда ты свободен, я думаю иначе, Габриель.
– Ты из тех женщин, кто не держит слово, как и Фиамма, а? Знаю, мне нечего предложить тебе… – Он вывернул карманы. – Но наступит день, если он когда-нибудь наступит для нас двоих… и кто знает?
– Ты делаешь мне предложение? – осведомилась Дженни. Не ожидая ответа, она торопливо заговорила, опасаясь, что ей не дадут сказать: – У меня другие планы. На мне лежит ответственность за детей. Меня ищет дядя Эвальд и ждет Айова. Дядя писал, что там хорошая земля. Это трудная жизнь, но мне она знакома. Конечно, хотелось бы иметь мужа, с которым можно разделить тяготы жизни, кто стал бы отцом моих детей – четырех, а, может быть, шести. Мне нужен размеренный образ жизни и надежный домашний очаг. Ты же, Габриель, бродяга с душой скитальца. Ты не из тех, кто трудится на полях от зари и до заката. А я не из тех, кто пойдет за тобой по свету или останется одна в этом огромном городе или в другом, терпеливо ожидая твоего возвращения.
– Нью-Йорк – великий город, – начал Габриель, но заставил себя замолчать. Он не хотел прерывать взволнованную речь Дженни. Девушка была необыкновенно хороша. Голова поднята высоко, царственно. Все ее существо дышало силой и уверенностью.
– Я знаю, что Нью-Йорк полон желаний и надежд. Но я уже поняла, что он может отнять у тебя душу. Детям здесь не место. В маленьких темных комнатах они вырастут бледными, хилыми, как растения, лишенные солнечного света. На вашей улице я видела оборванных, нечесаных мальчишек четырех-пяти лет. Они играли на мостовой, едва ли не под копытами громадных лошадей…
– Помолчи, Дженни. Я хочу, чтобы ты осталась, хотя бы ненадолго, – сказал Агнелли.
– Габриель, между нами… взаимное влечение. Из-за него у меня появились глупые надежды. Но я не хочу рисковать. V меня есть мечта, и я должна за нее держаться. Прошу тебя, пойми, я… я сожалею. – Она пыталась заглянуть ему в глаза, но он отвел взгляд и отвернулся.
– Пустяки, Дженни. После того, что со мной сделала Фиамма, не знаю, смогу ли еще когда-нибудь поверить женщине, – солгал Габриель. Он был оскорблен и разгневан. Его горячий темперамент взял над ним верх, и он вспылил. – К тому же, я не собираюсь рисковать своим будущим ради женщины с двумя детьми.
Дженни побелела как мел. У Габриеля сердце сжалось от боли и жалости, но он не мог остановиться.
– Я не просил тебя выйти за меня замуж. Я всего лишь просил остаться ненадолго, – в его хриплом, раздраженном голосе послышались нотки сожаления о сказанном, но прекрасные черные глаза, когда он повернулся к ней, гневно пылали. – Ты спрашиваешь, понимаю ли я? Конечно, понимаю, сейчас мне нельзя связывать свою жизнь ни с одной женщиной. Я буду наслаждаться свободой, может быть, долго, а может, и нет. Я понимаю, ты хочешь найти здорового, сильного, не слишком умного крестьянского парня, чтобы он пахал ваши поля и не ссорился с тобой, но есть выход и получше. Найди себе богатого американца. Такая красавица, как ты, может подняться очень высоко. Я просто подумал, что до приезда дяди Эвальда мы могли бы быть… вместе, как до сих пор. – На лице Дженни вспыхнул румянец негодования. – Я знаю, тебе нравится, когда я прикасаюсь к тебе, а? Итак?.. – Он пожал плечами. Его улыбка, тон, взгляд казались одновременно и простодушными, и страстными. Дженни почувствовала внутреннюю дрожь.
– Bastardo! Негодяй! – выдохнула она с презрением, взбешенная реакцией своего тела на его бесстыдное предложение. Волна желания поднялась из глубины ее существа к груди, соски отвердели. Чувство было таким сильным, что стало заметно, как она вся трепещет.
– Смотри-ка, твой итальянский становится богаче с каждым днем! – Габриель попытался рассмеяться, но не смог. Гнев прошел, исчезло холодное равнодушие. Он казался удрученным. – Прости меня, cara. Я не имел в виду ничего плохого. Я только хотел сказать, что желаю тебя с той минуты, когда увидел впервые… с первого поцелуя… прикосновения… каждое мгновение я хочу тебя. Даже сейчас. – Его голос был нежным, чувственным. – Но ты уже забыла о том, что было между нами… что мы нашли за тысячи миль от родного дома, две перелетные птицы, носимые бурей и брошенные в объятия друг друга. – Он сделал театральную паузу.
«Для большего эффекта», – подумала Дженни. Была она права или нет, но сердце подпрыгнуло в груди, и она сжалилась над ним, улыбнулась.
– Пожалуйста, забудь о том, что я сказал тебе… так грубо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81