Я поговорю с ней по душам. Я смогу до нее достучаться. – Пока она говорила, ей казалось, что она нашла правильный подход к этой проблеме. Обсуждая ее вслух, можно достичь понимания. Правда, Энни убежала, повинуясь какому-то безумному импульсу, но она же вернулась.
Следовательно, это еще не конец света. – Да, мне действительно легче, – повторила она. Том поднялся со словами:
– Раз дело обстоит таким образом, я вас покидаю. Моя сестра сегодня здесь последний день.
– Конечно! Просто замечательно, что вы пришли.
– Вы удивительная женщина, Линн. Но вы безнадежно устарели. О, я не имею в виду ваши наряды. Когда вы в обычной форме, вы выглядите так, как на Пятой авеню. Я имею в виду, в вас еще осталась старомодность небольших городков. Я выражаюсь туманно?
Отвечая на его улыбку, она сказала:
– Пожалуй.
– Я хочу сказать, что доверие нынче не в моде. – Он взял ее руку и поднес к своим губам: – Это то, чему я научился в прошлом году в Вене. Там они все еще это знают. «Целую вашу ручку, почтенная леди».
У входной двери, озадаченная и слегка растерянная, она повторила единственное, что пришло ей в голову:
– Это замечательно, что вы пришли. Огромное вам спасибо.
– Я здесь, когда бы вам ни понадобился. Помните это, – сказал он и вышел на дорожку.
Она осталась в том же замешательстве. Было ли это проявлением необычайной любезности с его стороны или нечто другое? В конце концов она была так неопытна. С двадцати лет ей почти не случалось разговаривать или оставаться в комнате наедине с каким-либо другим мужчиной, кроме Роберта. Но в любом случае она чувствовала себя польщенной. А для беременной женщины, озабоченной тяжелыми мыслями, это было приятное ощущение.
– Ну, вот и мы! – закричал Брюс, когда Эмили открыла входную дверь.
Линн раскрыла руки, и Энни бросилась в ее объятия. Брюс поглядел на них с улыбкой, и его очки влажно блеснули.
– Почему ты это сделала, дорогая моя? – воскликнула Линн. – Ты всех страшно перепугала. Почему? Тебе нужно было сперва поговорить со мной.
– Не сердись на меня. Я сама испугалась. Я испугалась, когда уже села в самолет. Я так хотела, чтобы все осталось как прежде, чтобы я этого не делала, но я уже не смогла бы выйти из самолета, ведь правда?
– Нет, радость моя, без парашюта не смогла бы. – И Линн прижала ее к себе еще крепче. – Но как ты в твоем возрасте вообще смогла купить билет?
– Там были большие девочки, которые ехали в колледж, и они разрешили мне сказать, что я их сестра. А когда я туда прилетела, у меня уже не было денег, чтобы вернуться обратно. Я израсходовала все, что было в моей копилке, на билет в один конец. Поэтому мне пришлось ехать к тете Хелен. Я позвонила в дверь, а там никого не было, и… – Повествование завершилось громким плачем. – Я хотела домой!
– Ну конечно! И теперь ты дома!
Но какой храбрый ребенок! Придумать такой план!
Энни оторвалась от матери, вытерла хлюпающий нос тыльной стороной ладони и тряхнула головой. Слезы прочертили полосы на ее лице. Смятый воротник загнулся под горловину пальто. Если б девочка была красивой, сказала себе в этот момент Линн, она не чувствовала бы к ней такой мучительной, такой покровительственной жалости. И она мягко повторила:
– Ну почему ты не сказала мне ни о чем?
Энни прорвало:
– Ты бы все равно не ответила! Здесь ужасно! В этом доме одни секреты. Ты больна…
Тут Линн вынуждена была прервать ее, возражая:
– Родная, я не больна. Иногда, когда женщина в положении, ее желудок ведет себя странно, вот и все. Это не значит, что я больна. Ты это знаешь. Я тебе все объясняла.
– Но я имею в виду не ту болезнь. А кроме всего, с Эмили тоже что-то не в порядке. Она изменилась. Она всегда в своей комнате. Она больше со мной почти не разговаривает.
Теперь уже наступила очередь Эмили вмешаться.
– Это не так, Энни. У себя в комнате я учусь. А кроме того, я же всегда с тобой разговариваю.
– Ты не разрешаешь мне заходить. И я знаю почему. Ты плачешь и не хочешь, чтобы я это видела. Никто не говорит мне правды. Когда ты поехала в больницу, ты сказала, что что-то съела, какую-то информацию…
– Кишечную инфекцию, – подсказала Линн.
– И это так и было, – подтвердила Эмили.
Я тебе не верю! Хочешь знать, что я думаю? Это папа что-то сделал.
– Что за безумная идея! – вскричала Линн. Может, им нужно было прислушаться к Джози и сказать Энни всю правду? Дети сегодня в курсе всего. Они знают об абортах и выкидышах, гомосексуализме и СПИДе, обо всем. Но Эмили не захотела бы. А это, в конце концов, была частная жизнь Эмили.
– Как ты могла такое подумать? – снова вскричала Линн.
– Потому что он противный. Тебе не нравится, когда о нем так говорят, но я не хочу, чтобы он возвращался домой. Не хочу! Не хочу!
Вот что породило его буйный гнев. К чему все его постоянные и упорные усилия научить ее играть в теннис или на пианино? Линн хотелось разреветься, но она знала, что не должна этого делать.
