А из российского дома уже смотрели еще дальше.
Ветер, ветер гулял над Россией, над старыми крышами усадеб, по узким улочкам Москвы, над крестами церквей и соборов. Это было неудержимое движение вперед формировавшейся русской нации. Мощный поток этот мчал в новое время, все сокрушая на своем пути. И тысячи Шелиховых, увлеченные им, сами ускоряя его движение, шли на поднявшейся волне.
Ударила пушка, извещая об утреннем часе, звук далеко прокатился по воде. С моря потянуло туманом. Солдат на часах у дома портового командира полковника Козлова-Угренина соображал: «Туман моряку не помеха». Он знал, что сей день в море уходит большая, о трех галиотах, флотилия. Событие немалое.
По двору полковничьему бродили драные собаки. Собак этих не только чужие, а и свои боялись.
Солдат на часах скучал. Но вот в доме портового командира послышались тяжелые шаги. Часовой вытянулся в струнку. Собаки вскочили, сунулись к крыльцу.
Дверь широко распахнулась, и вышел полковник Козлов-Угренин. Глянул на солнце, встающее над морем.
Солдат взял на караул. Но полковник ни на него, ни на собак даже не взглянул. Сегодня, знал он, купцы кораблики за море посылают. На этом непременно хапнуть можно. Случай упускать не следовало. И полковник велел закладывать карету.
Подоспел тем временем коллежский асессор Кох, Готлиб Иванович. Вместе забравшись в карету, они покатили, поглядывая вокруг соколами.
На берегу, у причала, народу собралось немало. Переговаривались, пошумливали бабы. Иная сморкалась: уходили далеконько. Когда-то еще свидеться придется?
Из самостоятельного народу подошли Иван Ларионович Голиков и Иван Андреевич Лебедев-Ласточкин. Оба были главными пайщиками компании, снарядившей кораблики. Григорий Иванович в компании только третий, пай его, но в дело закладывал он свою голову.
Шелихов командовал у байдар, куда грузили последние мешки с провиантом. За последние дни он замотался, устал до крайности. Но глаза у него сияли. Понимал: пришел его час.
Вокруг громоздился порт. Причалы на сваях, бухты канатов, сотни две байдар на гальке, куски сетей, битые черепки. По гальке, скрипя колесами, подъехала карета портового командира. Полковник ступил на берег. Готлиб Иванович выскочил из кареты и кинулся купцам руки пожимать.
– Как здоровьишко?
Мундиришко на нем изношенный, спина согнута, лопатки торчат. А знали: богат, наворовал столько, что весь Охотск купит.
Полковник Козлов-Угренин подошел к Шелихову:
– Кхе, кхе… Какой же презент портовому командиру купец приготовил?
Шелихов вскинул брови:
– В поход идем. До презентов ли? Не обессудьте, ваше благородие.
Полковник с неудовольствием отступил.
Погрузка была окончена, байдары с провиантом ушли. Мужики сняли шапки.
Голиков обнял Григория Ивановича, перекрестил. Шелихов отошел к ватаге. Туда же, к изумлению людей, направилась Наталья Алексеевна. Все ахнули:
– Куда ты, баба?
– А у нас так: куда иголка, туда и нитка?
– Ох, виданное ли дело? – запричитал кто-то в толпе. – Беде бы не случиться!
Ватага стояла у самой волны. Ветер трепал бороды, над головами чайки кричали. Мужики поклонились и пошли садиться в байдары.
Григорий Иванович оборотился к солдату, стоявшему у причала с ружьем.
– Вот кому презент мы приготовили.
Он вытащил красную тряпицу, развернул, – на ладони у него сверкнула трубочка.
– Тебе, служивый, – сказал Шелихов. – Память о нас.
Это был старый обычай мореходов: последнему, кто провожает на берегу, подарить вещицу на счастье.
– Бери, бери, служивый, – настаивал Шелихов.
Служивый от неожиданности заморгал и осторожно, в обе ладони, принял трубочку.
Весла ударили, и байдары отвалили. Толпа на берегу качнулась, бабы платками замахали.
Поднявшись на борт «Трех святителей», Григорий Иванович сказал капитану Измайлову:
– Герасим Алексеевич, якоря поднимать, паруса ставить! С богом!
Вся команда с палубы смотрела на берег. Домишки разбегались вдоль бухты Охотской, выше домов сопки в багульнике – багульник щедро горел сиреневым огнем.
В тот день, когда флотилия Шелихова вышла в море, в Иркутск из Петербурга приехал чиновник Рябов. Фамилия говорила о происхождении низком. Но когда карета Федора Федоровича Рябова подкатила к дворцу иркутского и колыванского генерал-губернатора, на широком подъезде выросла фигура самого Ивана Варфоломеевича Якоби.
