Небо, как назло, звездным было. Ни облачка, ни тучки. Месяц ясный, звезды горят одна к одной, как начищенные. Все обещало – дураку ясно – вёдро на завтра. Но слова мудрые «наука» да «навигация» солдата смутили. «Кто его разберет, – подумал, – может, и вправду что-нибудь там указывает».
Измайлов еще больше поднапер:
– Завтра, прямо с галиота к начальнику порта отправлюсь и отрапортую. Ты уж будь спокоен, милок.
Солдат поморгал глазами, отошел.
– А мне что, – сказал, – мне как прикажут. Мы люди служивые.
Так и пронесло.
А мужики все бегали и бегали, только скрипели трапы. Измайлов для бодрости покрикивал:
– Веселей ходи, чертушки!
Шелихов проснулся от крика птицы и вверху, на высоком стволе ели, увидел большого пестрого дятла. Солнце еще не взошло, но видно было далеко. Григорий Иванович разглядел берег неизвестной речки, темный ельник. А дятел над головой все долбил, сыпал рыжей корой.
От потухшего костра поднялся Степан, потянулся, хрустнул суставами.
– Спишь, Григорий Иванович?
Не дождавшись ответа, опустился перед костром, дунул в угли. От костра потянуло дымком. Степан подобрал кусок бересты, стал пристраивать на угли.
– Чайку сейчас сгоношим.
– Ты давай, – ответил Григорий Иванович. – А я пойду на коней взгляну.
Пошел пятый день, как вышли Шелихов со Степаном из Большерецка и тронулись на север вдоль побережья. Дума была подняться до Порапольского дола, соединяющего Камчатку с Большой землей, а далее, миновав узкий перешеек, идти до Охотска.
Стреноженные лошади ходили по лугу. Григорий Иванович погнал табунок к реке. Кони вошли в воду и припали губами. Григорий Иванович увидел метровых лососей. Рыба шла спина к спине, голова к голове, мощно работая радужными плавниками.
Григорий Иванович поднялся на горушку и сказал хлопотавшему у костра Степану:
– Кета стеной идет.
– Видел, рыбы пропасть.
Степан снял с костра закопченный чайник. Поели молча.
Шелихов шел первым, ведя в поводу рыжего мерина. Степан шагал в десяти шагах сзади. Солнце поднялось в четверть неба, заметно начало припекать. Шелихов высматривал перекат, река несла желтые листья ольхи и ивы. Брода не было.
– Вот что, – сказал Шелихов. – От побережья уходим. А нам сподручнее вдоль моря идти.
Степан поглядел на реку. Течение несло кривую коряжину.
– Здесь глыбь, наверное, – заметил он. – Смотри, как коряжину несет. Не шибко-то вертит!
Вверх по реке течение на добрую версту было все так же ровно и тихо.
– Надо переходить, – сказал он.
Взяв крепче за повод, Шелихов ступил в воду. Течение толкнулось в сапоги. Шелихов почувствовал крепкое дно и пошел смело. Степан стоял на берегу.
Когда вода дошла до груди, Шелихов засомневался: «Зря сунулись». Но мерин ступал спокойно. Вода поднялась до горла. Григорий Иванович поплыл, сильно огребаясь свободной рукой. Через минуту он стоял на прогретой солнцем гальке. Мерин, крутя головой, отряхивал гриву.
– Давай! – крикнул Шелихов Степану.
Знал, раз первая лошадь прошла, другие пойдут смело.
Одежда липла к телу, холодила, зубы стучали. Водичка-то была холодна. «На ходу согреемся, – решил Шелихов, – шагу прибавим и согреемся».
Степан уже выводил лошадей на гальку. Шелихов повернулся и, не говоря ни слова, шибко пошагал вперед. Через час, обсохнув, они подошли к новой неведомой речушке и, перейдя ее, опять наддали в ходьбе, чтобы согреться. Шелихов нет-нет оглядывался на Степана. Тот, чуть опустив голову и косолапя ногами, шел не отставая. «Слава богу, – подумал Шелихов, – хоть и попал я в передрягу, но с крепким человеком. А так бы не выдюжить. Нет, не выдюжить».
В Охотске произошли перемены: полковника Козлова-Угренина, портового командира, отозвали в Иркутск. За него остался Готлиб Иванович Кох. Ему и докладывал капитан Измайлов о возвращении из дальнего плавания.
Узнав, что Шелихов остался в Большерецке, а галиот в Охотск привела Наталья Алексеевна, Кох вскочил и немедленно пожелал поехать к ней. В доме Шелихова Кох галантно поцеловал ручку Натальи Алексеевны. Непривычная к такому обращению, она засмущалась.
– Да как это случилось? Да что же это за напасть? – сокрушался Кох.
Наталья Алексеевна заговорила о том, что только Григорий Иванович, вернувшись, сможет дать отчет и в мехах и в денежных суммах. Готлиб Иванович замахал руками.
– Не беспокойся, матушка, не беспокойся!
