– Сколько времени ты проболел?
– Месяц и десять дней, мессир, – отвечаю я.
– Это ничего не значит, – бормочет он про себя. – Мавр не мог ошибиться. Орниччо заблудился в лесу или заболел. Здесь нет диких зверей, а индейцы щедры и гостеприимны. Мы его еще отыщем, ибо мавр не мог ошибиться. Пиши дальше: «Жители этой прекрасной страны хорошо знакомы с лекарственными свойствами трав и деревьев, что даст нам возможность не загружать в дальнейшем отправляемые из Испании корабли лекарствами, а употребить их для более выгодных целей. У дикарей есть своя религия, но я не наблюдал среди них грубых и зверских обычаев, и я надеюсь, что к концу года мне удастся их всех обратить в нашу святую католическую веру. Щедрая природа, не требующая забот о завтрашнем дне, развила в них любовь к гостеприимству; встреченные здесь мной индейцы все без исключения обладают добрым и покладистым правом, и я думаю, что их легко будет приучить работать на пользу своих новых господ. «Грустная песня индейцев приходит мне на ум. Как бы отнесся к ней господин, если бы он ее услышал? Я уверен, что только во время болезни адмирала с индейцами стали обращаться с такой суровостью. Вот он встанет и все переделает по-своему.
– «Что же касается золота, драгоценных камней и благовоний, – продолжает свое письмо адмирал, – то и такими не обижена эта местность, достойная называться земным эдемом. Устья рек здешних полны золотого песка, а в горах, по рассказам индейцев, золото находят в самородках; для поисков самородного золота я отрядил две экспедиции под начальством рыцаря Горвалана и достойного родственника вашего, синьора Алонсо де Охеды».
Я чувствую, что еще немного – и перо выпадет у меня из пальцев, такая одолевает меня слабость. Я смотрю на адмирала. Лицо его побледнело еще сильнее, а под глазами залегли круги, словно наведенные синей краской.
– Ну, довольно на сегодня, – говорит он, со стономоткидываясь на подушки. – Так как ты еще слишком слаб для физической работы, то с завтрашнего дня будешь являться сюда ко мне к шести часам утра ежедневно, пока не оправится синьор Марио. Ступай отдохни!.
Я дошел до двери, когда адмирал меня окликнул.
– Слышал ли ты что-нибудь о голосах мертвых? – спросил он, глядя на меня в упор.
– Мне передавали, что наши матросы слышали какие-то голоса на берегу залива Покоя, – ответил я.
– А ты сам – тебя ведь нашли на берегу залива, – ты разве ничего не слышал? – пытливо спросил адмирал.
Спохватившись, что могу помешать розыскам моего друга, я ответил уклончиво:
– Я четыре часа пробродил по острову без шляпы, и солнце сильно прижгло мне голову. Если бы я и слышал какие-нибудь голоса, то это скорее могло быть признаком начинающейся у меня лихорадки.
– Смотри мне в глаза, Франческо Руппи, – строго сказал адмирал, – отвечай прямо: слышал ты голоса мертвых на берегу залива Покоя или нет?
Огненные голубые глаза адмирала глядели мне прямо в душу, и, не в силах утаить от него истину, я прошептал:
– Да, я слышал их, господин мой!
Какая радость! Сегодня десятники оповестили население колонии о том, что посланный на разведку в горы Сибао рыцарь Охеда возвратился с добрыми вестями и ради этого случая все ремесленники, солдаты и матросы на половину дня освобождаются от работ. В полдень в церкви будет отслужена торжественная месса, а затем мы прослушаем из уст самого рыцаря рассказ о его приключениях. Мне представлялся удобный случай повидаться со всеми моими друзьями, и я с нетерпением принялся натягивать на себя праздничный наряд. Но какая жалость: платье висело на мне мешком, как с чужого плеча, – до того я похудел за время болезни.
Солнце стоит уже высоко, и я опрометью бросаюсь к двери. Но кто-то уже распахнул ее раньше меня, и я налетаю на длинную, нескладную фигуру. Столкнувшись лбами, мы отскакиваем в разные стороны, и тут только я узнаю моего милого синьора Марио.
– Куда ты так спешишь, Франческо Руппи? – говорит он, потирая ушибленный лоб.
И я невольно бросаюсь к нему в объятия, забывая о том, что я только полуматрос, полуслуга, а он ученый человек и секретарь адмирала.
– Я принес тебе добрую весть, – говорит он. – Синьор Охеда разыскал в горах золото. И, воспользовавшись добрым настроением адмирала, я уговорил господина взять тебя с собой в поход, так как он сам думает отправиться на разведки. Только боюсь, что понапрасну поторопился, – добавил он, с сомнением оглядывая меня. – Ты такой худой, желтый и слабый, что будешь только помехой в пути.
