– И были при этом очень невежливы!
Сестры снова посмотрели друг на друга и хихикнули.
– Ах вы, свинтусы неблагодарные! – Кэтрин явно развеселилась. Радовалась, что весь разговор сосредоточен на ней. Каждую минуту она поглядывала на цветы, принесенные Крамером и стоящие теперь в вазе на камине. Кремовые розы и большие маргаритки. Срезанные в саду. – Ну ладно, хватит об этом! Расскажите поподробнее о себе, Джон. Над чем вы сейчас работаете?
– Да так. То да се...
Нэнси заговорщически наклонилась к Грейс:
– Ну вот, он опять скромничает. Он ничего не скажет, но я думаю, он пишет роман!
Грейс смотрела то на одного, то на другую. Нэнси в этот вечер была на редкость весела и привлекательна – глаза горят, лицо сияет счастьем. Крамер застенчиво играл ножом и вилкой.
– Это правда, Джон?
– Если честно, у меня нет на это времени. Слишком много происходит в реальном мире. Кто же найдет время для выдумок? – Когда он поднял взгляд на Грейс, в его глазах читалось негодование. «Только я, – казалось, говорили они, – только я найду время на это!» Через минуту он продолжил: – Сейчас я работаю над пьесой о трансатлантическом перелете. Вы знаете о премии Ортейга? – Заметив озадаченный взгляд Кэтрин, он объяснил: – Раймонд Ортейг предложил премию в 25 тысяч долларов за первый безостановочный перелет из Нью-Йорка в Париж или наоборот.
– Есть ли какие-нибудь новости об этих французах? Нунжессер, или как его там? – спросила Нэнси.
Крамер помотал головой:
– В последний раз их слышали где-то над Ирландией. Но это было давно. Должно быть, они упали в океан.
– Бедняги! – Кэтрин театрально положила руку на грудь. – Пара смельчаков-пионеров! Ужасно досадно!
– Впрочем, нашелся другой парень, который хочет повторить попытку, – сказал Крамер. – Пилот почтовой авиации, можете поверить? Он планирует вылететь из Лонг-Айленда двадцатого. И летит один.
– Думаете, у него есть шансы? – спросила Грейс. – Вот так, в одиночку?
– Дома его называют летающим безумцем. Но я поеду в Париж и возьму с собой фотографа. – Он многозначительно посмотрел на нее. – Иногда лучше действовать в одиночку!
Потом Кэтрин подала свой хлебный пудинг с жидким заварным кремом.
– Очень похож на тот, что делала мама. – Крамер уже соскребал последние кусочки со своей тарелочки. – Только она делала его с карамельным соусом. – Он быстро поправился: – Впрочем, ваш лучше, миссис Резерфорд!
– Называйте меня Кэтрин.
– А ваша жена? – спросила Грейс.
– Ева не готовила. – Он положил ложку.
– Она была удивительно красива. – Как ни странно, это произнесла Нэнси. – Если, конечно, верить фотографиям в вашем доме.
– Фотографии не передают полной правды, – отчеканил Крамер. – Они не могут охватить всего человека.
Грейс переводила взгляд с одного на другую. Нэнси опустила взгляд. Крамер, похоже, пожалел о своей резкости. Кэтрин встала и принялась собирать тарелки.
– У меня есть множество фотографий Джорджа, – спокойно и размеренно произнесла Нэнси. – Иногда они меня утешают. Я смотрю на него такого, каким он был, и вспоминаю, как счастливы мы были вместе. Но иногда у меня разрывается сердце, когда я вижу его в форме с этой глупой, бессмысленной улыбкой на лице. Я начинаю на него сердиться. Как это неразумно, а? В конце концов, бедный Джордж умер. А есть кое-что и похуже. Мне становится все труднее и труднее увидеть, вернее, представить реального Джорджа. Я все чаще и чаще должна смотреть на фотографии, чтобы точно вспомнить его лицо. Наверное, это неизбежно. Но меня это очень печалит: я понимаю, что он исчезает даже из моей памяти. Да, действительно, невозможно помнить его как живого.
Глядя в темноте на лицо Крамера, Грейс чувствовала, что это самое последнее, что он хотел бы услышать. Крамер со своим секретом жил в непреодолимом мире горя, пропитавшего всю его жизнь. Когда он заговорил, обращался скорее к Грейс, чем к Нэнси.
– Ева давно исчезла. Она исчезла за много лет до своей смерти. С того самого времени, когда О'Коннелл опубликовал эту книгу. Похоже, она послужила ему прототипом Вероники. Он лишил ее энергии, характера, от нее ничего не осталось. Вы понимаете, о чем я говорю? Она долго болела, лежала в больнице, отказывалась видеть кого-либо, едва говорила. Только царапала письма и день за днем читала книги. Мечтала, как все будет, когда ей станет легче. Время от времени в ней пробуждалась прежняя Ева... и сразу же исчезала! Я не могу описать, насколько тяжело было видеть, как она исчезает.
