(«Раньше, понимаешь, раньше, чем эти там о крестьянах вспомнили».)
Но потом, когда оказалось, что до настоящего конца войны еще далеко, надо было удерживать когтями эту, мысленно уже отданную крестьянам землю. Да, именно так она и сказала: когтями.
– Я не собиралась быть такой ненормальной дурой, как эти тут, в драме о какой-то Белой Перчатке, – крикнула она, показывая зачитанный почти до дыр том Жеромского. – Нет, мы, Бачевские, на крутом тесте замешаны. И не должно быть ни тени сомнения, что мы отдаем землю по собственной воле, а не по принуждению. Но он поспешил. Ты же знаешь, он был не от мира сего… Эти походы с их армией до самого немецкого Поморья, сержантские погоны, – я не сумела втолковать ему, как это преждевременно… Ведь крестьяне хотели еще обождать. Готовы были ждать целыми годами. Ну скажи сам, – она показала туда, где за забором тянулись отстроенные теперь бараки, – скажи, разве не правда, что они умели терпеливо ждать? Потому что знали. И моя вина, что я позволила ему раньше времени подписать эти бумаги…
– Я убила его, – зашлась она сухим кашлем. – Они, коммунисты, конечно, не могли допустить, чтобы у них отобрали право раздать наши земли крестьянам. Единственное право, которое тут уважали. Потому они и подослали своих убийц. А потом внушили всем – это, мол, за то, что он был на их стороне. Надо открыть глаза людям, – решила она, захлопывая ларь. – Сохранить документы…
Более того, теперь, в годовщину его смерти, она докажет этим убийцам из-за угла, что они проиграли. Для того она и выкупила эту землю. И отдаст ее, обогащенную, сама, когда тем, кто отобрал у Бачевских право дарить свое добро, уже нечего будет давать. Отпишет свое имущество достойнейшим из крестьян – я должен был завтра же, по приезде из города, подготовить нужные документы, определить фамилии, – отдаст добровольно, по собственному христианскому убеждению то, что сумела удержать. И те, кто так охотно распоряжался чужим добром, одаривал других за чужой счет, не смогут упрекнуть ее, что она, мол, не отдает свою собственность. Причем даже не унаследованную, а как у крестьян – заработанную своими руками…
Все складывалось как нельзя лучше. Пусть отдает землю, если это принесет ей спокойствие. «Прежде чем охотники за кладом сориентируются, в чем дело, – думал я, рассеянно прислушиваясь к новым аргументам, какие выдвигал от имени „освободительной армии“ закутанный в плащ посланец, – пока они спохватятся, мы будем уже в городе. Этот тип скорей поверит в смерть, чем в то, что Тетка намерена раздать свою собственность. Здорово же они просчитались, думая, что бачевская помещица, полная дурацкой веры в „приход лучших времен“, клюнет на удочку мошеннического штаба воображаемой „подпольной армии“.
– Так что же мне сообщить своему начальству? – спросил, поднимаясь с места, посланец штаба. – Только то, что решение будет принято завтра?
– Я же сказала, завтра, – закончила разговор Тетка. – Мне надо еще подсчитать кое-что.
– Прошу вас, помните об истинном отечестве, – патетически увещевал закутанный по самые глаза человек. – В вашей ситуации я бы не советовал тянуть слишком долго. Обращаясь к вам, – он по-военному щелкнул каблуками, – мы оказываем вам честь.
– Знаю, – спокойно согласилась Тетка.
– Итак, до завтра, – с достоинством поклонился посланец. Он медленно сделал несколько шагов, но у самых дверей обернулся и, утратив все высокомерие представителя всесильной армии, робко спросил: – А может, все же удалось бы сегодня получить хоть часть обещанной суммы?
– Видал этого обманщика? Один из тех… – сказала Тетка, когда, понуждаемый ее нетерпеливым жестом, делегат штаба прикрыл наконец за собой дверь и за окном утихли его торопливые шаги. – Лгут-то как, а? Вроде бы о деньгах речь, но меня не проведешь, это они вынюхивают, где спрятаны компрометирующие их реформу бумаги. Не забудь, сегодня едем, – прибавила она вдруг. – Надеюсь, не трусишь?… Если трусишь, – она положила руку мне на плечо, – я и сама справлюсь. А может, так даже лучше?
– Нет, не трушу, – ответил я, легонько поглаживая ее пальцы, до того сухие, что мне даже стало не по себе – словно гороховой соломы коснулся.
