Поэтому мы следим за Севером и некоторым образом вторим ему. О лучшем обществе сказано не только в мифическом роде или с намеком на карикатуру. Естественно, людей, на которых мы сейчас указываем, можно отнести к лучшим уже потому, что они не лезут в политику, не принимают позы разных депутатов и дипломатов, не кроят бессмыслицу трудов, выдаваемых ими за научные, не мельтешат в наспех и на смех созидаемом искусстве и тому подобное, но этого может оказаться мало, поскольку есть еще огромная масса, даже целая толпа, которая тоже ничего подобного не делает, а между тем никоим образом не заслуживает доброго слова. Поэтому требуется опись более существенных отличий, и мы просто обязаны заговорить о том, что для нас самих никогда не составляло предела мечтаний, а именно об основательности. В тех, кто теплыми летними вечерами прогуливался по набережной, поглядывая на реку, а то и сплевывая в ее довольно торопливое течение, ясно проступало нечто внушительное, сразу дающее понимание, что если этих представительных людей спросить, кто они такие, ни один из них не станет ни секунды мямлить что-то проблемное о темных геологических и исторических недрах, откуда приходит все живое, о загадках неба, Божьем промысле или неких биологических фокусах. Один твердо ответит вам, что он начальник местной пожарной охраны, другой отрекомендуется директором школы или овощной базы, третий не без гордости объявит себя успешным рыночным торговцем. И у всех приличные таки животы. Никто тут не получался человеком, например, худощавым, нервным на вид, беспокойным, вечно куда-то порывающимся, так что и в этом смысле Север, с его худобой, с его-то нервами, выделялся из ряда, если, конечно, пристало называть рядом то, что в каждом его члене мыслит себя замечательной индивидуальностью и отдельно преуспевшей личностью. Это вкратце; это взято от щедрот классики; и любой местный летописец сказал бы то же и ничем не погрешил бы против истины.
Странным выглядит лишь то, что Севера здесь не только терпели, но по-своему даже и любили. Однако эта странность тотчас развеивается, едва мы добираемся до очевидности, что никто из этих лучших людей вовсе, абсолютно не утруждал себя вопросом, за что можно любить такого человека, как Север. Была разве что общая, никем не растолкованная убежденность в том, что он для чего-то нужен городу. Мужчины дружески похлопывали его по плечу, а их спутницы рассеяно ему улыбались. Сколько-то значительный, широкий взмах руки одного из этих великанов пожарного дела или хранения овощей сразу заколачивал существо Севера в уже окончательную, плотную узость и заставлял его смотреть как бы с фотографии с ее мертвой запечатленностью мгновения, а не из глубины жизни. Если где слаживалась чисто мужская компания, как бы сама собой возникала необходимость Северу присоединиться к ней и с мягкой, одобрительной усмешкой послушать, что говорят эти высшие существа. Тогда начиналось для него некое подобие жизни. Обсуждения нередко переходили в полемику, а Север, как правило, не вмешивался, помалкивал, но в конце концов, когда в споре наступал перелом и дело клонилось в тупик, спрашивали и его мнение, и тогда он отвечал так, чтобы не обидеть ни одну из сторон, но и не ради угождения кому ни попадя. Выслушав Севера, высшие чины пожарной службы, образования и рыночной торговли неожиданно для себя каждый раз впадали в некую оторопь, ибо ими, много времени потратившими на пустое словопрение, овладевала торжественная и величавая мысль, что Север - знает. Кто-нибудь эту мысль и выдавливал из своих недр, глухо произнося: вот, он знает! И хотя никто толком не понимал, что же в действительности знает Север и какую, собственно говоря, точку он поставил в их споре, выходило таким образом, что Север, как к нему ни подступайся, именно что знает и лучше о его положении в сравнении с положением их, споривших, не скажешь.
Вот и нынче, т. е. этим самым вечером, когда Север прибежал от Даши на набережную, кончилось обращением к нему, некой, можно сказать, просьбой внести ясность в вопрос, разделивший компанию на сторонников всевозможных мнений, разница же с обычным порядком вещей случилась та, что Север не ответил и даже не улыбнулся, а лишь взглянул на спорщиков вдруг словно бы в высшей степени опешившим человеком. Но тут надо рассказать все по порядку. Итак, пока Павлик Тушнолобов, в муках делая душой розыск в загадках российского искусства, обеспечивал себе на столичных пажитях безбедную старость или, во всяком случае, думал, что обеспечивает, а его жена без особой запальчивости, но в сущности стойко подтверждала истину, что женщина есть не что иное, как сосуд греха, в то же время Север Глаголев в своей погоне за святостью задвигался с каким-то даже лихорадочным ускорением. Просто удивительно, как он при этом умудрялся сохранять гладко и бледно спокойное, ничем не тронутое, как бы выхолощенное лицо. Однако не об этом речь, хотя, конечно, привести сравнение упомянутого лица с свинцово отливающей в иные вечерние часы гладью реки все же стоит.
На набережной Север присоединился к компании мужчин, которая нами уже вполне описана. Все они стояли мощным, по солидности обращенных внутрь их круга животов, сгустком человечества и время от времени взрывались дружным хохотом, вспугивающим птиц, а Север присел на лавочке хотя и при них, но все же несколько в стороне и молчал, как-то странно отлившись в какую-то неподвижную закорючку или некую тоненькую, психически неудобную в нормальном обществе тень человеческого. На это последнее обстоятельство тотчас обратили внимание, сопряженное с подозрением, что Север нынче таков, что от него можно ожидать даже необыкновенных штук, но он был в действительности не совсем неподвижен и порой, мало уловимым движением повернув голову на тонкой шее, простирал затуманенный коровьей несообразительностью взгляд вдаль по набережной; сильно успокаивало, что он при этом как будто даже сплевывал. Набережная тянулась ровно и далеко, созданная, казалось, не для людского уверенного обитания, а чтобы ее когда-нибудь наконец надлежащим образом застроили, но, впрочем, ее существенно оживляло зрелище с некоторой картинностью прогуливающихся людей. А наверх шел городской холм, дававший полное впечатление устремленных к небесам крестов и маковок. Небо здесь пило золото земной веры в него. Спора на этот раз не было между собравшимися мужчинами. Говорили пустяково, так что обращаться к Северу было, собственно, не с чем, но исходившая от него необыкновенность, усиленная еще к тому же явной обособленностью, накрепко подготовляла почву для вопросов и даже насильственных попыток проникнуть в загадку его души.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18