По дороге в Гайяр все молчали.
По прибытии в замок Дора и Жозина рассказали всем о празднике и о трагедии у моста. Ужасная картина все еще продолжала стоять перед глазами. Николетт терзали мысли о смерти, о бренности человеческого тела. Ночью ей приснилось: она бредет по лесу, подходит к пруду, притаившемуся среди деревьев, – вода пахнет гнилью, темные листья засыпали поверхность. Она подходит ближе… Зачем? Ах! Вдруг прямо из пруда появляется ужасный труп с лицом Луи и тянет к ней жадные руки…
Николетт вскрикнула. Лэр проснулся и, успокаивая, крепко обнял. Почувствовав тепло его сильных рук, ей удалось вновь заснуть.
* * *
Прошло три дня. Жизнь шла своим чередом. В конце недели к Лэру пришел Риго, чтобы поговорить о налогах на овец и покупке корма для скота.
Днем приехал Жюдо и сообщил, что никто не расспрашивал об убитых. Кюре хотел похоронить погибших. Жюдо вполне мог бы послать гонца, чтобы просить разрешения на похороны, но приехал сам – наверняка, чтобы глотнуть хорошего вина, принять ванну. Судя по таинственным улыбкам, он и Дора условились о свидании. По крайней мере, Дора порхала по кухне, как птичка, что-то напевая себе под нос.
Несколько позже чистый, довольный Жюдо, Лэр, старый Эймер, Альбер и несколько солдат сели за стол.
То и дело разговор прерывали взрывы хохота, особенно, когда Жюдо начал рассказ о том, как сцепились два купца, лавки которых стояли рядом. Ссора продолжилась из-за того, что жена одного из торговцев вылила содержимое ночного горшка на голову врага своего мужа, и тот долго возмущался, стоя у закрытых дверей лавки соседа.
Вторая половина дня прошла спокойно. Шутки за столом взбодрили молодых людей.
Новое утро Лэр решил начать с давно запланированного – расчистки двора и основания крепостных стен. В рабочих руках недостатка теперь не было. Крестьяне, оставшиеся в Гайяре после отъезда Лашоме, были готовы работать под руководством нового сеньора не покладая рук.
В просторном дворе Гайяра де Фонтен разрешил крестьянам строить мастерские, хозяйственные постройки, что в немалой степени способствовало энтузиазму. Работа закипела. Двор постепенно превращался из заброшенной, заваленной булыжником площадки в нечто более цивилизованное.
У Лэра вошло в привычку проводить много времени не в укрепленном «гнезде Лашоме», а во второй, более обширной части Гайяра. Он руководил очисткой площадки и стен, беседовал с плотниками и каменщиками. Де Фонтен тоже учился – общению с людьми. Постепенно он начал находить в этом радость, почти начал понимать Кашо, гордящегося своим замком, землями и хозяйством.
Когда зимний день подходил к концу, во двор въехали три тяжелых груженных бревнами телеги, запряженные волами. Впереди – зима, и наконец-то прибыли дрова для каминов.
Лэр долго беседовал во дворе со старшим лесником, где и нашел его посланец Агнес. Лэр отослал юношу, измученного долгой дорогой, в кухню, чтобы Мюетта накормила его как следует.
Через час Лэр бросил прочитанный пергамент в огонь и задумался. Он рассказал Николетт о послании сестры только после того, как они, удовлетворив страсть, откинулись на подушки. Николетт заговорила не сразу.
– Я не верила, что мир так жесток. Может быть, предположения твоей сестры основаны на слухах? – на глаза навернулись слезы, она прижалась к груди Лэра и разрыдалась. – Что же делать?
– Ничего не изменилось. Главное, не терять хладнокровия.
– Но вряд ли при дворе поверят, что королевская узница умерла.
– Поверят. Мы постараемся, чтобы поверили. Но тебя я потерять не хочу, ma cherie, видит Бог, не хочу!
На следующий день выпал первый снег. Белое покрывало укутало землю. Вскоре часовые на стенах превратились в заснеженные статуи.
Вечером приехала телега, запряженная тремя мулами. Двое пассажиров и их груз были буквально засыпаны снегом. Они назвались послушниками из аббатства Сен-Мор.
– Мы сопровождаем тело нашего усопшего брата в Вернон, где он родился. Не могли бы вы приютить нас на ночь?
Часовой побежал к сеньору, чтобы спросить разрешения Лэра на пропуск двух монахов и их печального груза в замок. Вернулся он очень быстро:
– Вас приглашают в Гайяр.
Мост опустился. Мулов отвели в конюшню, телегу с гробом поставили под навес рядом с кузницей.
После того как послушников накормили, Лэр предложил им ночлег в доме для прислуги. Эймер решил побеседовать с гостями.
