– Как и вы меня в том, что вы не нахал.
Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом оба расхохотались. О незабываемые мгновения, когда любовь порхает над головами и взмахи ее крыльев разгоняют все последние сомнения!.. И впоследствии, когда Бенц вспоминал эти часы, у него навертывались слезы на глаза.
XII
Бенц сделал операцию. Елена перенесла боль с нечеловеческим терпением. Неожиданно сильное кровотечение привело Бенца в отчаяние. Сильви уничтожила все следы.
Бенц совершил преступление против моральных канонов своей профессии, против человеческих и божественных законов, в которые он верил, и все-таки он не испытывал никаких угрызений. Он безумно обрадовался, когда день и ночь прошли без повышения температуры. Вторую ночь Бенц провел в комнате Гиршфогеля и рано утром поднялся к Елене. Верная Сильви неотлучно сидела у постели. Елена безмятежно спала. Несколько минут Бенц с тихой радостью созерцал ее спокойное, ангельское лицо, на котором еще лежал отпечаток жестокой боли. Он отпустил Сильви и сел на ее место. В тихий час раннего утра, усталый после бессонной ночи, но бесконечно счастливый, зная, что Елена вне опасности, Бенц почувствовал, что она стала частицей его самого, и его охватило невыразимое блаженство. В этом состоянии он провел несколько часов. Легкий шум и слабый вздох нарушили глубокую, сладостную тишину. Он склонился над Еленой, увидел, как медленно поднимаются ее веки, увидел ее неподвижный, еще затуманенный сном взгляд.
– Сильви!.. – прошептала она.
Бенц положил руку ей на лоб. Елена слабо вскрикнула и, увидев его, попыталась спрятать лицо. Бенц велел ей не двигаться.
– Почему вы здесь? – спросила она.
– Надо было сменить Сильви.
Бывают минуты, когда молчание красноречивее слов. Если когда-либо Бенц сознавал, что душа Елены принадлежит ему, то это было в тот час, в ту минуту, когда, взяв его руку, она оросила ее слезами.
Первым осведомился об исходе операции ротмистр Петрашев. Однажды в послеобеденный час он приехал на автомобиле из Софии и тотчас отправился к Бенцу в госпиталь. С некоторым смущением он вошел к нему в кабинет, однако скоро сумел обрести свой обычный светски-непринужденный вид. Бенц оказал его сестре ни с чем не сравнимую, огромную услугу!.. Ротмистр Петрашев никогда не сомневался в Бенце. Он с первой же встречи оценил моральные качества, ставящие Бенца выше узких профессиональных предрассудков. Он намеревался сам откровенно поговорить с ним, но Елена просила его не делать этого – она чрезвычайно чувствительное создание. Она хотела, чтобы ее поняли, прежде чем осуждать или оправдывать. Надо признать, Андерсону и Гиршфогелю удалось создать как нельзя более подходящую атмосферу. Возможно, их знакомство с Бенцем носило несколько преднамеренный характер, но иного выхода у них не было.
Все это было произнесено одним духом по-французски. Ротмистр Петрашев виртуозно играл словами, как жонглер шариками перед удивленной публикой, которая тем не менее прекрасно понимает всю бесполезность его занятного искусства. Бенц терпеливо забавлялся его красноречием, пока какой-то добрый дух не шепнул ротмистру, что пора идти, и ротмистр удалился, так и не уладив дела.
Вечером, когда Бенц пришел навестить Елену. Сильви подала ему конверт, надписанный ротмистром Петрашевым. Бенц вскрыл конверт. Внутри был чек.
– Вот как! – вскричал Бенц и швырнул чек Елене. – Это вы надоумили его?
Елена прочитала чек, задумалась, усмехнулась и разорвала его в клочки.
– Простите его! – умоляюще сказала она. – В сущности, я одна должна расплачиваться за все. Вы увидите, как я это сделаю!.. О мой дорогой, вы увидите…
В последующие дни Бенц достиг такой степени любовного экстаза, что дальнейшие душевные потрясения казались ему невозможными. Самообман всех, кто стремится к счастью, в том, что они верят в зависимость счастья от внешних обстоятельств и от мнимого сходства характеров. Как будто существует действительность, угождающая нашим желаниям, и родственные души, не знающие противоречий. Бенц свыкся с причудливым характером Елены, в котором искренняя страсть переплеталась с лукавством. Зная, что она использует его в своих целях, льстит и скрытничает, он был уверен, что по крайней мере сейчас она любит его. Однако впоследствии он не мог объяснить себе внезапный поворот в их отношениях. Никто не в силах оправдать свои решения, принятые в ослеплении чувством, ибо интимная сущность наших чувств недоступна рассудку. Бенц мог сказать себе, что вспышка его гордости пересилила любовь, но это объяснение не удовлетворяло его. Разве он уже не растоптал в себе гордость? Если же гордость его в тот момент была столь сильна, то почему он не остался верен ей до конца? Не чувствовал ли он свою нарастающую непоследовательность? Не было ли подоплекой его поступка ожесточение, желание помучить и наказать любимое существо за то, что он не мог полностью овладеть его душой?
Осень уходила среди лазурной синевы, прозрачного воздуха и роскошного многоцветья умирающей растительности. Пришелец с севера, Бенц особенно остро ощущал пронзительно грустную красоту поздней осени в южной Болгарии. Жаркие дни миновали, солнце светило не столь ярко, и в его мягких лучах окрестные холмы окутались пурпурно-фиолетовыми тенями. Воздух был напоен ароматом осенних роз, сохнущего табака, зрелых плодов, к которому примешивался запах гнили и миазмов, присущий всем восточным городам. Эта смесь благоухания и вони напоминала Бенцу по странной ассоциации контраст между жизнью и трупным разложением.
Почти каждое воскресенье Бенц с Еленой поднимались на высокий холм над городом, который вместе с другими террасовидными возвышениями образовывал подножье гигантской горной цепи, чьи снежные вершины терялись в голубой дымке на юге. После длительного подъема они добирались до развалин средневековой крепости и подолгу сидели на поросших мохом гранитных глыбах. Перед ними расстилался фантастический вид – сочетание ярких красок, солнечного сияния и синевы. Котловина, в которой лежал город, испещренная пожелтевшими садами и рисовыми полями, напоминала торжественное облачение восточного священника, которое во время молебна слепит своим блеском глаза верующих. Но во всем пейзаже, в пышности умирающих деревьев и трав проглядывала какая-то погребальная торжественность, острая, жгучая печаль, неумолимо давящая душу. Бенц знал, что там, на юге, за нежно-голубым горизонтом, грохочут орудия, трещат пулеметы, разбиваются о землю объятые дымом и пламенем аэропланы. После каждой атаки оттуда прибывали поезда смерти с останками людей, изувеченных снарядами, задушенных газами, сожженных огнеметами, – неописуемое зрелище некогда живых людей, превратившихся в куски обугленного мяса и растопленного жира… Иногда Бенцу казалось, что несвойственная ему ранее обостренность чувств вызвана этим неотступным призраком повсеместного, беспримерного, ужасного человеческого страдания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53