– Все поедем к Колексесу, – добавил он.
Они спешились, толпа – Эпона заметила, что в ней нет ни одной женщины, ни одной, – расступилась, пропуская их. Откуда ни возьмись, появились молодые парни, поймали лошадей и увели всех, чтобы расседлать и напоить. Кажак повел к шатру, который мог принадлежать лишь вождю столь многочисленного племени. Он был так же велик, как еще два других, но перед ним был водружен столб с привязанными к нему человеческими головами; почти всех их время и непогода превратили в черепа.
Казалось, они грозили Эпоне своими оскаленными зубами.
«Вы лишь пустые скорлупы, – молча сказала она им. – Дух давно покинул вас, вы не можете причинить мне никакого вреда».
Чтобы пройти через отверстие, заменяющее дверь, Эпоне пришлось наклонить голову. Прошло несколько мгновений, прежде чем ее глаза приспособились к царящей внутри полутьме; то, что она увидела, со всей убедительностью напомнило ей, что она находится в другом мире с чужой культурой.
Пол в шатре был устлан шерстяными, ручной вязки коврами, хотя скифы и не носили никаких вязаных шерстяных одежд, только войлочные и кожаные. Кипы ковров и шкур служили и вместо мебели, практически отсутствовавшей, если не считать небольших резных сундучков и какого-то странного кресла, попахивающего, точно горящая трава.
Тем не менее шатер был загроможден деревянной и глиняной посудой, каменными светильниками, кожаными кошельками и шкатулками, меховыми мешками, флягами, кувшинами, деревянными блюдами на небольших подставках, медными курильницами, барабанами и струнными музыкальными инструментами; так что надо было идти очень осторожно, чтобы ничего не раздавить. Шатер Колексеса вполне мог быть норой крысы-собиральщицы, хотя и сверкал яркими краскам и насквозь пропах запахами своих обитателей.
«У этих скифов, – сделала мысленный вывод Эпона, – начисто отсутствует чувство пропорциональности, симметрии. В убранстве их жилищ не чувствуется не только никакого художественного вкуса, но даже простого порядка. Их образ жизни, казалось, был так же лишен гармонии, как и их язык. Даже яркие цвета, в которые они красили свои войлочные одежды, никак не сочетались друг с другом».
Все внутри было пропитано запахом курений, сильнейшим тошнотворным запахом кислого кобыльего молока.
На кипе ковров, которая заменяла и кровать, и трон, восседал похожий на забальзамированный труп старик. Только в его глазах все еще пылал Великий Огонь Жизни. Его лицо было сплошь в морщинах, в шрамах и рубцах; это лишало его всяких индивидуальных черт. Из-под натянутого до ушей войлочного колпака выбивались тонкие пряди седых волос; покоящиеся на сдвинутых коленях руки напоминали когтистые птичьи лапы.
Эпона услышала, как Кажак быстро вздохнул, как бы удивленный видом этого древнего старика, сидящего скрестив ноги на коврах.
– О повелитель нашего народа, – почтительно проговорил он, кланяясь. Поклонились и другие скифы, но Эпона продолжала стоять прямо.
Она поняла, что перед ней Колексес, великий князь этого племени скифов, которое считало, что оно царского происхождения и поэтому должно править всеми остальными кочевниками. Она видела в Море Травы многочисленные табуны его лошадей. Колексес был весь убран в золото: кафтан, обшитый тонкими золотыми пластинами, массивное ожерелье и драгоценности. Но это не произвело на нее такого впечатления, какое произвело бы на Ригантону. Колексес обладал множеством вещей, которые можно было сосчитать и носить, но это был старый, весь иссохший человек, и она уже не чувствовала вокруг него ауры истинной власти. Перед ней сидел небольшой человечек, взирающий на мир испуганными глазами. И однако перед ним склонялись такие сильные люди, как Кажак. Ни один кельт не стал бы так унижать себя.
Колексес был не один в шатре. В его сводчатых округлых стенах находилось множество других людей, менее богато наряженных; но, хотя каждый из них выставлял напоказ свои золотые и янтарные украшения, одежды на них были сильно замаранные и потертые от долгого сидения в седле.
Рядом с Колексесом виднелись две очень странные фигуры. Это были мужчины, но не в обычных мужских одеждах. Они были облачены в длинные юбки из красного войлока, меховые туники и небольшие круглые войлочные шапочки, с которых свисали лошадиные хвосты. Эти волосяные метелки были прикреплены к туникам и юбкам, так что фигуры походили скорее на большие стога сена, нежели на человеческие существа.