Позже, гораздо позже, после ухода Крамера, Грейс взялась за мытье посуды, а Нэнси схватила чайное полотенце, и они за работой стали обсуждать проведенный вечер.
– Насчет его жены – все это чушь! – заявила Грейс. – Твоя личность вовсе не исчезает оттого, что тебя изобразили в книге! Это американские индейцы думают, что, сфотографировав человека, можно украсть его душу. Просто Ева спятила, а Крамер решил обвинить в этом О'Коннелла и его книгу!
– Ты, похоже, достаточно осведомлена обо всем этом. – Нэнси терла тарелку. – Или, по крайней мере, думаешь, что осведомлена!
– Я ошибаюсь? – Грейс уставилась на сестру. – Что он тебе рассказывал?
– Мои сведения по этому вопросу довольно отрывочны. – Нэнси отложила тарелку и взяла другую. – Но их мне достаточно, чтобы понять, что есть две стороны истории. Фактически даже три. Я думаю, ты сама не понимаешь, насколько предубеждена.
Грейс посмотрела на их отражения в окне кухни. Стекло запотело, и их лица виднелись очень смутно.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты влюблена в Декстера О'Коннелла, вот и принимаешь каждое его слово за чистую монету!
– Ничего подобного! – Грейс с грохотом поставила тарелку в раковину.
– Ты уверена? Ты была смехотворно счастлива, затем чертовски несчастна, а в последнюю неделю или две ты и вовсе сама не своя! Более того, у тебя такой вид...
– Какой вид?
– Скрытный. Неужели ты действительно думаешь, что я ничего не заметила?
– Ты не всегда все замечаешь.
– Но это я заметила.
– Я не влюблена в него! – Грейс с грохотом поставила тарелку в сушилку.
– Так вот, влюблена ты в него или нет, но у вас с ним явно бурный роман!
– Что же в этом плохого? – Грейс провела мыльной рукой по лбу. – Я прекрасно могу позаботиться о себе.
– Так ли, Грейс? После того, что рассказал мне Джон...
– Опять ты за свое! Что он тебе сказал?
– Ну, не так много. – Нэнси закончила орудовать чайным полотенцем. – Но тебе известно не хуже, чем мне, что О'Коннелл известен своим хамством не меньше, чем своими романами!
– Но он забавен. И умен. И красив. И богат. И возбуждающ. И он любит меня. Кто еще из наших знакомых стал бы покупать такие подарки?
– Ну... – Похоже, Нэнси хотела что-то возразить, но передумала.
«Она снова вспоминает Джорджа, – поняла Грейс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Сестры снова посмотрели друг на друга и хихикнули.
– Ах вы, свинтусы неблагодарные! – Кэтрин явно развеселилась. Радовалась, что весь разговор сосредоточен на ней. Каждую минуту она поглядывала на цветы, принесенные Крамером и стоящие теперь в вазе на камине. Кремовые розы и большие маргаритки. Срезанные в саду. – Ну ладно, хватит об этом! Расскажите поподробнее о себе, Джон. Над чем вы сейчас работаете?
– Да так. То да се...
Нэнси заговорщически наклонилась к Грейс:
– Ну вот, он опять скромничает. Он ничего не скажет, но я думаю, он пишет роман!
Грейс смотрела то на одного, то на другую. Нэнси в этот вечер была на редкость весела и привлекательна – глаза горят, лицо сияет счастьем. Крамер застенчиво играл ножом и вилкой.
– Это правда, Джон?
– Если честно, у меня нет на это времени. Слишком много происходит в реальном мире. Кто же найдет время для выдумок? – Когда он поднял взгляд на Грейс, в его глазах читалось негодование. «Только я, – казалось, говорили они, – только я найду время на это!» Через минуту он продолжил: – Сейчас я работаю над пьесой о трансатлантическом перелете. Вы знаете о премии Ортейга? – Заметив озадаченный взгляд Кэтрин, он объяснил: – Раймонд Ортейг предложил премию в 25 тысяч долларов за первый безостановочный перелет из Нью-Йорка в Париж или наоборот.
– Есть ли какие-нибудь новости об этих французах? Нунжессер, или как его там? – спросила Нэнси.
Крамер помотал головой:
– В последний раз их слышали где-то над Ирландией. Но это было давно. Должно быть, они упали в океан.
– Бедняги! – Кэтрин театрально положила руку на грудь. – Пара смельчаков-пионеров! Ужасно досадно!
– Впрочем, нашелся другой парень, который хочет повторить попытку, – сказал Крамер. – Пилот почтовой авиации, можете поверить? Он планирует вылететь из Лонг-Айленда двадцатого. И летит один.
– Думаете, у него есть шансы? – спросила Грейс. – Вот так, в одиночку?
– Дома его называют летающим безумцем. Но я поеду в Париж и возьму с собой фотографа. – Он многозначительно посмотрел на нее. – Иногда лучше действовать в одиночку!
Потом Кэтрин подала свой хлебный пудинг с жидким заварным кремом.
