Так что не стоит удивляться биографам Юзефа Сулковского, если они не разделяют восхищения их героя Петром Малишевским.
Но пока что хватит о Малишевском. Я не хотел бы, чтобы этот сенсационный, но не выясненный до конца эпизод заслонил более глубокие причины разногласий и недоразумений между Сулковским и Бонапартом.
Марсель Рейнар в своей книге пишет о Сулковском, что Бонапарт полностью оценивал все достоинства своего одаренного адъютанта, но видел в нем и много недостатков; так, он упрекал его в неуравновешенности, в недостаточной последовательности в мыслях и поступках, в отсутствии политического чутья и слишком буйном воображении.
За несколько лет до Наполеона подобные же претензии к маленькому «дону Пепи» высказывал его опекун, горбатый князь Август. Совпадение этих психологических оценок не должно удивлять нас. Старый польский феодал и молодой генералиссимус французской революции при всех своих различиях были холодными политическими игроками и реалистами, твердо держащимися почвы под ногами. Потому что они и оценивали одинаково своего воспитанника, обвиняя его в «слишком буйном воображении». Вероятно, если бы эти господа из разных эпох могли встретиться и совершенно искренне побеседовать, то, высказав свои суждения о Юзефе и в социально-политическом аспекте, они пришли бы к выводу, что самой раздражающей и самой невыносимой чертой этого молодого одаренного человека было… его бескомпромиссное якобинство.
В начале августа 1796 года, в первые недели своей итальянской службы, Юзеф Сулковский письменно «заверил» князя Михала Огиньского, что Бонапарт «не преминет» встать во главе французского правительства и возродит Польшу. Направляя это письмо, начинающий адъюнкт свято верил в исполнение своих заверений. Он был поражен блистательными победами Бонапарта и не сомневался в его якобинских убеждениях и целях. Впрочем, так же как Сулковский, думало большинство офицеров и солдат Итальянской армий. В этой «демократизированной» Карно армии охотно и часто вспоминали о радикальном прошлом командующего: о его карьере в период якобинской диктатуры и невзгодах после свержения Робеспьера. Теперешний ход событий в Италии укреплял веру в революционность Бонапарта. Один за другим рушились трухлявые троны итальянских «тиранчиков» из дома Габсбургов, а власть в освобожденных странах брали новые республиканские правительства. Для радикального штабного адъютанта «со слишком буйным воображением» все тогда было просто и ясно. Победоносный полководец после окончательного разгрома австрийских тиранов вернется с армией во Францию, разгонит безыдейных «адвокатов» из Директории, создаст новое революционное правительство и, собрав под своим водительством все вооруженные силы Республики, обрушит их на русских и прусских тиранов; потом поможет своему адъюнкту создать революционную польскую армию и революционизировать строй освобожденной отчизны. И будет так, как еще в Польше предвидел солдат-поэт Якуб Ясинский: Франция «тиранов ярость сокрушит без страха, неся свободу до Невы от Тахо».
Спустя три месяца после передачи оптимистических «заверений» Огиньскому адъюнкт Сулковский вступил в должность адъютанта и вошел в круг самых доверенных лиц, установив постоянный и близкий контакт с командующим. С вершин штаб-квартиры механизм войны и политики представал перед ним совсем иным. В ежедневном общении с Бонапартом якобинский адъютант быстро понял, что у итальянского победителя уже очень мало общего с былым парижским революционером. С этой минуты прямой и ясный образ радужного будущего начал резко тускнеть и туманиться.
В противоположность Бонапарту Сулковский не высказывал своих претензий открыто. Его упоминания в письмах о генерале редки и абсолютно бесцветны. Нет почти никаких отзвуков и о его устных высказываниях по адресу полководца. Эта исключительная сдержанность, объясняющаяся, вероятно, лояльностью подчиненного и самой обычной осторожностью, весьма затрудняет подбор и упорядочение конкретных причин, определяющих очередное разочарование Сулковского и перемены, происходящие в его отношении к командующему и вождю. Тем не менее из исторических материалов можно выделить несколько пунктов, которые наверняка сыграли в этой эволюции решающую роль.
Об одном из открытых политических конфликтов между адъютантом и командующим мы узнаем из книги Марселя Рейнера «С Бонапартом в Италии».