Их лица, украшенные диковинными узорами, обращали на себя внимание раскосыми глазами и впалыми щеками. По обеим сторонам рта красной охрой были намалеваны длинные клыки. Кожа – вся в путанице черных полос, нарисованных древесным углем.
Оба держали барабаны, отбивая какой-то совершенно незнакомый Эпоне монотонный ритм. Другие, разговаривая, привычно старались перекричать этот непрерывный барабанный бой.
Выпрямившись, Кажак жестом указал на шаманов.
– Кажак видит, что ты все время держишь при себе шаманов, – сказал он, обращаясь к Колексесу. В его голосе прозвучало заметное недовольство.
При этих словах оба шамана, как по сигналу, громче забили в барабаны, сердито зыркая на Кажака и бормоча свои заклинания.
Колексес не показал им жестом, чтобы они замолчали. Вместо этого он своим старческим голосом постарался произнести как можно более внятно:
– Шаманы поддерживают в Колексесе жизнь.
– Шаманы держат Колексеса взаперти, в его шатре, подальше от его лошадей. А князь должен как можно больше быть под открытым небом. Как и все люди, – пробурчал Кажак.
Колексес скосил глаза на поющих шаманов.
– Под открытым небом обитают демоны, – возразил он дребезжащим голосом. – Только шаманы и защищают меня от них. Демоны наслали на меня болезнь; шаманы мешают им убить меня.
– Это не болезнь, просто старческая немощь, – фыркнув, проговорил Кажак. – Но шаманы воспользовались этим, постарались, чтобы ты почувствовал себя хуже.
– Мы уже спорили об этом, – возразил Колексес. – Ты был не прав тогда, не прав и сейчас. Ты громко кричал в гневе и, оставив Колексеса, уехал. Но шаманы остались со мной. Они мои единственные друзья и союзники.
– Они – приживалы, кормящиеся твоими подачками, как шакалы, – вскричал Кажак, не в силах долее сдерживаться. Наблюдавшие за этой сценой соплеменники, что-то бормоча, придвинулись ближе. Дасадас и Аксинья подошли сзади к своему предводителю, положив руки на мечи, однако затем вся их смелость растаяла как воск, и они отодвинулись прочь, боясь навлечь на себя гнев своих соплеменников.
Эпона положила руку на свой кинжал и шагнула вперед, встав плечом к плечу с Кажаком. Она с непроницаемым лицом воина взирала на Колексеса и его шаманов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
Они спешились, толпа – Эпона заметила, что в ней нет ни одной женщины, ни одной, – расступилась, пропуская их. Откуда ни возьмись, появились молодые парни, поймали лошадей и увели всех, чтобы расседлать и напоить. Кажак повел к шатру, который мог принадлежать лишь вождю столь многочисленного племени. Он был так же велик, как еще два других, но перед ним был водружен столб с привязанными к нему человеческими головами; почти всех их время и непогода превратили в черепа.
Казалось, они грозили Эпоне своими оскаленными зубами.
«Вы лишь пустые скорлупы, – молча сказала она им. – Дух давно покинул вас, вы не можете причинить мне никакого вреда».
Чтобы пройти через отверстие, заменяющее дверь, Эпоне пришлось наклонить голову. Прошло несколько мгновений, прежде чем ее глаза приспособились к царящей внутри полутьме; то, что она увидела, со всей убедительностью напомнило ей, что она находится в другом мире с чужой культурой.
Пол в шатре был устлан шерстяными, ручной вязки коврами, хотя скифы и не носили никаких вязаных шерстяных одежд, только войлочные и кожаные. Кипы ковров и шкур служили и вместо мебели, практически отсутствовавшей, если не считать небольших резных сундучков и какого-то странного кресла, попахивающего, точно горящая трава.
Тем не менее шатер был загроможден деревянной и глиняной посудой, каменными светильниками, кожаными кошельками и шкатулками, меховыми мешками, флягами, кувшинами, деревянными блюдами на небольших подставках, медными курильницами, барабанами и струнными музыкальными инструментами; так что надо было идти очень осторожно, чтобы ничего не раздавить. Шатер Колексеса вполне мог быть норой крысы-собиральщицы, хотя и сверкал яркими краскам и насквозь пропах запахами своих обитателей.
«У этих скифов, – сделала мысленный вывод Эпона, – начисто отсутствует чувство пропорциональности, симметрии. В убранстве их жилищ не чувствуется не только никакого художественного вкуса, но даже простого порядка. Их образ жизни, казалось, был так же лишен гармонии, как и их язык. Даже яркие цвета, в которые они красили свои войлочные одежды, никак не сочетались друг с другом».
Все внутри было пропитано запахом курений, сильнейшим тошнотворным запахом кислого кобыльего молока.
