Второй: раскрытой пригоршней ударить противника в пах, сжать там то, что попадется, и со всей мочи рвануть на себя».
Весовой с безрадостной иронией подумал, какой из этих двух приемов способен сейчас его выручить? А может, еще раз попробовать по-хорошему:
— Давай-ка так, ты тихо-спокойно берешь своего кореша и следуешь за мной, мы спускаемся на берег, и я вас отпускаю на все четыре стороны.
* * *
Морошкин с необъяснимой неспешностью вспоминал сейчас, как Станислав Егорович, аллергически шмыгая носом, поучал его боевым премудростям: «Имей в виду, Павлик, у каждого — свой контроль за ситуацией, поскольку и ситуация, согласись, у всех разная. Тот, кто воюет на поле брани, должен быть постоянно готов к нападению во время боевых действий или в течение всей кампании. Тот, кто просто расстреливает, наверное, может никогда не опасаться нападения во время своей службы, но позже, может быть в течение всей жизни, не должен исключать возможности покушения на свою жизнь в любой момент. Вообще, установка зависит от того, в чьей роли ты выступаешь: охотника или дичи, хищника или травоядного? За чем охотится зверь? За пропитанием. За чем охотится человек? За наживой. И это — одна из установок для тех, кого называют наемниками. Кстати, мы с тобой немного из этой категории. Когда мы охраняем объект, ну хоть эту субмарину, мы — сторожевые псы, овчарки, ротвейлеры, ризеншнауцеры. А если нас включают в облаву, то это уже сфера легавых, пойнтеров и борзых. А если, скажем, не дай Бог, бросят на улицу народ усмирять, то есть биться с себе подобными, мы уже, прости меня, — бультерьеры. Поэтому всегда выбирай, кем станешь, а если воплотился, то действуй сообразно роли. Если мы банк охраняем, что для нас самое опасное? Попытка ограбления или теракт. Вот о них и думай. А здесь, в кабаке, — дебош клиентов. Прочее можно исключить, потому что мы на входе имеем право прозвонить любую персону. Конечно, на все случаи жизни рецептов не дашь, но, если хочешь жить и быть здоровым, — обоняй, осязай, прижимай уши, но чтобы никто этого не замечал. Правда, есть рисковые ребята, которые практически ничего никогда не учитывают и считают, что с ними ничего плохого не может случиться. Ну что ж, иногда с ними действительно ничего не случается, а иногда случается, и они за свою бесшабашность очень сурово платят».
Слизняк вдруг замешкался, склонил голову, улыбнулся, будто внезапно вспомнил нечто чрезвычайно забавное, протянул левую руку навстречу Морошкину, но вдруг стал закручиваться от левого плеча внутрь, словно падая вперед и вниз, но не упал, а продолжал поворачиваться вокруг себя. В тот момент, когда перед Павлом блеснула черной тканью дорогого пиджака узкая спина Слизняка, он различил направленное в свою сторону, незнакомое ему по спортивному залу движение правой руки, белизну салфетки и услышал странный звук, похожий на тот, что издает знамя, хлопая от порывов ветра. «Чем он меня задел? Одежду порвал, что ли?» — подумал Морошкин.
Свидетели этой сцены видели, что Слизняк молниеносным ударом, нанесенным снизу вверх по незащищенному телу охранника, разрезал тому не только форменную одежду, но и живот. Когда Павел различил перед своим лицом салфетку, запятнанную красным цветом, будто завернутыми в нее цветами, то не сразу сообразил, что это — кровь, к тому же его собственная. Только опознав в центре «букета» окровавленный нож, Морошкин бросил взгляд на живот и увидел свои внутренности. «Они же сейчас вывалятся», — подумал Павел и обрадовался, что совершенно не пугается вида собственных потрохов, а, напротив, относится к происшедшему как к чему-то отстраненному и словно наблюдает за собой со стороны. А может быть, ему кажется, что он видит себя извне, поскольку раньше слышал и читал о таких ощущениях? Но все же он сейчас не там, не в своем изуродованном теле, а где-то еще, причем представляет собой все то же «я», которое только что находилось там, в окровавленном теле, обретшем теперь местоимение «он»…
— Горячее! — торжественно произнес Слизняк, с самодовольным любопытством глядя попеременно то на застывшего охранника, то на окровавленный нож. — Праздник!
* * *
Станислав заметил, что Слизняк готовится еще раз ударить Павла ножом, теперь уже по шее, чем, конечно, добьет парня. К отчаянию Весового, их разделяло метров десять, ко всему еще заставленных столами с сидящими за ними посетителями, которые, кажется, не очень-то понимали, что же здесь на самом деле происходит. Можно ринуться на Хомута, нагнуться, врезать ему головой в живот и хотя бы завалить эту тушу вместе с ближайшим столом, но как это поможет Морошкину? Можно рвануть к Павлу по столам, но он не успеет предотвратить удар. Неужели положение безвыходное? Ай, Соня-Сонечка, как же мне твоего парнишку спасти?!
