Разве может быть плохим или хорошим самое сокровенное желание человека? Разве в таких понятиях следует об этом судить? Ведь это самое высокое, что только можно вообразить, а если подавлять в себе, пригибать, чтоб никто, упаси Бог, не заметил, чтоб не осудили, не наказали, так и жить не стоит. Вокруг кричат: ах, любовь, какое прекрасное, какое чистое чувство, - и все делают вид, будто не понимают, что никакой чистоты и ничего прекрасного в этом чувстве нет, а любовь сама по себе выше чистоты как мы ее себе представляем и понимаем. Все это так просто, все, что есть в жизни, что происходит с тобой и что ты понимаешь и знаешь, - иной раз все это вдруг переходит в любовь, когда ты встречаешь того самого, единственного, у тебя получается как бы ожог, и тогда ты всех можешь ненавидеть или любить, все равно, и на все готов пойти, а любишь только одного, только он для тебя и существует. Я теперь понимаю, что лишь в этом весь мой смысл, а если бы не это, я бы запутался, заплутал в трех соснах... и что бы еще за пустота подстерегала меня, Надя? Только теперь я стал жить. Я тихонько, за спиной, что ли, оплачиваю эту свою новую жизнь позором... к тому же, учти, за все за это, за все мои мытарства, старания, лишения и горения она даже не дает мне вволю и толком с ней перепихнуться!.. в общем, в старые времена сказали бы, наверное, что я заключил союз с сатаной, но я уже ничего другого не хочу и я буду оплачивать до конца.
--------------------
Я говорил в кухне эти слова и все словно карабкался куда-то, а то даже мелькало во мне впечатление, будто я уже едва держусь за стол и сползаю, вот уже почти кладу зубы на клеенку и сейчас свалюсь. Мы с Наденькой бились, как мухи в пыльном стакане, она хотела говорить, я мешал ей, говорил сам, так и отобрал у нее последнее слово, которого она домогалась. Затем она привела себя в порядок, надела симпатичный жакетик, чтобы идти по магазинам за покупками, мы вышли на улицу, и мне помечталось - конечно же, с легкостью, с какой я думал теперь перемахнуть от сестры к человеку Кураги, - что ее дела, а значит и мои, пошли на поправку. Что проблемы отступили и перед Наденькой все объяснилось, распогодилось. На улице мы говорили уже весело и шутейно. Был незатейливый разговор без всякого содержания, уютно шлось в толпе, под солнцем, мимо книжных развалов, и Надя под жакетиком снова жила своей прежней жизнью. Я верил, что с ней худого не случится. Чтобы убить время, оставшееся до курагинской встречи, я потолкался с ней по магазинам, отпуская даже и советы, посмеиваясь, а потом спустился в винный подвал выпить стаканчик. Оттуда катились навстречу входящим взрывы хриплого, не совсем как бы и естественного, хотя вполне безудержного смеха. Там веселились. Над каким-то старичком, падавшим с ног, куражились от души, но все как бы неестественно, а словно даже стараясь выслужиться перед огромной продавщицей, которая, заняв необъятной грудью почти весь прилавок, взирала на происходящее тупо, но с достоинством и с готовностью немедленно, как только прозвучит некий сигнал, приступить к назиданиям. Наденька была сейчас далеко. Мне все еще не удавалось настроиться на курагинскую волну, на ту линию поведения, в которой я видел залог успеха. В небе сияла пушистая облачность, мягко шумели деревья, неожиданно поворачиваясь тыльной стороной листьев, и я среди этого был слишком беспечен, даже так нехорошо и обреченно, что Курага с его кумирней и сложностями рисовался мне на редкость смешным малым; это был неверный подход, с Курагой следовало считаться, особенно сейчас, когда именно от него многое зависело. Я постарался взять себя в руки.