– Вы говорите, из аббатства Сен-Мор, которое находится в Дорентале? – старик никогда не слышал о таком аббатстве, но, по сути, уже в течение двадцати пяти лет он не уезжал из Гайяра более чем на лье.
Послушники подтвердили, что аббатство находится довольно далеко. Лэр спросил, много ли путников и всадников встретилось им по дороге. Те сказали, что путь был почти пустынен.
Де Фонтену показалось, что он где-то встречал послушника повыше, но где – не мог вспомнить. Возможно, он уже видел этот нос – большой, шишковатый, который трудно забыть…
Николетт присоединилась к беседе, напомнив о разрушенной часовне. Она рассказала гостям о желании жителей Гайяра восстановить часовню и о том, что, к сожалению, дрова пришлось пока сложить внутри храма, поскольку сарай давно развалился.
– Святой брат, который в последний раз служил здесь, давно умер. Он похоронен в склепе рядом с алтарем.
– Такое же почетное место ждет нашего усопшего брата Бертена в Верноне.
Вечер продолжился без особых происшествий. Быстро стемнело. Масло для ламп было дорогим, поэтому к моменту восхода луны обитатели замка уже были в постелях.
Но спали далеко не все. Лэр и Николетт лежали в объятиях друг друга, забыв обо всем. Чем чаще они были вместе, тем сильнее становилась страсть. Каждый боялся, что что-то может измениться, случиться.
Но де Фонтен твердо обещал: он женится на «Одетте» в местной церкви и перед жителями Гайяра и Андлу они станут законными супругами. Если родится ребенок, их никто не осудит. Лэр уже давно ощущал себя мужем – никакой другой женщины ему не нужно. Николетт принадлежит ему, всегда будет принадлежать.
Еще до рассвета в дальнем углу конюшни раздались проклятия. Конюший Марсель, спавший за перегородкой, услышав голоса, совершенно не испытал желания вылезать из-под одеяла. После морозной ночи воздух, казалось, обжигал холодом. Приподняв голову, он увидел неясный свет фонаря, услышал позвякивание упряжи, тихий стук копыт по соломе. Марсель решил, что пришли послушники, чтобы взять своих мулов, поскольку отправиться дальше они хотели на рассвете. Конюший вновь укрылся с головой одеялом и закрыл глаза.
На сеновале коровника юноша и девушка неистово целовались. С удивлением они заметили, что сквозь щели в досках пробивается красноватый свет.
– Восходит солнце!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
По прибытии в замок Дора и Жозина рассказали всем о празднике и о трагедии у моста. Ужасная картина все еще продолжала стоять перед глазами. Николетт терзали мысли о смерти, о бренности человеческого тела. Ночью ей приснилось: она бредет по лесу, подходит к пруду, притаившемуся среди деревьев, – вода пахнет гнилью, темные листья засыпали поверхность. Она подходит ближе… Зачем? Ах! Вдруг прямо из пруда появляется ужасный труп с лицом Луи и тянет к ней жадные руки…
Николетт вскрикнула. Лэр проснулся и, успокаивая, крепко обнял. Почувствовав тепло его сильных рук, ей удалось вновь заснуть.
* * *
Прошло три дня. Жизнь шла своим чередом. В конце недели к Лэру пришел Риго, чтобы поговорить о налогах на овец и покупке корма для скота.
Днем приехал Жюдо и сообщил, что никто не расспрашивал об убитых. Кюре хотел похоронить погибших. Жюдо вполне мог бы послать гонца, чтобы просить разрешения на похороны, но приехал сам – наверняка, чтобы глотнуть хорошего вина, принять ванну. Судя по таинственным улыбкам, он и Дора условились о свидании. По крайней мере, Дора порхала по кухне, как птичка, что-то напевая себе под нос.
Несколько позже чистый, довольный Жюдо, Лэр, старый Эймер, Альбер и несколько солдат сели за стол.
То и дело разговор прерывали взрывы хохота, особенно, когда Жюдо начал рассказ о том, как сцепились два купца, лавки которых стояли рядом. Ссора продолжилась из-за того, что жена одного из торговцев вылила содержимое ночного горшка на голову врага своего мужа, и тот долго возмущался, стоя у закрытых дверей лавки соседа.
Вторая половина дня прошла спокойно. Шутки за столом взбодрили молодых людей.
Новое утро Лэр решил начать с давно запланированного – расчистки двора и основания крепостных стен. В рабочих руках недостатка теперь не было. Крестьяне, оставшиеся в Гайяре после отъезда Лашоме, были готовы работать под руководством нового сеньора не покладая рук.
В просторном дворе Гайяра де Фонтен разрешил крестьянам строить мастерские, хозяйственные постройки, что в немалой степени способствовало энтузиазму. Работа закипела. Двор постепенно превращался из заброшенной, заваленной булыжником площадки в нечто более цивилизованное.
