Экипаж. Я остался один. Выходил к своим. При мне пытали человека, нашего солдата. Срезали ремни со спины. С живого... Те кого я убивал - не люди, враги. Я должен, обязан был их убить, иначе они уничтожили бы меня. Выбора не оставалось. Димыч посмотрел затуманенным взором в окно. - Значит он сказал правду и обо мне. Но как ее понять? - Прекрати. Дедок просто попророчествовал, шаманил. Он на меня так внимательно посмотрел. Шрам на роже, машина, ну наверное бандит, или вояка. Может про Афган ему внучата порассказали. Вот он и ляпнул. У тебя же лицо честное, открытое - все на нем написано прямым текстом. Вот старче и сподобился. Тем более ты его пригласил. Да и как его слова про царей да звезду с пеплом понять? Так, витийствовал, старикашка, отсебятину нес. Вроде как дорогу отрабатывал... Народная самодеятельность, одним словом. Машина тронулась дальше, но настроение долго оставалось минорным. Полегчало на душе когда вьехали в чистый северный город, где сквозь разбросанные по берегам реки поселки виднелись голубые плавные изгибы, береговые пакгаузы, краны, причалы, корпуса судов и барж. Оставили машину на тихой улочке и прошли дорожкой к набережной откуда смотрели в воду реки стены древнего Кремля. Великие люди России, отлитые в металле, разделенные историей, разметанные во время войны взрывом немецкой взрывчатки, изломанные, пробитые осколками и вновь восстановленные, вглядывались пристально в наши лица то ли с немым укором, то ли вопросом. Мы не понимали глубины их немного печального, гордого, вещего взгляда, утомленного познанием не столько прошлого, сколько неведомого нам будущего. В Новгороде, на заправочной станции, где запыленная волжанка жадно заливала пустой бак литрами этилированного, голубоватого бензина, нам посоветовали отдохнуть в автокемпинге и объяснили дорогу. Вероятно это был единственный в стране интернациональный автокемпинг, где мирно, не разделенные стенами и пропусками соседствовали советские и иностранные туристы. Рядом с Москвичами и Жигулями красовались мобильные домики, прицепы, Мерседесы, Вольво, дешевенькие студенческие Ситроенчики, Пежо, Вольксвагены. Как это не удивительно, но для нас нашлось место в маленьком фанерном домике с асфальтовым пятачком стоянки для машины перед дверью. В опрятной комнатке помещались две кровати, столик, шкафчик и даже малюсенький холодильничек со смешным названием Морозко. Отечественные автолюбителеи толклись возле чужеземных чудес автотехники, залазили под машины, просили поднять капоты, интересовались ценами, удивлялись удобствам автодомиков и прицепов, оборудованных всем необходимым для жилья, включая крохотные кухоньки и туалеты. Иностранцы снисходительно отвечали на вопросы, с гордыми улыбками демонстрировали двигатели, салоны. Дорогие автомобили поражали отделкой, качеством покраски, мощностью двигателей, добротными шинами, но насмерть убивали ценами. Дешевенькие, привезшие студенческую братию, наоборот поражали относительной дешевизной, доступностью, но удивляли хлипкостью, простотой конструкции, непритязательностью интерьера. К нашим машинам иноземные гости горячего интереса не проявляли. Только один англичанин радостно заявил, что однажды покупал такую машину, он ткнул пальцем в Жигуленка. Однажды с кем-то на дороге не разминулся. Тут он жестами показал, какой идиот ему попался и чем все закончилось. Машина оказалась разбита всмятку, но сам владелец не пострадал и на следующий день купил себе новую. Хорош машин, дешев, очень дешев! Стоящие вокруг переглянулись, для многих из них машина досталась ценой многолетнего тяжелого труда всей семьи. Димыч, классный инженер, изобретатель, мог о машине только мечтать. Иногда в кемпинг заезжали огромные автобусы с зеркальными стеклами во всю ширь борта. Из дверок организованно высыпались древние старушенции в весёленьких платьицах, в букольках, цепочках, браслетиках, зеркальных очках. Старички в старомодных, но чистеньких, аккуратненьких пиджачках. Божьи одуванчики дружно посещали кафе, где готовили, надо отдать должное, очень прилично для общепита, по нашим, естественно, меркам. Правда некоторым группам выдавали завернутые в фольгу и лишь заново подогретые, произведенные в родной стране завтраки и ужины. Перекусив, радостно переговариваясь древности вновь забивались в автобус и отправлялись на экскурсии по историческим местам и музеям. Вольные казаки, мы не были связанны по рукам и ногам экскурсионной повинностью. Моталась наша пропыленная волжанка из города в город, от одного музея к другому. Насытившись впечатлениями шли пешком по улицам и площадям к реке. Гуляли по набережным, глазели на корабли, сочувствовали пристроившимся у берега рыбакам с длинными хлыстами бамбуковых удочек. Объяснившись в любви северной, голубоглазой Руси возвратились к Лениградскому шоссе, свернули к Святогорскому монастырю и Пушкинским горам. Попросились на постой в избу, построенную наверняка еще крепостным пращуром современых хозяев, с темного дерева бревенчатыми стенами, скрипучими полами, пожелтевшими фотографиями в красном углу, русской беленой печью, с низким потолком, новеньким телевизором и темными, старого северного письма строгими ликами святых. Утром, оставив машину во дворе, пошли пешком через луг в Тригорское, в дом Керн. Никого кроме нас по раннему времени не оказалось в помещечьей усадьбе, в раскрытые окна долетал шум леса, голоса птиц. Казалось, что хозяева только на минутку вышли сделать последние указания дворовым, дать нагоняй повару или трепку сенной девке. Ветер шевелил нотами на старинном клавесине, перебирал складки легких тюлевых гардин. Неожиданно в залу вошла молодая женщина в джинсах, легких босоножках, с короткой стрижкой, в завязанной узлом на плоском, загорелом животе, рубашке. Увидела инструмент и будто зачарованная подошла к нему, бережно открыла крышку, присела на самый краешек бархатного стульчика и тихонько заиграла Я помню чудное мгновенье.... На звук музыки, мелко семеня прибежала всполошенная старушка служительница в синем сатиновом халате, всплеснула руками, начала выговаривать. Девушка покраснела, осторожненько закрыла крышку и ушла. - Это же надо! На старинном инструменте играть! В музее! Ничего нет у молодежи святого! - Причитала старушка. Ругала девицу, но как-то совсем не злобно, скорее по обязанности, а все ее слова относились скорее к нам, невольным свидетелям происшедшего, чем к самой виновнице, успевшей благополучно удрать с места преступления. Душа очищалась, опеленутая свежестью утра, слетала с неё короста и нагар последних лет... Вокруг стояли зеленой завесой на голубом фоне неба дремучие леса, пережившие на своем веку и татар и немцев, и белых, и красных, и коричневых, оставшихся, благодаря Пушкину, и сегодня не тронутыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93