). Теперь оставалось только набрать нужный номер и сказать несколько слов.
Глава 35. Откровения в кабинете ОППН
— Знаешь, Морошка, до последнего времени мне казалось, что я с каждым годом понимаю в жизни все больше и могу достаточно просто разобраться в происходящем… Ты куришь? — Стас так внезапно перешел от рассуждений к вопросу, что Соня слегка оцепенела, складывая разбежавшиеся мысли.
— Курю… Да. А ты чего спросил? — Морошкина мягко улыбнулась, словно чувствуя вину за неловкую паузу, на которую Стас, кажется, даже не обратил внимания. Вообще же, он производил непривычное впечатление своей обескураженностью. — А ты ведь никогда не курил? Начал, что ли?
— Да нет. Я к тому, что если ты куришь, то кури. — Весовой тоскливо глядел в пространство. — Мне спокойнее, когда другие курят, хотя это вредно, то есть и курить, и дышать дымом.
— Так мне курить или нет? — Софья рассмеялась, сочувственно всматриваясь в подрагивающее лицо одноклассника. — Что вообще с тобой стряслось? Влюбился? Мне-то ты можешь довериться. Вдруг я тебе чем-то помогу? А не помогу, так хоть посочувствую. Мы, бабы, знаешь, для того и нужны, чтобы вас, мужиков, слушать да потихоньку сочувствовать.
— Понимаешь, Сонь, я собрался поговорить с тобой на одну очень серьезную тему, причем это больше важно для тебя, чем для меня, но вот прийти-то пришел, а как начать — не знаю. Попробую покрутить вокруг да около — вдруг как-нибудь само проклюнется. — Весовой внимательно, словно за жизненно важным для него делом, наблюдал за тем, как Морошкина достает сигарету и зажигалку, закуривает, выдыхает первую порцию дыма, пенящегося в солнечных струях, пронзивших закопченные оконные стекла. — А ты про меня, наверное, мало что теперь знаешь? Сколько не виделись-то? А если и виделись, то не откровенничали. Я тебе не говорил тогда, на встрече, ну чтобы не омрачать общий праздничный настрой, — от меня ведь жена фактически ушла, то есть даже уехала. В Америку.
— Как?! Инка умотала?! Да у вас же все так хорошо складывалось?! — Морошкина оборвала друга, чтобы несколько поддержать его своей уверенностью в благополучии семьи Весового. Авось хоть от этого необременительного женского участия ему станет легче, а то он уж нынче действительно слишком уныл. — Да она ж еще в институте клялась никогда родину не бросать, что бы в России ни творилось. С нами же в группе иностранцы учились, так ей один парень из Греции, причем из богатой семьи, несколько раз предложение делал. Что ты! Ни в какую! Ты извини, что я сейчас вспоминаю…
— Господь с тобой, Морошка, когда ж еще вспоминать, как не сейчас, пока мы с тобой еще из ума не выжили. Ну а было у нас, кстати, не так уж все и хорошо, хотя, честно сказать, не намного хуже, чем у других. — Стас вздохнул. — Последние-то годы мы, признаться, вообще не жили как муж и жена, а просто держались по инерции рядом. Я много думаю о таких вещах, как распад семьи, особенно в наше время, и прихожу к выводу, что это из-за всеобщей неразберихи, которая уже десять лет у нас творится. Ну не обойтись тут без политики! Ты можешь меня обвинить в безумии, по мне иногда приходит мысль о том, что, может быть, все приключения, а точнее, злоключения нашей страны, да и всего соцблока, — суть этапы хитроумного долгосрочного плана нашего правительства. Но тут же я спрашиваю себя: а где оно, правительство? За это время весь аппарат столько раз сменился, что те фамилии, которые звучали в начале перестройки, давно уже обесцвечены или даже объявлены вне закона. Как же они вернутся, чтобы все исправить? Да никак!
— Неужели ты допускаешь, Стасик, что эти твои предполагаемые авторы столь загадочного плана могли допустить такой кошмар, в котором мы оказались? — Морошкина без стеснения и спешки изучала лицо Весового, поскольку понимала, что в его состоянии люди обычно смутно помнят, с кем и когда виделись, что ели и во что были одеты. — Они-то ведь тоже, чай, не на Марсе проживают?
— Да в том-то и дело, что не допускаю! Что же это, дорогая моя, за политики такие, которые могли согласиться рискнуть целостностью и могуществом своего государства, жизнями и судьбами миллионов сограждан?! — Весовой неожиданно строго и требовательно уставился на форточку, вернее, на петербургское небо, которое именно в этот момент погрустнело и смялось, словно капризное лицо младенца. — Согласись, Сонь, ведь то, что мы имели, чем пользовались, — это действительно были великие завоевания нашего великого народа. Шутка ли: бесплатное детство, оплаченная старость, возможность обеспечить все население работой и жильем — это было воплощенное чудо! Семидесятые, которые теперь клянут, называют «застоем» — да это же, по сравнению с теперешним адом, был сущий рай!
— Не совсем так, Стасик! — Соня прервала речь друга жестом руки с сигаретой, пепел с которой рухнул на бумаги, лежавшие на письменном столе Морошкиной. Софья привычно сдула серый холмик за край стола. На очередном вздохе Морошкина исподлобья посмотрела на гостя. — В том времени было много насилия. Ну а сейчас, конечно, много ужаса. Иногда даже кажется, что действительно грядет Второе пришествие.
— Да и я к тому же, пожалуй, пришел. — Стас искренне обрадовался и протянул к собеседнице руки ладонями вверх, будто предлагал сыграть в «пятнашки». — Ты чувствуешь, как все изменилось? Все события происходят с невероятной скоростью, а время просто утекает сквозь пальцы. Такого раньше, мне кажется, не было. Я думаю, это тоже свидетельствует о приближении чего-то апокалипсического. Заметь, Сонь, какой-нибудь мерзавец что-то совершит и вскоре — все, нет его. Вот ведь как возмездие стало быстро приходить! Я, честно говоря, тоже жду Страшного суда, только чересчур грешен, чувствую — достанется мне по полной программе. Я самому себе всегда повторяю: те испытания, которым ты подвергаешься, ты заслужил! Помнишь, мы по истории проходили про чудаков, которые ходили по Европе и хлестали себя почем зря. Да и наши такие же были: обузу всякую на себе таскали, не пили, не ели, то есть сами себя постоянно наказывали. Я эту систему сравниваю со Страховым или Пенсионным фондами: начал ты над собой измываться, значит, открыл счет на свое имя и на нем деньги на черный день копишь. Правда ведь, почти то же самое получается: когда в полнейшей нужде существуешь, себя, как врага народа, истязаешь, то получается, что и грешить некогда. Зато если что с тобой и случится, то ты уж таких лишений натерпелся, что после них, как говорится, и сам черт уже не страшен. Я, Сонь, может, в ересь впадаю, но что делать, нас в свое время слову Божью не обучали, а сейчас столько дел каждый день наваливается, что, по сути, на самом главном-то и не сосредоточиться.
— Я, Стасик, столь серьезно не рассуждаю — все же баба, а не философ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92