– Ведь вы, ксендз, и сами это говорили, – доказывал я. – О тем, что реформу надо проводить собственными силами. Что из-за упорства наших магнатов мы отданы на оскорбительную для бога и отечества милость чужих и враждебных нам пришельцев. Поймите, ксендз, это наконец и до нее дошло. И не моя в том вина, что столь нелепые взгляды заставили ее поверить в мнимые причины смерти Бачевского.
– Что это еще за «вздорные взгляды»! – возмутился ксендз. – Ты, дитя мое, как и все вы тут, свое отечество оскорбляешь и бога своего. Я всегда говорил, что тем и кончатся принесенные с Востока реформы. Но она, – он вытянул свою сухую руку и погрозил ею в сторону кладбища, расположенного у подножья костела, – она была из тех, кто неисправимой своей приверженностью благам земным способствовал тому, что сейчас, – как я вижу, – происходит. Из-за их упорства не Евангелие, а иные книги приносят теперь нищим утешение. И ты еще будешь утверждать, что она перед смертью хотела отдать свою землю тем, у кого украла ее? Да, – распалился он, – украла, потому что от денег, которыми она платила, смрадом несло, как от Иудиных.
– Небось, когда это были пожертвования на костел, вы, ксендз, их не обнюхивали, – сказал я и вышел, тихонько прикрыв за собой дверь, что выглядело, наверно, большим оскорблением, чем громкое хлопанье ею. Итак, никого нельзя было убедить в истинных причинах Теткиной поездки в город. Впрочем, я вовсе не собирался оправдывать ее. Но пусть бы хоть признали ее любовь к умершему брату. Любовь, которая и довела Тетку до безумия.
Потому что иначе не объяснишь Теткину уверенность в том, что убийцы ее брата теперь хотят выкрасть оставшиеся после него бумаги. Впрочем, все способствовало укреплению в ней этой веры. Только теперь я понимаю, как, должно быть, она боялась приходивших делить клад посланцев организации. Словно сам демон зла подсказал им именно такой, «позволяющий присвоить часть клада», замысел. Припоминая ловко инсценированную комедию с посланцами подполья, рассчитанную на патриотические чувства бачевской помещицы, я все более убеждаюсь, что они, именно они, жаждавшие дележа сокровищ, поверили бы в мою теорию о Теткиной ненормальности.
Впрочем, им это было без надобности. Их замысел был основан на другом: раз старая помещица так упорно борется за восстановление усадьбы, значит, она уже не в состоянии разумно оценить создавшуюся ситуацию. Так же твердо, как отбирала она у крестьян морг за моргом их исконные земли, очевидно, веря в возврат давних времен, так должна она теперь поверить в существование готовой к действию, но пока что скрывающейся в подполье, освободительной армии. И посланцам этой армии должна без сопротивления отдать часть добытых из земли золотых рублей и долларов.
Так, во всяком случае, рассуждал сидевший напротив Тетки «посланец штаба армии», до самых глаз прятавший лицо в высокий воротник.
– Мы верим в ваш патриотизм, – он слегка поклонился, – и никогда ни к кому не отважились бы обратиться с подобной просьбой. Но с вами нас связывают некие, весьма печальные переживания.
Помню, увидев, как задрожали вдруг плечи бачевской помещицы и изменился, правда, едва заметно, ее голос, я подумал, что, может, виной тому холодный ветер с болот, проникший сквозь открытое еще окно гостиной. Я подошел к окну и, воюя с перекошенными створками, немного оглушенный дребезжанием стекол, вздрагивающих под моими ударами, еле уловил тихое:
– Если не ошибаюсь, вы имеете в виду смерть моего несчастного брата.
– Вот именно, – поддакнул «посланец штаба армии». – Честно говоря, от того, какую позицию вы сейчас займете, во многом зависит позднейшая оценка его – назовем это так – юношеского поступка. Мы даже готовы допустить, что поступок этот вызван был ложно понятым патриотизмом.
Слушая тогда эту чушь о возможности «искупления вины» или «ошибки вашего брата», я не очень-то понял, чего ради так распинается сидящий перед нами посланец. В лице его – мы, собственно, видели только стеклянные, лихорадочно блестевшие глаза и покрытый мелкими капельками пота лоб, – в его жестах, во всем его поведении было столько решимости, что в какую-то минуту я чуть было не поверил, будто все, что он говорит, правда, и подпольная, готовящаяся к удару армия действительно существует. Тетка невозмутимо наблюдала лихорадочные усилия посланца. Внимательно взглянув на него, она наконец спросила:
– Значит, содержимое ларя представляет для вас большой интерес?
– Да что там говорить, – вознегодовал посланец. – Это необычайно важно для меня. Для нас, – поправился он, заметив мой иронический взгляд, – для штаба, для наших целей, да, да, для важнейших целей…
Если б он мог хоть на минуту допустить тогда, что в действительности устилает сырое дно не дающего ему заснуть сундука! Помня свое изумление при виде покрытых плесенью бумаг, я подумывал, а не лучше ли сразу же открыть ему, как выглядит этот его вожделенный клад. Но нет, это не имело смысла. Делегаты воображаемой подпольной армии – а я все больше убеждался, что и армия и штаб ее существуют лишь в воображении надеющихся на легкую добычу бандитов, – не поверили бы самым горячим моим заверениям. Для них существование пачек долларов и, по крайней мере, мешка с золотыми царскими рублями было бесспорным фактом. А поскольку Тетка, ненавидя местные власти, намеревалась собственными силами решить этот странный спор, уверенность бандитов даже охраняла ее от неожиданного (что легко могло случиться) нападения. Широкая огласка была не в их интересах.
Наблюдая, как терпеливо бачевская барыня ведет переговоры, я убежден был, что она, так же как и я, намерена прежде всего с выгодой для себя использовать возбуждение посланца подпольной армии. Так как Тетка еще в полдень объявила мне о предстоящей ночной поездке в город, я рассчитывал, что она, отдав сундук на попечение любого, лишь бы не бачевского, ксендза, поедет, как бывало уже не раз, на несколько дней туда, где раньше продавала свои драгоценности. Это был бы наилучший выход.
Глядя в отупевшие от избытка эмоции глаза посланца, я думал: ну, кажется, пришло наконец время – Тетка вынуждена будет продать проклятую землю. Больше ей не продержаться. Теперь, когда она в ином свете видит смерть своего брата, может, хватит у нее сил уехать отсюда и оставить мечты о возрождении бачевской усадьбы.
Честно говоря, я был скорей обрадован, чем поражен внезапным гневом Тетки, когда, объявив мне, что ночью надо ехать в город, она вдруг заговорила о «никому не известных причинах убийства у статуи Флориана». Как фурия бегая по гостиной, потрясая пожелтевшими и заплесневевшими листками дарственных, она стала доказывать, что сама уговаривала брата отдать землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28