На кипе ковров, которая заменяла и кровать, и трон, восседал похожий на забальзамированный труп старик. Только в его глазах все еще пылал Великий Огонь Жизни. Его лицо было сплошь в морщинах, в шрамах и рубцах; это лишало его всяких индивидуальных черт. Из-под натянутого до ушей войлочного колпака выбивались тонкие пряди седых волос; покоящиеся на сдвинутых коленях руки напоминали когтистые птичьи лапы.
Эпона услышала, как Кажак быстро вздохнул, как бы удивленный видом этого древнего старика, сидящего скрестив ноги на коврах.
– О повелитель нашего народа, – почтительно проговорил он, кланяясь. Поклонились и другие скифы, но Эпона продолжала стоять прямо.
Она поняла, что перед ней Колексес, великий князь этого племени скифов, которое считало, что оно царского происхождения и поэтому должно править всеми остальными кочевниками. Она видела в Море Травы многочисленные табуны его лошадей. Колексес был весь убран в золото: кафтан, обшитый тонкими золотыми пластинами, массивное ожерелье и драгоценности. Но это не произвело на нее такого впечатления, какое произвело бы на Ригантону. Колексес обладал множеством вещей, которые можно было сосчитать и носить, но это был старый, весь иссохший человек, и она уже не чувствовала вокруг него ауры истинной власти. Перед ней сидел небольшой человечек, взирающий на мир испуганными глазами. И однако перед ним склонялись такие сильные люди, как Кажак. Ни один кельт не стал бы так унижать себя.
Колексес был не один в шатре. В его сводчатых округлых стенах находилось множество других людей, менее богато наряженных; но, хотя каждый из них выставлял напоказ свои золотые и янтарные украшения, одежды на них были сильно замаранные и потертые от долгого сидения в седле.
Рядом с Колексесом виднелись две очень странные фигуры. Это были мужчины, но не в обычных мужских одеждах. Они были облачены в длинные юбки из красного войлока, меховые туники и небольшие круглые войлочные шапочки, с которых свисали лошадиные хвосты. Эти волосяные метелки были прикреплены к туникам и юбкам, так что фигуры походили скорее на большие стога сена, нежели на человеческие существа.
Их лица, украшенные диковинными узорами, обращали на себя внимание раскосыми глазами и впалыми щеками. По обеим сторонам рта красной охрой были намалеваны длинные клыки. Кожа – вся в путанице черных полос, нарисованных древесным углем.
Оба держали барабаны, отбивая какой-то совершенно незнакомый Эпоне монотонный ритм. Другие, разговаривая, привычно старались перекричать этот непрерывный барабанный бой.
Выпрямившись, Кажак жестом указал на шаманов.
– Кажак видит, что ты все время держишь при себе шаманов, – сказал он, обращаясь к Колексесу. В его голосе прозвучало заметное недовольство.
При этих словах оба шамана, как по сигналу, громче забили в барабаны, сердито зыркая на Кажака и бормоча свои заклинания.
Колексес не показал им жестом, чтобы они замолчали. Вместо этого он своим старческим голосом постарался произнести как можно более внятно:
– Шаманы поддерживают в Колексесе жизнь.
– Шаманы держат Колексеса взаперти, в его шатре, подальше от его лошадей. А князь должен как можно больше быть под открытым небом. Как и все люди, – пробурчал Кажак.
Колексес скосил глаза на поющих шаманов.
– Под открытым небом обитают демоны, – возразил он дребезжащим голосом. – Только шаманы и защищают меня от них. Демоны наслали на меня болезнь; шаманы мешают им убить меня.
– Это не болезнь, просто старческая немощь, – фыркнув, проговорил Кажак. – Но шаманы воспользовались этим, постарались, чтобы ты почувствовал себя хуже.
– Мы уже спорили об этом, – возразил Колексес. – Ты был не прав тогда, не прав и сейчас. Ты громко кричал в гневе и, оставив Колексеса, уехал. Но шаманы остались со мной. Они мои единственные друзья и союзники.
– Они – приживалы, кормящиеся твоими подачками, как шакалы, – вскричал Кажак, не в силах долее сдерживаться. Наблюдавшие за этой сценой соплеменники, что-то бормоча, придвинулись ближе. Дасадас и Аксинья подошли сзади к своему предводителю, положив руки на мечи, однако затем вся их смелость растаяла как воск, и они отодвинулись прочь, боясь навлечь на себя гнев своих соплеменников.
Эпона положила руку на свой кинжал и шагнула вперед, встав плечом к плечу с Кажаком. Она с непроницаемым лицом воина взирала на Колексеса и его шаманов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121