Он выскочил из дома, по крыльцу каблуки его пролетели. Слышно было, как кучер кнутом лошадок ударил и карета отъехала.
В костре потрескивали сучья, угольки падали в снег. Шелихов скрюченными пальцами подбрасывал веточки в огонь. Кухлянка на его спине топорщилась ледяным коробом. Степан неподалеку орудовал топором, тюкал по мерзлым елям. Стук топора разносился в мертвой тишине заснеженной тайги.
Собаки, голодные после перехода, лезли к огню, грызлись. Кормить надо было собак, но Григорий Иванович прежде хотел разжечь костер.
Собаками разжились перед самым снегом, продав коней охотничьей ватаге. Те шли на юг Камчатки, и кони были им сподручнее. Собаки ничего себе – в теле.
Наконец огонь взялся хорошо, въелся в сучья, налился белым жарким цветом.
По хрусткому снегу подошел Степан, сбросил охапку сучьев. Ободрав сосульки с бороды, сказал:
– Жмет мороз-то, Григорий Иванович.
Шелихов шагнул к нартам. Торопился накормить собак. Знал: собаки – вся надежда. Свора сунулась за ним. Шелихов отогнал собак от нарт и развязал мешок с юколой. Топором он рубил рыбин пополам и бросал каждой собаке. Вожаку швырнул рыбину целиком. Собаки разбежались вокруг костра и с рычанием грызли мороженую, крепкую как камень рыбу.
Из передка нарт Шелихов достал подстреленных днем куропаток и навесил над огнем набитый снегом котел. Когда вода закипела, Григорий Иванович сунул в котел куропаток. Затем, оббив мокрых птиц об унты, начал ощипывать перья.
Руки, ноги, тело ныли до боли, но Шелихов как будто не замечал этого. Жесткие перья куропаток скользили в одеревеневших пальцах, однако он настойчиво рвал и рвал их, пока не ощипал птиц. Затем ножом развалил тушки пополам и выковырял смерзшиеся внутренности. Свистнул вожаку и, когда тот подбежал, виляя хвостом и блестя глазами, кинул ему розовые кусочки. Остальные собаки, сгрудившись вокруг вожака, лишь жадно поглядывая, стояли неподвижно, будто понимая, что эту дополнительную порцию вожак заслужил, так как идет первым в упряжке.
Григорий Иванович, опустив куропаток в котел, снял толстую меховую кухлянку и остался в мягкой рубашке из пыжика. Он тщательно выколотил палкой кухлянку и повесил возле костра. Так же тщательно выколотил он меховые штаны и унты, стащил с ног меховые чулки и выворотил их наизнанку. Подошел Степан, волоча две сваленные ели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Измайлов еще больше поднапер:
– Завтра, прямо с галиота к начальнику порта отправлюсь и отрапортую. Ты уж будь спокоен, милок.
Солдат поморгал глазами, отошел.
– А мне что, – сказал, – мне как прикажут. Мы люди служивые.
Так и пронесло.
А мужики все бегали и бегали, только скрипели трапы. Измайлов для бодрости покрикивал:
– Веселей ходи, чертушки!
Шелихов проснулся от крика птицы и вверху, на высоком стволе ели, увидел большого пестрого дятла. Солнце еще не взошло, но видно было далеко. Григорий Иванович разглядел берег неизвестной речки, темный ельник. А дятел над головой все долбил, сыпал рыжей корой.
От потухшего костра поднялся Степан, потянулся, хрустнул суставами.
– Спишь, Григорий Иванович?
Не дождавшись ответа, опустился перед костром, дунул в угли. От костра потянуло дымком. Степан подобрал кусок бересты, стал пристраивать на угли.
– Чайку сейчас сгоношим.
– Ты давай, – ответил Григорий Иванович. – А я пойду на коней взгляну.
Пошел пятый день, как вышли Шелихов со Степаном из Большерецка и тронулись на север вдоль побережья. Дума была подняться до Порапольского дола, соединяющего Камчатку с Большой землей, а далее, миновав узкий перешеек, идти до Охотска.
Стреноженные лошади ходили по лугу. Григорий Иванович погнал табунок к реке. Кони вошли в воду и припали губами. Григорий Иванович увидел метровых лососей. Рыба шла спина к спине, голова к голове, мощно работая радужными плавниками.
Григорий Иванович поднялся на горушку и сказал хлопотавшему у костра Степану:
– Кета стеной идет.
– Видел, рыбы пропасть.
Степан снял с костра закопченный чайник. Поели молча.
Шелихов шел первым, ведя в поводу рыжего мерина. Степан шагал в десяти шагах сзади. Солнце поднялось в четверть неба, заметно начало припекать. Шелихов высматривал перекат, река несла желтые листья ольхи и ивы. Брода не было.
– Вот что, – сказал Шелихов. – От побережья уходим. А нам сподручнее вдоль моря идти.
Степан поглядел на реку. Течение несло кривую коряжину.