Кураги дома не оказалось. Его пухленькая и прыткая в разных дурачествах дочь, та самая, которой не давалось французское произношение, провела меня, бесенком скача на ходу, в комнату и велела ждать. Вскоре появилась и ее немногословная мать, с подносом в руках, поставила предо мной чашечку кофе и села напротив, скромно подобрав под себя ноги и уставившись на меня немигающими глазами. Девочка с нечленораздельными воплями каталась по дивану, высоко задирая в каких-то акробатических упражнениях толстенькие ножки, показывая мне розовые трусики, плотно облегавшие ее юный зад. Я пил кофе и рассеянно пробегал глазами по аккуратно выстроенным на полках книгам. Спустя четверть часа наследница курагинских достоинств и богатств, в своей невнятной резвости дошедшая до полного со мной взаимопонимания, вздумала оседлать меня, и когда ее нежные прелести отнюдь не субтильно поместились на моей шее, мать внезапно оживилась и с приятной усмешкой осведомилась:
- Приходилось ли вам читать Чехова?
- Конечно, - ответил я, придерживая суетившуюся девочку за коленки. Кто же его не читал?
- Ну, не скажите, - возразила почтенная особа, отчего-то покраснев, не все, далеко не все... Вот, например, случай - наша соседка, я у нее спрашивала, ну так, к слову пришлось, и что же вы думаете? Она сказала, что нет, понимаете меня? она нет, не читала Чехова, так она сказала и добавила, что никогда и не станет читать, потому что Чехов ей неинтересен. Так что далеко не все читали.
- Беру свои слова обратно.
- А вы-то сами читали? - спросила женщина.
- Читал, - сказал я.
Вновь воцарилось молчание. Собеседницу, судя по всему, мои ответы не убедили, что я силен в литературе. После изрядной паузы она спросила:
- Какие же чеховские вещи вам приходилось читать?
Я назвал некоторые, и она вдруг воскликнула, смущенная, взволнованная:
- Вы не думайте, что я только Чехов да Чехов, я и про других могу справиться!
- Пожалуйста, пожалуйста... - пробормотал я.
Женщины набрала полные легкие воздуха, думая выдуть на литературную орбиту нашей беседы какое-нибудь имя позвонче, однако продолжить экзамен ей помешало стремительное появление супруга. Женский пол тотчас был изгнан, девочка даже получила за баловство внушение в виде щелчка по макушке и двух нарядов вне очереди, отбывать которые ей предстояло за роялем под присмотром матери. Дочь залилась плачем, а мать вдруг сказала: это не жизнь. Курага отмахнулся от них. Он был возбужден и мрачен, выяснилось, едва за усмиренными дамами захлопнулась дверь, что и ему э т а жизнь не представляется раем, он недоволен дочерью, недоволен женой, недоволен платными и добровольными, из родичей, репетиторами, школьной системой образования, указаниями министра просвещения и тем, что дворники завели моду подметать улицы в те часы, когда они полны народу, и приходится глотать пыль. Он горячечно разметался на диване, теребил спичечный коробок и щедро изливал раздражение.
- Принес? - спросил он наконец. Я молча положил на стол перстень, и Курага, мельком взглянув на него, выкрикнул с неизъяснимым ожесточением: Греби сюда, Пронзительный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
--------------------
Я говорил в кухне эти слова и все словно карабкался куда-то, а то даже мелькало во мне впечатление, будто я уже едва держусь за стол и сползаю, вот уже почти кладу зубы на клеенку и сейчас свалюсь. Мы с Наденькой бились, как мухи в пыльном стакане, она хотела говорить, я мешал ей, говорил сам, так и отобрал у нее последнее слово, которого она домогалась. Затем она привела себя в порядок, надела симпатичный жакетик, чтобы идти по магазинам за покупками, мы вышли на улицу, и мне помечталось - конечно же, с легкостью, с какой я думал теперь перемахнуть от сестры к человеку Кураги, - что ее дела, а значит и мои, пошли на поправку. Что проблемы отступили и перед Наденькой все объяснилось, распогодилось. На улице мы говорили уже весело и шутейно. Был незатейливый разговор без всякого содержания, уютно шлось в толпе, под солнцем, мимо книжных развалов, и Надя под жакетиком снова жила своей прежней жизнью. Я верил, что с ней худого не случится. Чтобы убить время, оставшееся до курагинской встречи, я потолкался с ней по магазинам, отпуская даже и советы, посмеиваясь, а потом спустился в винный подвал выпить стаканчик. Оттуда катились навстречу входящим взрывы хриплого, не совсем как бы и естественного, хотя вполне безудержного смеха. Там веселились. Над каким-то старичком, падавшим с ног, куражились от души, но все как бы неестественно, а словно даже стараясь выслужиться перед огромной продавщицей, которая, заняв необъятной грудью почти весь прилавок, взирала на происходящее тупо, но с достоинством и с готовностью немедленно, как только прозвучит некий сигнал, приступить к назиданиям. Наденька была сейчас далеко. Мне все еще не удавалось настроиться на курагинскую волну, на ту линию поведения, в которой я видел залог успеха. В небе сияла пушистая облачность, мягко шумели деревья, неожиданно поворачиваясь тыльной стороной листьев, и я среди этого был слишком беспечен, даже так нехорошо и обреченно, что Курага с его кумирней и сложностями рисовался мне на редкость смешным малым; это был неверный подход, с Курагой следовало считаться, особенно сейчас, когда именно от него многое зависело. Я постарался взять себя в руки.