– Очень похож на тот, что делала мама. – Крамер уже соскребал последние кусочки со своей тарелочки. – Только она делала его с карамельным соусом. – Он быстро поправился: – Впрочем, ваш лучше, миссис Резерфорд!
– Называйте меня Кэтрин.
– А ваша жена? – спросила Грейс.
– Ева не готовила. – Он положил ложку.
– Она была удивительно красива. – Как ни странно, это произнесла Нэнси. – Если, конечно, верить фотографиям в вашем доме.
– Фотографии не передают полной правды, – отчеканил Крамер. – Они не могут охватить всего человека.
Грейс переводила взгляд с одного на другую. Нэнси опустила взгляд. Крамер, похоже, пожалел о своей резкости. Кэтрин встала и принялась собирать тарелки.
– У меня есть множество фотографий Джорджа, – спокойно и размеренно произнесла Нэнси. – Иногда они меня утешают. Я смотрю на него такого, каким он был, и вспоминаю, как счастливы мы были вместе. Но иногда у меня разрывается сердце, когда я вижу его в форме с этой глупой, бессмысленной улыбкой на лице. Я начинаю на него сердиться. Как это неразумно, а? В конце концов, бедный Джордж умер. А есть кое-что и похуже. Мне становится все труднее и труднее увидеть, вернее, представить реального Джорджа. Я все чаще и чаще должна смотреть на фотографии, чтобы точно вспомнить его лицо. Наверное, это неизбежно. Но меня это очень печалит: я понимаю, что он исчезает даже из моей памяти. Да, действительно, невозможно помнить его как живого.
Глядя в темноте на лицо Крамера, Грейс чувствовала, что это самое последнее, что он хотел бы услышать. Крамер со своим секретом жил в непреодолимом мире горя, пропитавшего всю его жизнь. Когда он заговорил, обращался скорее к Грейс, чем к Нэнси.
– Ева давно исчезла. Она исчезла за много лет до своей смерти. С того самого времени, когда О'Коннелл опубликовал эту книгу. Похоже, она послужила ему прототипом Вероники. Он лишил ее энергии, характера, от нее ничего не осталось. Вы понимаете, о чем я говорю? Она долго болела, лежала в больнице, отказывалась видеть кого-либо, едва говорила. Только царапала письма и день за днем читала книги. Мечтала, как все будет, когда ей станет легче. Время от времени в ней пробуждалась прежняя Ева... и сразу же исчезала! Я не могу описать, насколько тяжело было видеть, как она исчезает.
Позже, гораздо позже, после ухода Крамера, Грейс взялась за мытье посуды, а Нэнси схватила чайное полотенце, и они за работой стали обсуждать проведенный вечер.
– Насчет его жены – все это чушь! – заявила Грейс. – Твоя личность вовсе не исчезает оттого, что тебя изобразили в книге! Это американские индейцы думают, что, сфотографировав человека, можно украсть его душу. Просто Ева спятила, а Крамер решил обвинить в этом О'Коннелла и его книгу!
– Ты, похоже, достаточно осведомлена обо всем этом. – Нэнси терла тарелку. – Или, по крайней мере, думаешь, что осведомлена!
– Я ошибаюсь? – Грейс уставилась на сестру. – Что он тебе рассказывал?
– Мои сведения по этому вопросу довольно отрывочны. – Нэнси отложила тарелку и взяла другую. – Но их мне достаточно, чтобы понять, что есть две стороны истории. Фактически даже три. Я думаю, ты сама не понимаешь, насколько предубеждена.
Грейс посмотрела на их отражения в окне кухни. Стекло запотело, и их лица виднелись очень смутно.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты влюблена в Декстера О'Коннелла, вот и принимаешь каждое его слово за чистую монету!
– Ничего подобного! – Грейс с грохотом поставила тарелку в раковину.
– Ты уверена? Ты была смехотворно счастлива, затем чертовски несчастна, а в последнюю неделю или две ты и вовсе сама не своя! Более того, у тебя такой вид...
– Какой вид?
– Скрытный. Неужели ты действительно думаешь, что я ничего не заметила?
– Ты не всегда все замечаешь.
– Но это я заметила.
– Я не влюблена в него! – Грейс с грохотом поставила тарелку в сушилку.
– Так вот, влюблена ты в него или нет, но у вас с ним явно бурный роман!
– Что же в этом плохого? – Грейс провела мыльной рукой по лбу. – Я прекрасно могу позаботиться о себе.
– Так ли, Грейс? После того, что рассказал мне Джон...
– Опять ты за свое! Что он тебе сказал?
– Ну, не так много. – Нэнси закончила орудовать чайным полотенцем. – Но тебе известно не хуже, чем мне, что О'Коннелл известен своим хамством не меньше, чем своими романами!
– Но он забавен. И умен. И красив. И богат. И возбуждающ. И он любит меня. Кто еще из наших знакомых стал бы покупать такие подарки?
– Ну... – Похоже, Нэнси хотела что-то возразить, но передумала.
«Она снова вспоминает Джорджа, – поняла Грейс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73