Вдруг подлодка вздрогнула, накренилась, и раздался скрежет металла. Все посыпалось и смешалось, раздались крики, свет замигал, погас, снова вспыхнул и стал пульсировать, а сквозь протараненный корпус внутрь устремились вода и колотый лед.
Весовой увидел, что Слизняк резанул воздух, потому что Пашка уже упал. Хомуту же ударило отброшенным столиком под колени, он упал и смешался с публикой, бросившейся к выходу. Стас схватил катившийся по полу ананас и метнул его в Слизняка. Удар пришелся бандиту в правое ухо. Он отшатнулся, зло глянул на меткого охранника и ввинтился в людской поток, тотчас унесший его из поля зрения Весового.
Стас бросился к Морошкину, нашел его лежащим на полу, поднял и вместе с окровавленным стажером побежал к выходу.
«Афган, родные вы мои, все тот же Афган!» — повторял про себя Весовой, спускаясь по трапу на набережную, где в эвакуации помогали два бойца из вневедомственной охраны и два милиционера, которые обычно дежурили за пределами заведения.
Глава 17. История Артура Ревеня
Артур Вадимович часто вспоминал свое детдомовское детство. «Сирота при живых родителях», — называли его воспитатели. Действительно, мать и отец его были живы, причем живы они и теперь, когда ему самому уже за сорок, но оба они были лишены родительских прав, едва Артуру исполнилось пять лет. Вначале отлучили отца — по причине неоднократных судимостей за грабежи и разбои, позже мать — за пьянство, воровство и проституцию. Обоих несколько раз сажали.
Отсидев первый срок, мать появилась в детдоме. Ревень был тогда во втором классе. От матери несло перегаром. Женщина тискала и мяла мальчика, рыдала и хохотала. «Я тебя завтречка заберу, сыночек», — обещала мать.
Артур не спал всю ночь. Вставать с кровати запрещалось. В туалет разрешалось выйти только один раз. Мальчик лежал и представлял, как придет мать, мамочка. Вместе с ней, гордый и независимый, он пройдет через весь этот беспощадный к детям дом и окажется во дворе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Весовой с безрадостной иронией подумал, какой из этих двух приемов способен сейчас его выручить? А может, еще раз попробовать по-хорошему:
— Давай-ка так, ты тихо-спокойно берешь своего кореша и следуешь за мной, мы спускаемся на берег, и я вас отпускаю на все четыре стороны.
* * *
Морошкин с необъяснимой неспешностью вспоминал сейчас, как Станислав Егорович, аллергически шмыгая носом, поучал его боевым премудростям: «Имей в виду, Павлик, у каждого — свой контроль за ситуацией, поскольку и ситуация, согласись, у всех разная. Тот, кто воюет на поле брани, должен быть постоянно готов к нападению во время боевых действий или в течение всей кампании. Тот, кто просто расстреливает, наверное, может никогда не опасаться нападения во время своей службы, но позже, может быть в течение всей жизни, не должен исключать возможности покушения на свою жизнь в любой момент. Вообще, установка зависит от того, в чьей роли ты выступаешь: охотника или дичи, хищника или травоядного? За чем охотится зверь? За пропитанием. За чем охотится человек? За наживой. И это — одна из установок для тех, кого называют наемниками. Кстати, мы с тобой немного из этой категории. Когда мы охраняем объект, ну хоть эту субмарину, мы — сторожевые псы, овчарки, ротвейлеры, ризеншнауцеры. А если нас включают в облаву, то это уже сфера легавых, пойнтеров и борзых. А если, скажем, не дай Бог, бросят на улицу народ усмирять, то есть биться с себе подобными, мы уже, прости меня, — бультерьеры. Поэтому всегда выбирай, кем станешь, а если воплотился, то действуй сообразно роли. Если мы банк охраняем, что для нас самое опасное? Попытка ограбления или теракт. Вот о них и думай. А здесь, в кабаке, — дебош клиентов. Прочее можно исключить, потому что мы на входе имеем право прозвонить любую персону. Конечно, на все случаи жизни рецептов не дашь, но, если хочешь жить и быть здоровым, — обоняй, осязай, прижимай уши, но чтобы никто этого не замечал. Правда, есть рисковые ребята, которые практически ничего никогда не учитывают и считают, что с ними ничего плохого не может случиться. Ну что ж, иногда с ними действительно ничего не случается, а иногда случается, и они за свою бесшабашность очень сурово платят».