На его сухом желтом лице цвела улыбка. Чести такой – быть встреченным на подъезде генерал-губернатором – удостаивались немногие. И только по этому, не зная ни чинов, ни должности Федора Федоровича, можно было без ошибки сказать: этот – сильный.
Федор Федорович, человек еще молодой, служил по Коммерц-коллегии. Место его в высшей чиновничьей иерархии империи было весьма значительным.
Иван Варфоломеевич в золотом шитом мундире, в высокой треуголке с плюмажем, любезно шагнул навстречу гостю. Федор Федорович, в скромном партикулярном платье, с почтением склонился перед губернатором, однако видно было, что человек он не из робких и встреча, любезное приветствие генерала его нисколько не смутили.
Губернатор обратил внимание, что гость несколько бледноват после дороги, и спросил, не утомлен ли? Федор Федорович сказал, что усталости не чувствует.
Лицо его, хотя и несколько поблекшее, выдавало человека энергичного, физически крепкого. А глаза так живо посматривали вокруг, что предположить усталость в нем было трудно.
Генерал-губернатор и чиновник из Петербурга проследовали во внутренние покои дворца. В дверях гнулись ливрейные лакеи.
Федора Федоровича удивило во дворце обилие цветов. Их зеленые ковры украшали стены, лестницы, оконные проемы. Листья растений были свежи и ярки необыкновенно. Гость звучным голосом высказал восхищение. Иван Варфоломеевич ответил, что долгая зима и морозы определяют любовь сибиряков к комнатным растениям и поощряют к заботливому их выращиванию.
– Глаз устает, – сказал он с улыбкой, – от белизны покровов снежных и успокоится хочет на приятной ему зелени.
Губернатор подошел к роскошному цветку и заботливо поправил веточку.
– Китайские купцы привезли эту прелесть, – пояснил он, – через Кяхту. Я не устаю заботиться о его произрастании.
Гость в видимом восторге от трудов генерал-губернатора почтительно склонил голову.
Федору Федоровичу были отведены покои во дворце. Скрывшись в комнатах, дабы переменить дорожное платье и освежиться, он уже через час вышел к генерал-губернатору, ожидавшему его в столовой. Войдя в зал, Федор Федорович с достоинством склонил голову в свеженапудренном парике, чуть поправил кружевную манжету и сел.
Стол был накрыт безупречно. За стульями застыли лакеи в перчатках снежной белизны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Ветер, ветер гулял над Россией, над старыми крышами усадеб, по узким улочкам Москвы, над крестами церквей и соборов. Это было неудержимое движение вперед формировавшейся русской нации. Мощный поток этот мчал в новое время, все сокрушая на своем пути. И тысячи Шелиховых, увлеченные им, сами ускоряя его движение, шли на поднявшейся волне.
Ударила пушка, извещая об утреннем часе, звук далеко прокатился по воде. С моря потянуло туманом. Солдат на часах у дома портового командира полковника Козлова-Угренина соображал: «Туман моряку не помеха». Он знал, что сей день в море уходит большая, о трех галиотах, флотилия. Событие немалое.
По двору полковничьему бродили драные собаки. Собак этих не только чужие, а и свои боялись.
Солдат на часах скучал. Но вот в доме портового командира послышались тяжелые шаги. Часовой вытянулся в струнку. Собаки вскочили, сунулись к крыльцу.
Дверь широко распахнулась, и вышел полковник Козлов-Угренин. Глянул на солнце, встающее над морем.
Солдат взял на караул. Но полковник ни на него, ни на собак даже не взглянул. Сегодня, знал он, купцы кораблики за море посылают. На этом непременно хапнуть можно. Случай упускать не следовало. И полковник велел закладывать карету.
Подоспел тем временем коллежский асессор Кох, Готлиб Иванович. Вместе забравшись в карету, они покатили, поглядывая вокруг соколами.
На берегу, у причала, народу собралось немало. Переговаривались, пошумливали бабы. Иная сморкалась: уходили далеконько. Когда-то еще свидеться придется?
Из самостоятельного народу подошли Иван Ларионович Голиков и Иван Андреевич Лебедев-Ласточкин. Оба были главными пайщиками компании, снарядившей кораблики. Григорий Иванович в компании только третий, пай его, но в дело закладывал он свою голову.
Шелихов командовал у байдар, куда грузили последние мешки с провиантом. За последние дни он замотался, устал до крайности. Но глаза у него сияли. Понимал: пришел его час.
Вокруг громоздился порт. Причалы на сваях, бухты канатов, сотни две байдар на гальке, куски сетей, битые черепки. По гальке, скрипя колесами, подъехала карета портового командира. Полковник ступил на берег. Готлиб Иванович выскочил из кареты и кинулся купцам руки пожимать.