– Здесь глыбь, наверное, – заметил он. – Смотри, как коряжину несет. Не шибко-то вертит!
Вверх по реке течение на добрую версту было все так же ровно и тихо.
– Надо переходить, – сказал он.
Взяв крепче за повод, Шелихов ступил в воду. Течение толкнулось в сапоги. Шелихов почувствовал крепкое дно и пошел смело. Степан стоял на берегу.
Когда вода дошла до груди, Шелихов засомневался: «Зря сунулись». Но мерин ступал спокойно. Вода поднялась до горла. Григорий Иванович поплыл, сильно огребаясь свободной рукой. Через минуту он стоял на прогретой солнцем гальке. Мерин, крутя головой, отряхивал гриву.
– Давай! – крикнул Шелихов Степану.
Знал, раз первая лошадь прошла, другие пойдут смело.
Одежда липла к телу, холодила, зубы стучали. Водичка-то была холодна. «На ходу согреемся, – решил Шелихов, – шагу прибавим и согреемся».
Степан уже выводил лошадей на гальку. Шелихов повернулся и, не говоря ни слова, шибко пошагал вперед. Через час, обсохнув, они подошли к новой неведомой речушке и, перейдя ее, опять наддали в ходьбе, чтобы согреться. Шелихов нет-нет оглядывался на Степана. Тот, чуть опустив голову и косолапя ногами, шел не отставая. «Слава богу, – подумал Шелихов, – хоть и попал я в передрягу, но с крепким человеком. А так бы не выдюжить. Нет, не выдюжить».
В Охотске произошли перемены: полковника Козлова-Угренина, портового командира, отозвали в Иркутск. За него остался Готлиб Иванович Кох. Ему и докладывал капитан Измайлов о возвращении из дальнего плавания.
Узнав, что Шелихов остался в Большерецке, а галиот в Охотск привела Наталья Алексеевна, Кох вскочил и немедленно пожелал поехать к ней. В доме Шелихова Кох галантно поцеловал ручку Натальи Алексеевны. Непривычная к такому обращению, она засмущалась.
– Да как это случилось? Да что же это за напасть? – сокрушался Кох.
Наталья Алексеевна заговорила о том, что только Григорий Иванович, вернувшись, сможет дать отчет и в мехах и в денежных суммах. Готлиб Иванович замахал руками.
– Не беспокойся, матушка, не беспокойся!
Он выскочил из дома, по крыльцу каблуки его пролетели. Слышно было, как кучер кнутом лошадок ударил и карета отъехала.
В костре потрескивали сучья, угольки падали в снег. Шелихов скрюченными пальцами подбрасывал веточки в огонь. Кухлянка на его спине топорщилась ледяным коробом. Степан неподалеку орудовал топором, тюкал по мерзлым елям. Стук топора разносился в мертвой тишине заснеженной тайги.
Собаки, голодные после перехода, лезли к огню, грызлись. Кормить надо было собак, но Григорий Иванович прежде хотел разжечь костер.
Собаками разжились перед самым снегом, продав коней охотничьей ватаге. Те шли на юг Камчатки, и кони были им сподручнее. Собаки ничего себе – в теле.
Наконец огонь взялся хорошо, въелся в сучья, налился белым жарким цветом.
По хрусткому снегу подошел Степан, сбросил охапку сучьев. Ободрав сосульки с бороды, сказал:
– Жмет мороз-то, Григорий Иванович.
Шелихов шагнул к нартам. Торопился накормить собак. Знал: собаки – вся надежда. Свора сунулась за ним. Шелихов отогнал собак от нарт и развязал мешок с юколой. Топором он рубил рыбин пополам и бросал каждой собаке. Вожаку швырнул рыбину целиком. Собаки разбежались вокруг костра и с рычанием грызли мороженую, крепкую как камень рыбу.
Из передка нарт Шелихов достал подстреленных днем куропаток и навесил над огнем набитый снегом котел. Когда вода закипела, Григорий Иванович сунул в котел куропаток. Затем, оббив мокрых птиц об унты, начал ощипывать перья.
Руки, ноги, тело ныли до боли, но Шелихов как будто не замечал этого. Жесткие перья куропаток скользили в одеревеневших пальцах, однако он настойчиво рвал и рвал их, пока не ощипал птиц. Затем ножом развалил тушки пополам и выковырял смерзшиеся внутренности. Свистнул вожаку и, когда тот подбежал, виляя хвостом и блестя глазами, кинул ему розовые кусочки. Остальные собаки, сгрудившись вокруг вожака, лишь жадно поглядывая, стояли неподвижно, будто понимая, что эту дополнительную порцию вожак заслужил, так как идет первым в упряжке.
Григорий Иванович, опустив куропаток в котел, снял толстую меховую кухлянку и остался в мягкой рубашке из пыжика. Он тщательно выколотил палкой кухлянку и повесил возле костра. Так же тщательно выколотил он меховые штаны и унты, стащил с ног меховые чулки и выворотил их наизнанку. Подошел Степан, волоча две сваленные ели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37