IX
Вопреки моему ожиданию, в город мы поехали не кратчайшим путем. Когда, погоняя еще не проспавшихся пегих, запряженных в старательно подремонтированную старую усадебную колымагу, я взмахнул кнутом, чтобы еще раз подстегнуть их и выскочить на твердый грунт ведущей мимо костела дороги, Тетка вдруг потянулась через мое плечо и, дернув поводья, направила облако пыли, в котором мы тряслись, наслаждаясь бесплодными подлесскими песками, прямо на проселок – к статуе Флориана. Высокие колеса тут же увязли в трясине, граничащей с песчаными наносами; теперь мы медленно, шаг за шагом, продвигались вперед, прислушиваясь, как смыкается за нашими спинами рассекаемая ободьями топь.
– Быстрей, – шепнула Тетка. – Надо опередить их.
Я снова поднял кнут; боязливо озиравшиеся лошади попытались перейти на рысь, но уже через минуту, дрожа от усталости, замедлили свой бег по разжиженной тележными колесами грязи поймы. Мы приближались к реке. Вскоре, окутанные облаком тумана, поднимавшегося над трясиной, мы потеряли из виду темные глыбы строений, которые рисовались на сером фоне неба. Кони беспокойно фыркнули, под их копытами хлюпала доходившая теперь до деревенских плетней темная торфянистая вода.
– Тише, – забеспокоилась Старая Барыня, и я, придерживая рвущихся пегих, потихоньку въехал на взгорок, с которого начинались уже сухие поля. Туман остался позади. Предупреждая жест Теткиной руки, я направил лошадиные морды туда, где широко раскинувшиеся по всему ночному горизонту крыши деревенских строений внезапно обрывались, оставляя свободную, даже без деревьев площадку, – на ней-то и высилась, кажущаяся очень высокой на этой голой плоскости, статуя патрона пожарников. Поставили ее там после очередного пожара, решив не строить больше на этом, вероятно, богом проклятом месте, ни дома, ни даже овина. Бричка медленно миновала пригорки, кони, разгорячившись, понеслись, и мы то и дело теряли из виду бугор с вытесанной из песчаника нелепой фигурой святого. Когда колеса подпрыгнули на заросшем пыреем и сухой травой фундаменте одного из давно сгоревших домов, мы увидели перед собой статую, у которой погиб Молодой Помещик. Ростом не выше карлика, святой, как всегда, равнодушно лил воду на высеченный у подножья низкого постамента горящий городишко. Над его лишенной ореола головой торчали длинные железные прутья – подпорки жестяного навеса.
Тетка придержала коней и торопливо соскочила с брички, не дождавшись даже, пока я – как всегда бывало при совместных наших поездках – подам ей руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Но потом, когда оказалось, что до настоящего конца войны еще далеко, надо было удерживать когтями эту, мысленно уже отданную крестьянам землю. Да, именно так она и сказала: когтями.
– Я не собиралась быть такой ненормальной дурой, как эти тут, в драме о какой-то Белой Перчатке, – крикнула она, показывая зачитанный почти до дыр том Жеромского. – Нет, мы, Бачевские, на крутом тесте замешаны. И не должно быть ни тени сомнения, что мы отдаем землю по собственной воле, а не по принуждению. Но он поспешил. Ты же знаешь, он был не от мира сего… Эти походы с их армией до самого немецкого Поморья, сержантские погоны, – я не сумела втолковать ему, как это преждевременно… Ведь крестьяне хотели еще обождать. Готовы были ждать целыми годами. Ну скажи сам, – она показала туда, где за забором тянулись отстроенные теперь бараки, – скажи, разве не правда, что они умели терпеливо ждать? Потому что знали. И моя вина, что я позволила ему раньше времени подписать эти бумаги…
– Я убила его, – зашлась она сухим кашлем. – Они, коммунисты, конечно, не могли допустить, чтобы у них отобрали право раздать наши земли крестьянам. Единственное право, которое тут уважали. Потому они и подослали своих убийц. А потом внушили всем – это, мол, за то, что он был на их стороне. Надо открыть глаза людям, – решила она, захлопывая ларь. – Сохранить документы…
Более того, теперь, в годовщину его смерти, она докажет этим убийцам из-за угла, что они проиграли. Для того она и выкупила эту землю. И отдаст ее, обогащенную, сама, когда тем, кто отобрал у Бачевских право дарить свое добро, уже нечего будет давать. Отпишет свое имущество достойнейшим из крестьян – я должен был завтра же, по приезде из города, подготовить нужные документы, определить фамилии, – отдаст добровольно, по собственному христианскому убеждению то, что сумела удержать. И те, кто так охотно распоряжался чужим добром, одаривал других за чужой счет, не смогут упрекнуть ее, что она, мол, не отдает свою собственность. Причем даже не унаследованную, а как у крестьян – заработанную своими руками…
Все складывалось как нельзя лучше. Пусть отдает землю, если это принесет ей спокойствие. «Прежде чем охотники за кладом сориентируются, в чем дело, – думал я, рассеянно прислушиваясь к новым аргументам, какие выдвигал от имени „освободительной армии“ закутанный в плащ посланец, – пока они спохватятся, мы будем уже в городе. Этот тип скорей поверит в смерть, чем в то, что Тетка намерена раздать свою собственность. Здорово же они просчитались, думая, что бачевская помещица, полная дурацкой веры в „приход лучших времен“, клюнет на удочку мошеннического штаба воображаемой „подпольной армии“.
