Ничего подобного!.. Он ходит за мпой но пятам как призрак и зловеще хихикает. Вы знаете, какой у него смех… Но я-то не развалина, как он. Нет!
– У него злая, мстительная гордость, – снисходительно заметил Бенц.
– Только это и больше ничего! – с ожесточением воскликнула она. – Но его гордость не обуздывает ни возвышенных, ни низменных чувств. Гордость свойственна человеку, а Гиршфогель – тень человека. Его чудовищное высокомерие всегда раздражало меня; порой я теряла самообладание. Мне казалось, я отдала бы все на свете, лишь бы увидеть его униженным и беспомощным перед какой-нибудь женщиной. Как-то вечером мне взбрело на ум разыграть его, и я призналась ему в любви. Боже мой, как безрассудно я поступила!.. Но он не поверил, не захотел поверить, а если и поверил, то отверг мое признание. Думаю, что последнее наиболее вероятно. Глаза у него светились ужасающим злорадством. Он сказал: «Я знаю, что вы проницательны, и не могу понять, зачем вы так глупо ставите под удар свое самолюбие!» «Вы проницательней меня, – закричала я вне себя, схватив его за плечи, – я притворялась, понимаете? Притворялась!» Он оттолкнул мои руки и спокойно сказал: «Это не имеет никакого значения». Взгляд его выражал убийственное удовлетворение. В запальчивости я порвала его погон, и мне тут же пришло в голову, что мой гнев противоречит моим утверждениям. В изнеможении я повалилась на стул. Он проявил некоторую деликатность: налил мне стакан вермута, с презрительной вежливостью поднес к моим губам и сказал: «Благоволите не устраивать сцен!» «Я солгала, – с отчаянием твердила я. – Но не все ли равно?» «Да, все равно», – повторил он почти с участием – ведь я дала ему возможность позлорадствовать над моим унижением. «Я пригласила сегодня вечером вас одного, – продолжала я, отчаянно решившись идти до конца. – Неужели вы не воспользуетесь случаем? Ведь все женщины для вас одинаковы». «О, да!.. – любезно согласился он. – Но у каждого свой вкус». Он улыбался с вежливым безразличием и убивал меня своим взглядом. В тот миг я убедилась в том, что он поверил моему признанию, и почувствовала, как сильно он меня презирает. Меня охватила дрожь. Хотелось сказать ему что-нибудь жестокое, вонзить нож в его старую рану, но слов я не нашла. Жестом я попросила его уйти. Всю ночь я металась в нервном припадке. Мне хотелось убить его, вы представляете себе?… Но такой возможности у меня не было, и я тешила себя, воображая, как он лежит в госпитале, искалеченный, обезображенный, в кровавых бинтах. Мне приходилось видеть таких раненых. И все же в глубине души я восхищалась им. Я сознавала, что если он покинет нас, мне будет не хватать его бесподобной личности. Говорят, что я соблазнительница!.. Большей глупости не придумаешь!
Она рассмеялась громким, резким смехом, наклонилась, чтобы взять сигарету из коробки на траве, и бросила злой взгляд вслед ушедшему Гиршфогелю. Пока она прикуривала от сигареты Бенца, тот очнулся от оцепенения, вызванного ее рассказом.
– Гиршфогель вскружил мне голову своим поступком, – продолжала она разительно непохожим на прежний, ровным голосом. – Но то не была любовь!.. Нет! Поверьте мне. Быть может, вас удивляет, что я рассказываю вам об этом? Во всем, что я говорю вам, во всей истории нашего знакомства есть что-то темное, не правда ли?
Бенц решительно ответил, что отчасти она права. Собраться с мыслями ему стоило огромных усилий, он чувствовал себя униженным и беспомощным. Последние, усталые лучи солнца заливали лицо фрейлейн Петрашевой оранжевым светом, подчеркивая его выразительность.
– Не правда ли? – повторила она, словно удивленная тоном Бенца. – Можно подумать, что я терзаюсь угрызениями совести и всеми силами стараюсь отделаться от них. Да, это именно так. Но не считайте меня безнадежно испорченной. Гиршфогель всегда сгущает краски.
– Гиршфогель? – с удивлением произнес Бенц.
Он хотел было спросить, почему фрейлейн Петрашева связывает имя Гиршфогеля со всем дурным, что он мог услышать о ней.
– Да, Гиршфогель… – поспешно сказала она. – Перед вашим приходом он заявил, что ему тошно смотреть, как я бессовестно пользуюсь вашей добротой. Вас пугает наш разговор?
Пронизывающий взгляд ее черных глаз остановился на Бенце, наполнив его сердце сладким трепетом и заставив забыть все, что она только что рассказывала об игре с Гиршфогелем. Роковая сила соблазна всегда примиряет нас с прошлым женщин, в которых мы влюблены.