– Не думаете ли вы, что вы толстый и розовый? – сказал я, целуя его руки. – Хорошо, что в Изабелле нет зеркал. Толстыми и румяными здесь могут быть только идальго да монахи, которые молятся и отдыхают, пока мы работаем.
То же самое сказал мне сегодня Хуан Роса. Я столкнулся с ним при входе в церковь. И он указал мне, где стать.
– Сейчас все так обносились, что по одежде никак нельзя отличить идальго от мужика, – сказал он, – но, если ты увидишь полное и розовое лицо, так и знай, что это патер или дворянин. Несмотря на приказ адмирала, они все отлынивают от работы, а мы по шестнадцать часов мокнем в воде на постройке дамбы, а потом валяемся в лихорадке.
Правду сказать, не мы одни валяемся в лихорадке. Побывав в больнице, я видел там много патеров, идальго и офицеров; болезнь косила людей, невзирая на их положение или происхождение, но действительно священники, монахи и знатные господа старались под любым предлогом отказываться от общественных работ, возложенных на них адмиралом.
А между тем приказ господина, развешанный по стенам и ежедневно читаемый с амвона в церкви, гласил следующее:
«Я, Кристоваль Колон, главный адмирал Моря-Океана, вице-король и генерал-губернатор островов и континента Азии и Индии, всем идальго, священникам, чиновникам, офицерам, солдатам, матросам, ремесленникам и хлебопашцам, имеющим пребывание в нашей заокеанской колонии Изабелла на острове Эспаньола, повелеваю: невзирая на возраст, сан, благородство происхождения, имущественное положение и другие заслуги, из внимания к временным трудностям, переживаемым из-за отсутствия рабочих рук, всем без исключения одинаково нести общественную службу, состоящую в постройке помещений, годных для жилья, возведении амбаров для хранения хлеба, укрепления берега дамбами и плотинами, а также постройке мельниц, винных погребов и прочая и прочая».
ГЛАВА III
Берналь де Лиса и Фермии Надо
Так как церковь наша была единственным зданием, могущим вместить все население колонии, то часто ею пользовались при объявлении тех или иных приказов и распоряжений.
Сегодня же мы не расходились после мессы, желая выслушать, что нам поведает рыцарь Охеда о своих удачах.
Господин наш, адмирал, взяв его за руку, возвел на амвон и, обратясь к почтительно притихнувшей толпе, произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88
– Месяц и десять дней, мессир, – отвечаю я.
– Это ничего не значит, – бормочет он про себя. – Мавр не мог ошибиться. Орниччо заблудился в лесу или заболел. Здесь нет диких зверей, а индейцы щедры и гостеприимны. Мы его еще отыщем, ибо мавр не мог ошибиться. Пиши дальше: «Жители этой прекрасной страны хорошо знакомы с лекарственными свойствами трав и деревьев, что даст нам возможность не загружать в дальнейшем отправляемые из Испании корабли лекарствами, а употребить их для более выгодных целей. У дикарей есть своя религия, но я не наблюдал среди них грубых и зверских обычаев, и я надеюсь, что к концу года мне удастся их всех обратить в нашу святую католическую веру. Щедрая природа, не требующая забот о завтрашнем дне, развила в них любовь к гостеприимству; встреченные здесь мной индейцы все без исключения обладают добрым и покладистым правом, и я думаю, что их легко будет приучить работать на пользу своих новых господ. «Грустная песня индейцев приходит мне на ум. Как бы отнесся к ней господин, если бы он ее услышал? Я уверен, что только во время болезни адмирала с индейцами стали обращаться с такой суровостью. Вот он встанет и все переделает по-своему.
– «Что же касается золота, драгоценных камней и благовоний, – продолжает свое письмо адмирал, – то и такими не обижена эта местность, достойная называться земным эдемом. Устья рек здешних полны золотого песка, а в горах, по рассказам индейцев, золото находят в самородках; для поисков самородного золота я отрядил две экспедиции под начальством рыцаря Горвалана и достойного родственника вашего, синьора Алонсо де Охеды».
Я чувствую, что еще немного – и перо выпадет у меня из пальцев, такая одолевает меня слабость. Я смотрю на адмирала. Лицо его побледнело еще сильнее, а под глазами залегли круги, словно наведенные синей краской.
– Ну, довольно на сегодня, – говорит он, со стономоткидываясь на подушки. – Так как ты еще слишком слаб для физической работы, то с завтрашнего дня будешь являться сюда ко мне к шести часам утра ежедневно, пока не оправится синьор Марио. Ступай отдохни!.
Я дошел до двери, когда адмирал меня окликнул.
– Слышал ли ты что-нибудь о голосах мертвых? – спросил он, глядя на меня в упор.