– Так что же мне сообщить своему начальству? – спросил, поднимаясь с места, посланец штаба. – Только то, что решение будет принято завтра?
– Я же сказала, завтра, – закончила разговор Тетка. – Мне надо еще подсчитать кое-что.
– Прошу вас, помните об истинном отечестве, – патетически увещевал закутанный по самые глаза человек. – В вашей ситуации я бы не советовал тянуть слишком долго. Обращаясь к вам, – он по-военному щелкнул каблуками, – мы оказываем вам честь.
– Знаю, – спокойно согласилась Тетка.
– Итак, до завтра, – с достоинством поклонился посланец. Он медленно сделал несколько шагов, но у самых дверей обернулся и, утратив все высокомерие представителя всесильной армии, робко спросил: – А может, все же удалось бы сегодня получить хоть часть обещанной суммы?
– Видал этого обманщика? Один из тех… – сказала Тетка, когда, понуждаемый ее нетерпеливым жестом, делегат штаба прикрыл наконец за собой дверь и за окном утихли его торопливые шаги. – Лгут-то как, а? Вроде бы о деньгах речь, но меня не проведешь, это они вынюхивают, где спрятаны компрометирующие их реформу бумаги. Не забудь, сегодня едем, – прибавила она вдруг. – Надеюсь, не трусишь?… Если трусишь, – она положила руку мне на плечо, – я и сама справлюсь. А может, так даже лучше?
– Нет, не трушу, – ответил я, легонько поглаживая ее пальцы, до того сухие, что мне даже стало не по себе – словно гороховой соломы коснулся.
IX
Вопреки моему ожиданию, в город мы поехали не кратчайшим путем. Когда, погоняя еще не проспавшихся пегих, запряженных в старательно подремонтированную старую усадебную колымагу, я взмахнул кнутом, чтобы еще раз подстегнуть их и выскочить на твердый грунт ведущей мимо костела дороги, Тетка вдруг потянулась через мое плечо и, дернув поводья, направила облако пыли, в котором мы тряслись, наслаждаясь бесплодными подлесскими песками, прямо на проселок – к статуе Флориана. Высокие колеса тут же увязли в трясине, граничащей с песчаными наносами; теперь мы медленно, шаг за шагом, продвигались вперед, прислушиваясь, как смыкается за нашими спинами рассекаемая ободьями топь.
– Быстрей, – шепнула Тетка. – Надо опередить их.
Я снова поднял кнут; боязливо озиравшиеся лошади попытались перейти на рысь, но уже через минуту, дрожа от усталости, замедлили свой бег по разжиженной тележными колесами грязи поймы. Мы приближались к реке. Вскоре, окутанные облаком тумана, поднимавшегося над трясиной, мы потеряли из виду темные глыбы строений, которые рисовались на сером фоне неба. Кони беспокойно фыркнули, под их копытами хлюпала доходившая теперь до деревенских плетней темная торфянистая вода.
– Тише, – забеспокоилась Старая Барыня, и я, придерживая рвущихся пегих, потихоньку въехал на взгорок, с которого начинались уже сухие поля. Туман остался позади. Предупреждая жест Теткиной руки, я направил лошадиные морды туда, где широко раскинувшиеся по всему ночному горизонту крыши деревенских строений внезапно обрывались, оставляя свободную, даже без деревьев площадку, – на ней-то и высилась, кажущаяся очень высокой на этой голой плоскости, статуя патрона пожарников. Поставили ее там после очередного пожара, решив не строить больше на этом, вероятно, богом проклятом месте, ни дома, ни даже овина. Бричка медленно миновала пригорки, кони, разгорячившись, понеслись, и мы то и дело теряли из виду бугор с вытесанной из песчаника нелепой фигурой святого. Когда колеса подпрыгнули на заросшем пыреем и сухой травой фундаменте одного из давно сгоревших домов, мы увидели перед собой статую, у которой погиб Молодой Помещик. Ростом не выше карлика, святой, как всегда, равнодушно лил воду на высеченный у подножья низкого постамента горящий городишко. Над его лишенной ореола головой торчали длинные железные прутья – подпорки жестяного навеса.
Тетка придержала коней и торопливо соскочила с брички, не дождавшись даже, пока я – как всегда бывало при совместных наших поездках – подам ей руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28