У Лэра вошло в привычку проводить много времени не в укрепленном «гнезде Лашоме», а во второй, более обширной части Гайяра. Он руководил очисткой площадки и стен, беседовал с плотниками и каменщиками. Де Фонтен тоже учился – общению с людьми. Постепенно он начал находить в этом радость, почти начал понимать Кашо, гордящегося своим замком, землями и хозяйством.
Когда зимний день подходил к концу, во двор въехали три тяжелых груженных бревнами телеги, запряженные волами. Впереди – зима, и наконец-то прибыли дрова для каминов.
Лэр долго беседовал во дворе со старшим лесником, где и нашел его посланец Агнес. Лэр отослал юношу, измученного долгой дорогой, в кухню, чтобы Мюетта накормила его как следует.
Через час Лэр бросил прочитанный пергамент в огонь и задумался. Он рассказал Николетт о послании сестры только после того, как они, удовлетворив страсть, откинулись на подушки. Николетт заговорила не сразу.
– Я не верила, что мир так жесток. Может быть, предположения твоей сестры основаны на слухах? – на глаза навернулись слезы, она прижалась к груди Лэра и разрыдалась. – Что же делать?
– Ничего не изменилось. Главное, не терять хладнокровия.
– Но вряд ли при дворе поверят, что королевская узница умерла.
– Поверят. Мы постараемся, чтобы поверили. Но тебя я потерять не хочу, ma cherie, видит Бог, не хочу!
На следующий день выпал первый снег. Белое покрывало укутало землю. Вскоре часовые на стенах превратились в заснеженные статуи.
Вечером приехала телега, запряженная тремя мулами. Двое пассажиров и их груз были буквально засыпаны снегом. Они назвались послушниками из аббатства Сен-Мор.
– Мы сопровождаем тело нашего усопшего брата в Вернон, где он родился. Не могли бы вы приютить нас на ночь?
Часовой побежал к сеньору, чтобы спросить разрешения Лэра на пропуск двух монахов и их печального груза в замок. Вернулся он очень быстро:
– Вас приглашают в Гайяр.
Мост опустился. Мулов отвели в конюшню, телегу с гробом поставили под навес рядом с кузницей.
После того как послушников накормили, Лэр предложил им ночлег в доме для прислуги. Эймер решил побеседовать с гостями.
– Вы говорите, из аббатства Сен-Мор, которое находится в Дорентале? – старик никогда не слышал о таком аббатстве, но, по сути, уже в течение двадцати пяти лет он не уезжал из Гайяра более чем на лье.
Послушники подтвердили, что аббатство находится довольно далеко. Лэр спросил, много ли путников и всадников встретилось им по дороге. Те сказали, что путь был почти пустынен.
Де Фонтену показалось, что он где-то встречал послушника повыше, но где – не мог вспомнить. Возможно, он уже видел этот нос – большой, шишковатый, который трудно забыть…
Николетт присоединилась к беседе, напомнив о разрушенной часовне. Она рассказала гостям о желании жителей Гайяра восстановить часовню и о том, что, к сожалению, дрова пришлось пока сложить внутри храма, поскольку сарай давно развалился.
– Святой брат, который в последний раз служил здесь, давно умер. Он похоронен в склепе рядом с алтарем.
– Такое же почетное место ждет нашего усопшего брата Бертена в Верноне.
Вечер продолжился без особых происшествий. Быстро стемнело. Масло для ламп было дорогим, поэтому к моменту восхода луны обитатели замка уже были в постелях.
Но спали далеко не все. Лэр и Николетт лежали в объятиях друг друга, забыв обо всем. Чем чаще они были вместе, тем сильнее становилась страсть. Каждый боялся, что что-то может измениться, случиться.
Но де Фонтен твердо обещал: он женится на «Одетте» в местной церкви и перед жителями Гайяра и Андлу они станут законными супругами. Если родится ребенок, их никто не осудит. Лэр уже давно ощущал себя мужем – никакой другой женщины ему не нужно. Николетт принадлежит ему, всегда будет принадлежать.
Еще до рассвета в дальнем углу конюшни раздались проклятия. Конюший Марсель, спавший за перегородкой, услышав голоса, совершенно не испытал желания вылезать из-под одеяла. После морозной ночи воздух, казалось, обжигал холодом. Приподняв голову, он увидел неясный свет фонаря, услышал позвякивание упряжи, тихий стук копыт по соломе. Марсель решил, что пришли послушники, чтобы взять своих мулов, поскольку отправиться дальше они хотели на рассвете. Конюший вновь укрылся с головой одеялом и закрыл глаза.
На сеновале коровника юноша и девушка неистово целовались. С удивлением они заметили, что сквозь щели в досках пробивается красноватый свет.
– Восходит солнце!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72