– Как здоровьишко?
Мундиришко на нем изношенный, спина согнута, лопатки торчат. А знали: богат, наворовал столько, что весь Охотск купит.
Полковник Козлов-Угренин подошел к Шелихову:
– Кхе, кхе… Какой же презент портовому командиру купец приготовил?
Шелихов вскинул брови:
– В поход идем. До презентов ли? Не обессудьте, ваше благородие.
Полковник с неудовольствием отступил.
Погрузка была окончена, байдары с провиантом ушли. Мужики сняли шапки.
Голиков обнял Григория Ивановича, перекрестил. Шелихов отошел к ватаге. Туда же, к изумлению людей, направилась Наталья Алексеевна. Все ахнули:
– Куда ты, баба?
– А у нас так: куда иголка, туда и нитка?
– Ох, виданное ли дело? – запричитал кто-то в толпе. – Беде бы не случиться!
Ватага стояла у самой волны. Ветер трепал бороды, над головами чайки кричали. Мужики поклонились и пошли садиться в байдары.
Григорий Иванович оборотился к солдату, стоявшему у причала с ружьем.
– Вот кому презент мы приготовили.
Он вытащил красную тряпицу, развернул, – на ладони у него сверкнула трубочка.
– Тебе, служивый, – сказал Шелихов. – Память о нас.
Это был старый обычай мореходов: последнему, кто провожает на берегу, подарить вещицу на счастье.
– Бери, бери, служивый, – настаивал Шелихов.
Служивый от неожиданности заморгал и осторожно, в обе ладони, принял трубочку.
Весла ударили, и байдары отвалили. Толпа на берегу качнулась, бабы платками замахали.
Поднявшись на борт «Трех святителей», Григорий Иванович сказал капитану Измайлову:
– Герасим Алексеевич, якоря поднимать, паруса ставить! С богом!
Вся команда с палубы смотрела на берег. Домишки разбегались вдоль бухты Охотской, выше домов сопки в багульнике – багульник щедро горел сиреневым огнем.
В тот день, когда флотилия Шелихова вышла в море, в Иркутск из Петербурга приехал чиновник Рябов. Фамилия говорила о происхождении низком. Но когда карета Федора Федоровича Рябова подкатила к дворцу иркутского и колыванского генерал-губернатора, на широком подъезде выросла фигура самого Ивана Варфоломеевича Якоби.
На его сухом желтом лице цвела улыбка. Чести такой – быть встреченным на подъезде генерал-губернатором – удостаивались немногие. И только по этому, не зная ни чинов, ни должности Федора Федоровича, можно было без ошибки сказать: этот – сильный.
Федор Федорович, человек еще молодой, служил по Коммерц-коллегии. Место его в высшей чиновничьей иерархии империи было весьма значительным.
Иван Варфоломеевич в золотом шитом мундире, в высокой треуголке с плюмажем, любезно шагнул навстречу гостю. Федор Федорович, в скромном партикулярном платье, с почтением склонился перед губернатором, однако видно было, что человек он не из робких и встреча, любезное приветствие генерала его нисколько не смутили.
Губернатор обратил внимание, что гость несколько бледноват после дороги, и спросил, не утомлен ли? Федор Федорович сказал, что усталости не чувствует.
Лицо его, хотя и несколько поблекшее, выдавало человека энергичного, физически крепкого. А глаза так живо посматривали вокруг, что предположить усталость в нем было трудно.
Генерал-губернатор и чиновник из Петербурга проследовали во внутренние покои дворца. В дверях гнулись ливрейные лакеи.
Федора Федоровича удивило во дворце обилие цветов. Их зеленые ковры украшали стены, лестницы, оконные проемы. Листья растений были свежи и ярки необыкновенно. Гость звучным голосом высказал восхищение. Иван Варфоломеевич ответил, что долгая зима и морозы определяют любовь сибиряков к комнатным растениям и поощряют к заботливому их выращиванию.
– Глаз устает, – сказал он с улыбкой, – от белизны покровов снежных и успокоится хочет на приятной ему зелени.
Губернатор подошел к роскошному цветку и заботливо поправил веточку.
– Китайские купцы привезли эту прелесть, – пояснил он, – через Кяхту. Я не устаю заботиться о его произрастании.
Гость в видимом восторге от трудов генерал-губернатора почтительно склонил голову.
Федору Федоровичу были отведены покои во дворце. Скрывшись в комнатах, дабы переменить дорожное платье и освежиться, он уже через час вышел к генерал-губернатору, ожидавшему его в столовой. Войдя в зал, Федор Федорович с достоинством склонил голову в свеженапудренном парике, чуть поправил кружевную манжету и сел.
Стол был накрыт безупречно. За стульями застыли лакеи в перчатках снежной белизны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37