В феврале 1797 года французские войска вступили в короткую и почти бескровную войну с папским государством. Сулковский с ранней молодости был воинствующим антиклерикалом. Неприязнь его к духовенству – это детский комплекс, приобретенный в заполненной пиаристами Рыдзыне. Впоследствии он дал выход этой неприязни в «Последнем голосе гражданина», а по приезде в Париж включил ее в основные пункты своей идеологической программы. В революционной Франции слово «священник» было синонимом слова «контрреволюционер». Говоря о врагах Республики, на первом месте всегда называли эмигрантов и священников. Во время восстания в Вандее Сулковский много наслушался о фанатичных монахах, которые совершали самые жестокие акты белого террора. Проезжая в 1793 году через взбунтовавшийся Лион, он видел их во главе дворянских отрядов, которые убивали его якобинских друзей. Следы антиклерикальной направленности можно обнаружить во всех его французских рукописях. Высказываясь о реакционных священниках, он всегда прибегает к самым резким эпитетам, называя их «чудовищами» и «пагубой народа». В письмах из Италии он с такой же точно яростью нападает на папское государство. Он видит в нем смрадный пережиток феодализма, клеймит вырождающуюся римскую олигархию, угнетающую крестьян еще более сурово, чем в других государствах Италии.
Ничего удивительного, что в февральской кампании Сулковский участвовал с особой охотой. Описание этой войны, чтобы подчеркнуть ее значение, он выделил из своих писем в самостоятельный эпос. Взявшись за эту тему, он расстается со своим сдержанным стилем военного историка и превращается в язвительного памфлетиста, достойного сына эпохи Просвещения. Вот впечатляющее описание взятия Анконы из шестого итальянского письма довольно необычный материал из польской военной эпистолографии того времени:
…Анконские монахи еще не утратили надежды и сделали последнее усилие принудить жителей к обороне. Архиепископ устраивает торжественную процессию в честь чудотворной мадонны, которая была соперницей мадонны из Лорето. Две тысячи итальянцев с факелами в руках, с обнаженными головами, босиком собираются вокруг собора; там детина в сутане страстно доказывает им, что десница господня готова пасть на французов и что надо ждать чуда;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Но пока что хватит о Малишевском. Я не хотел бы, чтобы этот сенсационный, но не выясненный до конца эпизод заслонил более глубокие причины разногласий и недоразумений между Сулковским и Бонапартом.
Марсель Рейнар в своей книге пишет о Сулковском, что Бонапарт полностью оценивал все достоинства своего одаренного адъютанта, но видел в нем и много недостатков; так, он упрекал его в неуравновешенности, в недостаточной последовательности в мыслях и поступках, в отсутствии политического чутья и слишком буйном воображении.
За несколько лет до Наполеона подобные же претензии к маленькому «дону Пепи» высказывал его опекун, горбатый князь Август. Совпадение этих психологических оценок не должно удивлять нас. Старый польский феодал и молодой генералиссимус французской революции при всех своих различиях были холодными политическими игроками и реалистами, твердо держащимися почвы под ногами. Потому что они и оценивали одинаково своего воспитанника, обвиняя его в «слишком буйном воображении». Вероятно, если бы эти господа из разных эпох могли встретиться и совершенно искренне побеседовать, то, высказав свои суждения о Юзефе и в социально-политическом аспекте, они пришли бы к выводу, что самой раздражающей и самой невыносимой чертой этого молодого одаренного человека было… его бескомпромиссное якобинство.
В начале августа 1796 года, в первые недели своей итальянской службы, Юзеф Сулковский письменно «заверил» князя Михала Огиньского, что Бонапарт «не преминет» встать во главе французского правительства и возродит Польшу. Направляя это письмо, начинающий адъюнкт свято верил в исполнение своих заверений. Он был поражен блистательными победами Бонапарта и не сомневался в его якобинских убеждениях и целях. Впрочем, так же как Сулковский, думало большинство офицеров и солдат Итальянской армий. В этой «демократизированной» Карно армии охотно и часто вспоминали о радикальном прошлом командующего: о его карьере в период якобинской диктатуры и невзгодах после свержения Робеспьера. Теперешний ход событий в Италии укреплял веру в революционность Бонапарта. Один за другим рушились трухлявые троны итальянских «тиранчиков» из дома Габсбургов, а власть в освобожденных странах брали новые республиканские правительства. Для радикального штабного адъютанта «со слишком буйным воображением» все тогда было просто и ясно. Победоносный полководец после окончательного разгрома австрийских тиранов вернется с армией во Францию, разгонит безыдейных «адвокатов» из Директории, создаст новое революционное правительство и, собрав под своим водительством все вооруженные силы Республики, обрушит их на русских и прусских тиранов; потом поможет своему адъюнкту создать революционную польскую армию и революционизировать строй освобожденной отчизны. И будет так, как еще в Польше предвидел солдат-поэт Якуб Ясинский: Франция «тиранов ярость сокрушит без страха, неся свободу до Невы от Тахо».