– Знали бы вы, как мало он меня занимает, – взволнованно сказал Бенц. – Я имею в виду, как мало меня трогает его отношение ко мне. Зато я никогда не забуду тот первый вечер, когда я увидел вас, помню луну, мрачную физиономию Гиршфогеля, до жути непохожего на Андерсона, и все, что я услышал о вас. У вас был вид заговорщиков.
– А вы были жертвой. Но о чем вы тогда думали?
– Зачем вы спрашиваете? – неохотно возразил Бенц. – В тот вечер я потерял голову. Вам мало этого?
– Мало! – пылко воскликнула она.
– Хорошо, я скажу вам, – вымолвил Бенц, затаив дыхание, – Я думал о вас. Весь вечер и все последующие дни.
Вначале ему показалось, что его признание не произвело на фрейлейн Петрашеву никакого впечатления. Она выслушала его с бесстрастной улыбкой. Но Бенц не испытал и раскаяния от того, что произнес эти слова. Она молчала, и Бенцу казалось, что он слышит, как безумно бьется сердце у него в груди.
– Я верю вам!.. – наконец промолвила она.
Наступившая пауза показалась Бенцу вечностью. На ее лице, обращенном к нему, трепетала таинственная улыбка – воплощение идеальной женственности, бессмертной, прекрасной и гибельной, выходящей за пределы ее личности. То было лицо женщины из печальных повестей о любви и смерти, женщины, которая рождается для того, чтобы ее обожали, ревновали и убивали…
– И вы приходили сюда ради меня! – вдруг сказала она игривым, звонким голосом. – Потому что мне так хотелось! Потому что вы полюбили меня, не правда ли?
Бенц молча кивнул – он был словно под гипнозом, словно одурманен тем, что она заставила его признаться в любви.
– А это имеет для вас хоть какое-то значение? – спросил он наконец.
– Да, и немалое, – сказала она. – Вы знаете, что я помолвлена.
– Знаю, – подтвердил Бенц громче, чем ему хотелось. – Но вам незачем мучить себя. Ваше сострадание трогательно, хотя разумнее было бы не проявлять его.
Она промолчала. В отблесках заката в ее золотисто-черных глазах, устремленных на Бенца, сверкало нечто жуткое и завораживающее, наводящее на мысли о тайнах бытия, о которых человек размышляет, взирая с невольной дрожью на беспредельное звездное небо.
Настроение Бенца упало, он почувствовал себя разбитым и униженным. Само присутствие фрейлейн Петрашевой показалось ему мучительным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– У него злая, мстительная гордость, – снисходительно заметил Бенц.
– Только это и больше ничего! – с ожесточением воскликнула она. – Но его гордость не обуздывает ни возвышенных, ни низменных чувств. Гордость свойственна человеку, а Гиршфогель – тень человека. Его чудовищное высокомерие всегда раздражало меня; порой я теряла самообладание. Мне казалось, я отдала бы все на свете, лишь бы увидеть его униженным и беспомощным перед какой-нибудь женщиной. Как-то вечером мне взбрело на ум разыграть его, и я призналась ему в любви. Боже мой, как безрассудно я поступила!.. Но он не поверил, не захотел поверить, а если и поверил, то отверг мое признание. Думаю, что последнее наиболее вероятно. Глаза у него светились ужасающим злорадством. Он сказал: «Я знаю, что вы проницательны, и не могу понять, зачем вы так глупо ставите под удар свое самолюбие!» «Вы проницательней меня, – закричала я вне себя, схватив его за плечи, – я притворялась, понимаете? Притворялась!» Он оттолкнул мои руки и спокойно сказал: «Это не имеет никакого значения». Взгляд его выражал убийственное удовлетворение. В запальчивости я порвала его погон, и мне тут же пришло в голову, что мой гнев противоречит моим утверждениям. В изнеможении я повалилась на стул. Он проявил некоторую деликатность: налил мне стакан вермута, с презрительной вежливостью поднес к моим губам и сказал: «Благоволите не устраивать сцен!» «Я солгала, – с отчаянием твердила я. – Но не все ли равно?» «Да, все равно», – повторил он почти с участием – ведь я дала ему возможность позлорадствовать над моим унижением. «Я пригласила сегодня вечером вас одного, – продолжала я, отчаянно решившись идти до конца. – Неужели вы не воспользуетесь случаем? Ведь все женщины для вас одинаковы». «О, да!.. – любезно согласился он. – Но у каждого свой вкус». Он улыбался с вежливым безразличием и убивал меня своим взглядом. В тот миг я убедилась в том, что он поверил моему признанию, и почувствовала, как сильно он меня презирает. Меня охватила дрожь. Хотелось сказать ему что-нибудь жестокое, вонзить нож в его старую рану, но слов я не нашла. Жестом я попросила его уйти. Всю ночь я металась в нервном припадке. Мне хотелось убить его, вы представляете себе?… Но такой возможности у меня не было, и я тешила себя, воображая, как он лежит в госпитале, искалеченный, обезображенный, в кровавых бинтах. Мне приходилось видеть таких раненых. И все же в глубине души я восхищалась им. Я сознавала, что если он покинет нас, мне будет не хватать его бесподобной личности. Говорят, что я соблазнительница!.. Большей глупости не придумаешь!