Кураги дома не оказалось. Его пухленькая и прыткая в разных дурачествах дочь, та самая, которой не давалось французское произношение, провела меня, бесенком скача на ходу, в комнату и велела ждать. Вскоре появилась и ее немногословная мать, с подносом в руках, поставила предо мной чашечку кофе и села напротив, скромно подобрав под себя ноги и уставившись на меня немигающими глазами. Девочка с нечленораздельными воплями каталась по дивану, высоко задирая в каких-то акробатических упражнениях толстенькие ножки, показывая мне розовые трусики, плотно облегавшие ее юный зад. Я пил кофе и рассеянно пробегал глазами по аккуратно выстроенным на полках книгам. Спустя четверть часа наследница курагинских достоинств и богатств, в своей невнятной резвости дошедшая до полного со мной взаимопонимания, вздумала оседлать меня, и когда ее нежные прелести отнюдь не субтильно поместились на моей шее, мать внезапно оживилась и с приятной усмешкой осведомилась:
- Приходилось ли вам читать Чехова?
- Конечно, - ответил я, придерживая суетившуюся девочку за коленки. Кто же его не читал?
- Ну, не скажите, - возразила почтенная особа, отчего-то покраснев, не все, далеко не все... Вот, например, случай - наша соседка, я у нее спрашивала, ну так, к слову пришлось, и что же вы думаете? Она сказала, что нет, понимаете меня? она нет, не читала Чехова, так она сказала и добавила, что никогда и не станет читать, потому что Чехов ей неинтересен. Так что далеко не все читали.
- Беру свои слова обратно.
- А вы-то сами читали? - спросила женщина.
- Читал, - сказал я.
Вновь воцарилось молчание. Собеседницу, судя по всему, мои ответы не убедили, что я силен в литературе. После изрядной паузы она спросила:
- Какие же чеховские вещи вам приходилось читать?
Я назвал некоторые, и она вдруг воскликнула, смущенная, взволнованная:
- Вы не думайте, что я только Чехов да Чехов, я и про других могу справиться!
- Пожалуйста, пожалуйста... - пробормотал я.
Женщины набрала полные легкие воздуха, думая выдуть на литературную орбиту нашей беседы какое-нибудь имя позвонче, однако продолжить экзамен ей помешало стремительное появление супруга. Женский пол тотчас был изгнан, девочка даже получила за баловство внушение в виде щелчка по макушке и двух нарядов вне очереди, отбывать которые ей предстояло за роялем под присмотром матери. Дочь залилась плачем, а мать вдруг сказала: это не жизнь. Курага отмахнулся от них. Он был возбужден и мрачен, выяснилось, едва за усмиренными дамами захлопнулась дверь, что и ему э т а жизнь не представляется раем, он недоволен дочерью, недоволен женой, недоволен платными и добровольными, из родичей, репетиторами, школьной системой образования, указаниями министра просвещения и тем, что дворники завели моду подметать улицы в те часы, когда они полны народу, и приходится глотать пыль. Он горячечно разметался на диване, теребил спичечный коробок и щедро изливал раздражение.
- Принес? - спросил он наконец. Я молча положил на стол перстень, и Курага, мельком взглянув на него, выкрикнул с неизъяснимым ожесточением: Греби сюда, Пронзительный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85