Спустя три месяца после передачи оптимистических «заверений» Огиньскому адъюнкт Сулковский вступил в должность адъютанта и вошел в круг самых доверенных лиц, установив постоянный и близкий контакт с командующим. С вершин штаб-квартиры механизм войны и политики представал перед ним совсем иным. В ежедневном общении с Бонапартом якобинский адъютант быстро понял, что у итальянского победителя уже очень мало общего с былым парижским революционером. С этой минуты прямой и ясный образ радужного будущего начал резко тускнеть и туманиться.
В противоположность Бонапарту Сулковский не высказывал своих претензий открыто. Его упоминания в письмах о генерале редки и абсолютно бесцветны. Нет почти никаких отзвуков и о его устных высказываниях по адресу полководца. Эта исключительная сдержанность, объясняющаяся, вероятно, лояльностью подчиненного и самой обычной осторожностью, весьма затрудняет подбор и упорядочение конкретных причин, определяющих очередное разочарование Сулковского и перемены, происходящие в его отношении к командующему и вождю. Тем не менее из исторических материалов можно выделить несколько пунктов, которые наверняка сыграли в этой эволюции решающую роль.
Об одном из открытых политических конфликтов между адъютантом и командующим мы узнаем из книги Марселя Рейнера «С Бонапартом в Италии».
В феврале 1797 года французские войска вступили в короткую и почти бескровную войну с папским государством. Сулковский с ранней молодости был воинствующим антиклерикалом. Неприязнь его к духовенству – это детский комплекс, приобретенный в заполненной пиаристами Рыдзыне. Впоследствии он дал выход этой неприязни в «Последнем голосе гражданина», а по приезде в Париж включил ее в основные пункты своей идеологической программы. В революционной Франции слово «священник» было синонимом слова «контрреволюционер». Говоря о врагах Республики, на первом месте всегда называли эмигрантов и священников. Во время восстания в Вандее Сулковский много наслушался о фанатичных монахах, которые совершали самые жестокие акты белого террора. Проезжая в 1793 году через взбунтовавшийся Лион, он видел их во главе дворянских отрядов, которые убивали его якобинских друзей. Следы антиклерикальной направленности можно обнаружить во всех его французских рукописях. Высказываясь о реакционных священниках, он всегда прибегает к самым резким эпитетам, называя их «чудовищами» и «пагубой народа». В письмах из Италии он с такой же точно яростью нападает на папское государство. Он видит в нем смрадный пережиток феодализма, клеймит вырождающуюся римскую олигархию, угнетающую крестьян еще более сурово, чем в других государствах Италии.
Ничего удивительного, что в февральской кампании Сулковский участвовал с особой охотой. Описание этой войны, чтобы подчеркнуть ее значение, он выделил из своих писем в самостоятельный эпос. Взявшись за эту тему, он расстается со своим сдержанным стилем военного историка и превращается в язвительного памфлетиста, достойного сына эпохи Просвещения. Вот впечатляющее описание взятия Анконы из шестого итальянского письма довольно необычный материал из польской военной эпистолографии того времени:
…Анконские монахи еще не утратили надежды и сделали последнее усилие принудить жителей к обороне. Архиепископ устраивает торжественную процессию в честь чудотворной мадонны, которая была соперницей мадонны из Лорето. Две тысячи итальянцев с факелами в руках, с обнаженными головами, босиком собираются вокруг собора; там детина в сутане страстно доказывает им, что десница господня готова пасть на французов и что надо ждать чуда;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50