Она рассмеялась громким, резким смехом, наклонилась, чтобы взять сигарету из коробки на траве, и бросила злой взгляд вслед ушедшему Гиршфогелю. Пока она прикуривала от сигареты Бенца, тот очнулся от оцепенения, вызванного ее рассказом.
– Гиршфогель вскружил мне голову своим поступком, – продолжала она разительно непохожим на прежний, ровным голосом. – Но то не была любовь!.. Нет! Поверьте мне. Быть может, вас удивляет, что я рассказываю вам об этом? Во всем, что я говорю вам, во всей истории нашего знакомства есть что-то темное, не правда ли?
Бенц решительно ответил, что отчасти она права. Собраться с мыслями ему стоило огромных усилий, он чувствовал себя униженным и беспомощным. Последние, усталые лучи солнца заливали лицо фрейлейн Петрашевой оранжевым светом, подчеркивая его выразительность.
– Не правда ли? – повторила она, словно удивленная тоном Бенца. – Можно подумать, что я терзаюсь угрызениями совести и всеми силами стараюсь отделаться от них. Да, это именно так. Но не считайте меня безнадежно испорченной. Гиршфогель всегда сгущает краски.
– Гиршфогель? – с удивлением произнес Бенц.
Он хотел было спросить, почему фрейлейн Петрашева связывает имя Гиршфогеля со всем дурным, что он мог услышать о ней.
– Да, Гиршфогель… – поспешно сказала она. – Перед вашим приходом он заявил, что ему тошно смотреть, как я бессовестно пользуюсь вашей добротой. Вас пугает наш разговор?
Пронизывающий взгляд ее черных глаз остановился на Бенце, наполнив его сердце сладким трепетом и заставив забыть все, что она только что рассказывала об игре с Гиршфогелем. Роковая сила соблазна всегда примиряет нас с прошлым женщин, в которых мы влюблены.
– Знали бы вы, как мало он меня занимает, – взволнованно сказал Бенц. – Я имею в виду, как мало меня трогает его отношение ко мне. Зато я никогда не забуду тот первый вечер, когда я увидел вас, помню луну, мрачную физиономию Гиршфогеля, до жути непохожего на Андерсона, и все, что я услышал о вас. У вас был вид заговорщиков.
– А вы были жертвой. Но о чем вы тогда думали?
– Зачем вы спрашиваете? – неохотно возразил Бенц. – В тот вечер я потерял голову. Вам мало этого?
– Мало! – пылко воскликнула она.
– Хорошо, я скажу вам, – вымолвил Бенц, затаив дыхание, – Я думал о вас. Весь вечер и все последующие дни.
Вначале ему показалось, что его признание не произвело на фрейлейн Петрашеву никакого впечатления. Она выслушала его с бесстрастной улыбкой. Но Бенц не испытал и раскаяния от того, что произнес эти слова. Она молчала, и Бенцу казалось, что он слышит, как безумно бьется сердце у него в груди.
– Я верю вам!.. – наконец промолвила она.
Наступившая пауза показалась Бенцу вечностью. На ее лице, обращенном к нему, трепетала таинственная улыбка – воплощение идеальной женственности, бессмертной, прекрасной и гибельной, выходящей за пределы ее личности. То было лицо женщины из печальных повестей о любви и смерти, женщины, которая рождается для того, чтобы ее обожали, ревновали и убивали…
– И вы приходили сюда ради меня! – вдруг сказала она игривым, звонким голосом. – Потому что мне так хотелось! Потому что вы полюбили меня, не правда ли?
Бенц молча кивнул – он был словно под гипнозом, словно одурманен тем, что она заставила его признаться в любви.
– А это имеет для вас хоть какое-то значение? – спросил он наконец.
– Да, и немалое, – сказала она. – Вы знаете, что я помолвлена.
– Знаю, – подтвердил Бенц громче, чем ему хотелось. – Но вам незачем мучить себя. Ваше сострадание трогательно, хотя разумнее было бы не проявлять его.
Она промолчала. В отблесках заката в ее золотисто-черных глазах, устремленных на Бенца, сверкало нечто жуткое и завораживающее, наводящее на мысли о тайнах бытия, о которых человек размышляет, взирая с невольной дрожью на беспредельное звездное небо.
Настроение Бенца упало, он почувствовал себя разбитым и униженным. Само присутствие фрейлейн Петрашевой показалось ему мучительным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53