– Мне передавали, что наши матросы слышали какие-то голоса на берегу залива Покоя, – ответил я.
– А ты сам – тебя ведь нашли на берегу залива, – ты разве ничего не слышал? – пытливо спросил адмирал.
Спохватившись, что могу помешать розыскам моего друга, я ответил уклончиво:
– Я четыре часа пробродил по острову без шляпы, и солнце сильно прижгло мне голову. Если бы я и слышал какие-нибудь голоса, то это скорее могло быть признаком начинающейся у меня лихорадки.
– Смотри мне в глаза, Франческо Руппи, – строго сказал адмирал, – отвечай прямо: слышал ты голоса мертвых на берегу залива Покоя или нет?
Огненные голубые глаза адмирала глядели мне прямо в душу, и, не в силах утаить от него истину, я прошептал:
– Да, я слышал их, господин мой!
Какая радость! Сегодня десятники оповестили население колонии о том, что посланный на разведку в горы Сибао рыцарь Охеда возвратился с добрыми вестями и ради этого случая все ремесленники, солдаты и матросы на половину дня освобождаются от работ. В полдень в церкви будет отслужена торжественная месса, а затем мы прослушаем из уст самого рыцаря рассказ о его приключениях. Мне представлялся удобный случай повидаться со всеми моими друзьями, и я с нетерпением принялся натягивать на себя праздничный наряд. Но какая жалость: платье висело на мне мешком, как с чужого плеча, – до того я похудел за время болезни.
Солнце стоит уже высоко, и я опрометью бросаюсь к двери. Но кто-то уже распахнул ее раньше меня, и я налетаю на длинную, нескладную фигуру. Столкнувшись лбами, мы отскакиваем в разные стороны, и тут только я узнаю моего милого синьора Марио.
– Куда ты так спешишь, Франческо Руппи? – говорит он, потирая ушибленный лоб.
И я невольно бросаюсь к нему в объятия, забывая о том, что я только полуматрос, полуслуга, а он ученый человек и секретарь адмирала.
– Я принес тебе добрую весть, – говорит он. – Синьор Охеда разыскал в горах золото. И, воспользовавшись добрым настроением адмирала, я уговорил господина взять тебя с собой в поход, так как он сам думает отправиться на разведки. Только боюсь, что понапрасну поторопился, – добавил он, с сомнением оглядывая меня. – Ты такой худой, желтый и слабый, что будешь только помехой в пути.
– Не думаете ли вы, что вы толстый и розовый? – сказал я, целуя его руки. – Хорошо, что в Изабелле нет зеркал. Толстыми и румяными здесь могут быть только идальго да монахи, которые молятся и отдыхают, пока мы работаем.
То же самое сказал мне сегодня Хуан Роса. Я столкнулся с ним при входе в церковь. И он указал мне, где стать.
– Сейчас все так обносились, что по одежде никак нельзя отличить идальго от мужика, – сказал он, – но, если ты увидишь полное и розовое лицо, так и знай, что это патер или дворянин. Несмотря на приказ адмирала, они все отлынивают от работы, а мы по шестнадцать часов мокнем в воде на постройке дамбы, а потом валяемся в лихорадке.
Правду сказать, не мы одни валяемся в лихорадке. Побывав в больнице, я видел там много патеров, идальго и офицеров; болезнь косила людей, невзирая на их положение или происхождение, но действительно священники, монахи и знатные господа старались под любым предлогом отказываться от общественных работ, возложенных на них адмиралом.
А между тем приказ господина, развешанный по стенам и ежедневно читаемый с амвона в церкви, гласил следующее:
«Я, Кристоваль Колон, главный адмирал Моря-Океана, вице-король и генерал-губернатор островов и континента Азии и Индии, всем идальго, священникам, чиновникам, офицерам, солдатам, матросам, ремесленникам и хлебопашцам, имеющим пребывание в нашей заокеанской колонии Изабелла на острове Эспаньола, повелеваю: невзирая на возраст, сан, благородство происхождения, имущественное положение и другие заслуги, из внимания к временным трудностям, переживаемым из-за отсутствия рабочих рук, всем без исключения одинаково нести общественную службу, состоящую в постройке помещений, годных для жилья, возведении амбаров для хранения хлеба, укрепления берега дамбами и плотинами, а также постройке мельниц, винных погребов и прочая и прочая».
ГЛАВА III
Берналь де Лиса и Фермии Надо
Так как церковь наша была единственным зданием, могущим вместить все население колонии, то часто ею пользовались при объявлении тех или иных приказов и распоряжений.
Сегодня же мы не расходились после мессы, желая выслушать, что нам поведает рыцарь Охеда о своих удачах.
Господин наш, адмирал, взяв его за руку, возвел на амвон и, обратясь к почтительно притихнувшей толпе, произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88