Слизняк вдруг замешкался, склонил голову, улыбнулся, будто внезапно вспомнил нечто чрезвычайно забавное, протянул левую руку навстречу Морошкину, но вдруг стал закручиваться от левого плеча внутрь, словно падая вперед и вниз, но не упал, а продолжал поворачиваться вокруг себя. В тот момент, когда перед Павлом блеснула черной тканью дорогого пиджака узкая спина Слизняка, он различил направленное в свою сторону, незнакомое ему по спортивному залу движение правой руки, белизну салфетки и услышал странный звук, похожий на тот, что издает знамя, хлопая от порывов ветра. «Чем он меня задел? Одежду порвал, что ли?» — подумал Морошкин.
Свидетели этой сцены видели, что Слизняк молниеносным ударом, нанесенным снизу вверх по незащищенному телу охранника, разрезал тому не только форменную одежду, но и живот. Когда Павел различил перед своим лицом салфетку, запятнанную красным цветом, будто завернутыми в нее цветами, то не сразу сообразил, что это — кровь, к тому же его собственная. Только опознав в центре «букета» окровавленный нож, Морошкин бросил взгляд на живот и увидел свои внутренности. «Они же сейчас вывалятся», — подумал Павел и обрадовался, что совершенно не пугается вида собственных потрохов, а, напротив, относится к происшедшему как к чему-то отстраненному и словно наблюдает за собой со стороны. А может быть, ему кажется, что он видит себя извне, поскольку раньше слышал и читал о таких ощущениях? Но все же он сейчас не там, не в своем изуродованном теле, а где-то еще, причем представляет собой все то же «я», которое только что находилось там, в окровавленном теле, обретшем теперь местоимение «он»…
— Горячее! — торжественно произнес Слизняк, с самодовольным любопытством глядя попеременно то на застывшего охранника, то на окровавленный нож. — Праздник!
* * *
Станислав заметил, что Слизняк готовится еще раз ударить Павла ножом, теперь уже по шее, чем, конечно, добьет парня. К отчаянию Весового, их разделяло метров десять, ко всему еще заставленных столами с сидящими за ними посетителями, которые, кажется, не очень-то понимали, что же здесь на самом деле происходит. Можно ринуться на Хомута, нагнуться, врезать ему головой в живот и хотя бы завалить эту тушу вместе с ближайшим столом, но как это поможет Морошкину? Можно рвануть к Павлу по столам, но он не успеет предотвратить удар. Неужели положение безвыходное? Ай, Соня-Сонечка, как же мне твоего парнишку спасти?!
Вдруг подлодка вздрогнула, накренилась, и раздался скрежет металла. Все посыпалось и смешалось, раздались крики, свет замигал, погас, снова вспыхнул и стал пульсировать, а сквозь протараненный корпус внутрь устремились вода и колотый лед.
Весовой увидел, что Слизняк резанул воздух, потому что Пашка уже упал. Хомуту же ударило отброшенным столиком под колени, он упал и смешался с публикой, бросившейся к выходу. Стас схватил катившийся по полу ананас и метнул его в Слизняка. Удар пришелся бандиту в правое ухо. Он отшатнулся, зло глянул на меткого охранника и ввинтился в людской поток, тотчас унесший его из поля зрения Весового.
Стас бросился к Морошкину, нашел его лежащим на полу, поднял и вместе с окровавленным стажером побежал к выходу.
«Афган, родные вы мои, все тот же Афган!» — повторял про себя Весовой, спускаясь по трапу на набережную, где в эвакуации помогали два бойца из вневедомственной охраны и два милиционера, которые обычно дежурили за пределами заведения.
Глава 17. История Артура Ревеня
Артур Вадимович часто вспоминал свое детдомовское детство. «Сирота при живых родителях», — называли его воспитатели. Действительно, мать и отец его были живы, причем живы они и теперь, когда ему самому уже за сорок, но оба они были лишены родительских прав, едва Артуру исполнилось пять лет. Вначале отлучили отца — по причине неоднократных судимостей за грабежи и разбои, позже мать — за пьянство, воровство и проституцию. Обоих несколько раз сажали.
Отсидев первый срок, мать появилась в детдоме. Ревень был тогда во втором классе. От матери несло перегаром. Женщина тискала и мяла мальчика, рыдала и хохотала. «Я тебя завтречка заберу, сыночек», — обещала мать.
Артур не спал всю ночь. Вставать с кровати запрещалось. В туалет разрешалось выйти только один раз. Мальчик лежал и представлял, как придет мать, мамочка. Вместе с ней, гордый и независимый, он пройдет через весь этот беспощадный к детям дом и окажется во дворе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92