— Эрик просто вне себя, — сказал он, — и я его понимаю. Ничего хорошего, когда у полицейского крадут оружие. К тому же я подозреваю, что он забыл запереть наружную дверь. Здесь, в деревне, многие не запираются. Или может быть, оставил окно открытым. Он почему-то ничего не говорит, как вор проник в дом.
— Он что-то говорил о разбитом окне.
— Мог и сам разбить, увидев, что случилось. К тому же неизвестно, правильно ли оформлена покупка. В этой стране очень много оружия, особенно охотничьего, хранится как попало, вовсе не так, как положено по закону.
Стефан открыл стоящую на столе бутылку «Рамлёзы» и заметил, что Джузеппе за ним наблюдает.
— Как ты? — спросил Джузеппе.
— Не знаю. Наверное, мне гораздо страшнее, чем хочется признать. — Стефан поставил бутылку на стол.
— Давай об этом не говорить, — сказал он. — Мне гораздо интереснее, что нас ждет в следующем действии.
— Я останусь тут на вечер. Просмотрю еще раз бумаги. Похоже, сегодняшнее обсуждение открывает кое-какие новые возможности. Меня беспокоит Эльза Берггрен — никак не могу понять ее роль. Если Ханна действительно ее видела, о чем это говорит? И Эрик, конечно, прав со своими возражениями — семидесятилетняя тетка тащит здорового мужика в лес, прикручивает к дереву и расстреливает. Почти невозможно вообразить.
— В Буросе был один старый следователь, Фредлунд, — сказал Стефан. — Неприветливый, медлительный, брюзга — но какой следователь! Как-то он в припадке хорошего настроения, что с ним бывало крайне редко, сказал одну фразу, и я ее запомнил на всю жизнь. Представь, что ты идешь с лампой в руке, сказал он. Надо светить впереди себя, чтобы видеть, куда ставишь ногу. Но время от времени надо посветить и в сторону, чтобы посмотреть, куда ты не ставишь ногу. Честно говоря, я не совсем уверен, что точно понял, какой смысл он в это вкладывал, но я истолковал так — все время надо проверять, в центре ли ты. Кто из наших персонажей сейчас самый важный?
— И что, если твою теорию применить к нашей ситуации? Я сегодня только и делал, что говорил, теперь я хочу послушать.
— Может быть, еще какая-то цепочка существует между человеком в горах и Эльзой Берггрен? Это же не обязательно правда — ее рассказ, что он на нее напал. Мне пришло в голову, что весь сыр-бор мог разыграться потому, что я туда сунулся. И вот тебе первый вопрос — есть ли связь между ней и Херейрой? Второй вопрос уводит нас в другую сторону. Есть ли кто-то еще, где-то в тени, о ком мы пока ничего не знаем?
— Кто-то с теми же взглядами, что и Молин с Берггрен? Ты предполагаешь какую-то неонацистскую сеть?
— Мы знаем, что она существует.
— Значит, так: приезжает Херейра и танцует танго с Гербертом Молином. Это становится началом целого ряда событий. Прежде всего: Эльза Берггрен решает, что Авраама Андерссона надо убить. И она подыскивает подходящего человека из своей коричневой организации, который берет на себя эту работу?
— Я сам понимаю, что это звучит странно.
— Не так уж и странно, — сказал Джузеппе. — Я приму это во внимание, когда вечером буду вгрызаться в эти папки.
Стефан пошел в гостиницу. С улицы он увидел, что в номере Вероники Молин темно. Девушка за стойкой склонилась над новым компьютером.
— Ты долго еще здесь пробудешь?
— До среды, если можно, — сказал он.
— На конец недели уже все заказано.
— Испытатели?
— Ориентировщики из Латвии. У них здесь будет спортивный лагерь.
Стефан взял ключ.
— А в Свеге есть кегельбан? — спросил он.
— Нет, — удивленно сказала она.
— Я просто поинтересовался.
Он поднялся в номер и лег на кровать. Смерть Ханны Тунберг напомнила ему что-то, но он не мог вспомнить что.
Наконец он вспомнил. Картинки памяти были очень нерезкими и все время ускользали, и ему потребовалось время, чтобы их истолковать.
Ему было пять или шесть лет. Он не помнил, где были мать и сестры — дома были только он и отец. Кажется, это было вечером. Он играл на полу с машинкой, за красным диваном в гостиной. Машинка была деревянная, желто-голубая, с красной полосой на борту. Он внимательно смотрел на невидимую дорогу, прочерченную им мысленно на ковре, но невольно прислушивался к шороху газеты. Совершенно обычный звук, но не такой уж безопасный. Отец иногда просто приходил в бешенство, читая газеты, мог разорвать газетный лист в клочки. «Эти чертовы социалисты», — восклицал он. И рвал газету. Как листья на дереве — шелестят, словно газета, а потом штормовой ветер срывает их с дерева. Он вел свою деревянную машину по дороге, петляющей у подножия крутой горы. С другой стороны — крутой обрыв. Дорога была опасной. Он знал, что отец сидит в темно-зеленом кресле у камина. Сейчас он опустит газету и спросит, чем Стефан занимается. Без ласки, без интереса — просто проконтролировать, что все в порядке.
Но вдруг шорох прекратился, послышался стон и глухой удар. Машинка остановилась — лопнула задняя шина. Он осторожно выкарабкался из кабины — машина могла в любой момент сорваться в пропасть.
Он встал и посмотрел за диван. Отец лежал на полу. Газета по-прежнему была у него в руке. И он стонал. Стефан осторожно подошел к отцу. Для безопасности, чтобы не быть совсем беззащитным, он взял с собой машину — в случае чего можно удрать. Отец смотрел на него испуганно, он пытался что-то сказать. Губы у него были совершенно синие. «Я не хочу умирать так, — разобрал Стефан, — я хочу умереть стоя, как мужчина». Вдруг картинка погасла. Он уже не был участником, он был вне происходящего. Что было дальше? Он помнил свой страх, машину в руке, синие губы отца… Потом вбежала мать. Сестры, наверное, тоже — но сестер он не запомнил. Там были только отец, мать и он. И машинка с красной полосой на борту. Он даже помнил марку — «Брио». Игрушечный автомобиль «Врио». «Врио» выпускало еще замечательные игрушечные поезда, гораздо лучше, чем машины, но Стефану машина тоже нравилась — он получил ее в подарок от отца. Конечно, лучше бы он подарил ему поезд. Но у машины была красная стреловидная полоса на борту, и она висела на краю обрыва — вот-вот сорвется.
Мать схватила его на руки, что-то крикнула — дальше воспоминания путались. Он помнил только машину «скорой помощи», отца в больничной кровати, губы уже не такие синие. Слова, какие-то слова, их, наверное, часто повторяли, иначе они бы не застряли в памяти. Динамическое нарушение мозгового кровообращения.
Но что он помнил совершенно ясно, так это слова отца: «Я не хочу умирать так, я хочу умереть стоя, как мужчина».
Как солдат в гитлеровской армии, подумал Стефан. Маршируя во имя Четвертого рейха, в надежде, что он окажется не такой хрупкий, как Третий.
Он накинул куртку. Похоже, он вздремнул, вспоминая. Было уже почти девять. Он вышел — почему-то не захотелось есть в гостинице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108