Как чужаки на незнакомой улице, не знающие, в каком направлении им свернуть, они в растерянности стояли в холле. Брюс прервал неопределенное молчание:
– Давайте, по крайней мере, разденемся и присядем.
– Вы, должно быть, умираете с голода, – быстро среагировала Эмили. – Я могу приготовить что-нибудь через пару минут.
– Нет, – ответил Брюс, – мы поели в самолете. Думаю, что вместо этого нам нужно поговорить.
Все последовали за ним в уютную гостиную, где Линн весь день поддерживала огонь. Брюс направился к камину и на секунду остановился. Он опустил голову, погрузившись в свои мысли, словно видел нечто, сокрытое в неровной дрожи огненных языков. Затем повернулся и с тем же серьезным выражением на лице начал говорить:
– Мы перекинулись парой слов обо всем этом по пути домой в самолете. Но самолет – не место для откровенных разговоров. Поэтому давайте открыто поговорим сейчас. Я хотел объяснить Энни то, что она уже сама отчасти поняла, а именно, что все люди разные, каждый имеет свои привычки и наклонности. У каждого свой характер. Один хорошо играет на фортепиано, другой обладает чувством юмора, третий вспыльчивый, четвертый, наоборот, спокойный. Но ясно одно: мы должны быть терпимее друг к другу.
В комнате стояла полнейшая тишина. Не привыкшие видеть Брюса столь серьезным, все его внимательно слушали.
– А когда люди объединяются в семью, живут в одном и том же доме, они каждый день сталкиваются с этими различиями. У меня дома Джози думает, что я неряшливый, и я такой и есть. У меня на одежде и в карманах полно древесной стружки. Я прихожу домой, сажусь на диван и оставляю стружку между подушками. Джози этого не выносит. Поскольку я не считаю, что диван – это настолько уж важная вещь, то мне кажется, что Джози поднимает слишком много шума, но она считает наоборот и думает, что и я должен понимать, насколько диван важная штука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Следовательно, это еще не конец света. – Да, мне действительно легче, – повторила она. Том поднялся со словами:
– Раз дело обстоит таким образом, я вас покидаю. Моя сестра сегодня здесь последний день.
– Конечно! Просто замечательно, что вы пришли.
– Вы удивительная женщина, Линн. Но вы безнадежно устарели. О, я не имею в виду ваши наряды. Когда вы в обычной форме, вы выглядите так, как на Пятой авеню. Я имею в виду, в вас еще осталась старомодность небольших городков. Я выражаюсь туманно?
Отвечая на его улыбку, она сказала:
– Пожалуй.
– Я хочу сказать, что доверие нынче не в моде. – Он взял ее руку и поднес к своим губам: – Это то, чему я научился в прошлом году в Вене. Там они все еще это знают. «Целую вашу ручку, почтенная леди».
У входной двери, озадаченная и слегка растерянная, она повторила единственное, что пришло ей в голову:
– Это замечательно, что вы пришли. Огромное вам спасибо.
– Я здесь, когда бы вам ни понадобился. Помните это, – сказал он и вышел на дорожку.
Она осталась в том же замешательстве. Было ли это проявлением необычайной любезности с его стороны или нечто другое? В конце концов она была так неопытна. С двадцати лет ей почти не случалось разговаривать или оставаться в комнате наедине с каким-либо другим мужчиной, кроме Роберта. Но в любом случае она чувствовала себя польщенной. А для беременной женщины, озабоченной тяжелыми мыслями, это было приятное ощущение.
– Ну, вот и мы! – закричал Брюс, когда Эмили открыла входную дверь.
Линн раскрыла руки, и Энни бросилась в ее объятия. Брюс поглядел на них с улыбкой, и его очки влажно блеснули.
– Почему ты это сделала, дорогая моя? – воскликнула Линн. – Ты всех страшно перепугала. Почему? Тебе нужно было сперва поговорить со мной.
– Не сердись на меня. Я сама испугалась. Я испугалась, когда уже села в самолет. Я так хотела, чтобы все осталось как прежде, чтобы я этого не делала, но я уже не смогла бы выйти из самолета, ведь правда?
– Нет, радость моя, без парашюта не смогла бы. – И Линн прижала ее к себе еще крепче. – Но как ты в твоем возрасте вообще смогла купить билет?
– Там были большие девочки, которые ехали в колледж, и они разрешили мне сказать, что я их сестра. А когда я туда прилетела, у меня уже не было денег, чтобы вернуться обратно. Я израсходовала все, что было в моей копилке, на билет в один конец. Поэтому мне пришлось ехать к тете Хелен. Я позвонила в дверь, а там никого не было, и… – Повествование завершилось громким плачем. – Я хотела домой!
– Ну конечно! И теперь ты дома!
Но какой храбрый ребенок! Придумать такой план!
Энни оторвалась от матери, вытерла хлюпающий нос тыльной стороной ладони и тряхнула головой. Слезы прочертили полосы на ее лице. Смятый воротник загнулся под горловину пальто. Если б девочка была красивой, сказала себе в этот момент Линн, она не чувствовала бы к ней такой мучительной, такой покровительственной жалости. И она мягко повторила:
– Ну почему ты не сказала мне ни о чем?
Энни прорвало:
– Ты бы все равно не ответила! Здесь ужасно! В этом доме одни секреты. Ты больна…
Тут Линн вынуждена была прервать ее, возражая:
– Родная, я не больна. Иногда, когда женщина в положении, ее желудок ведет себя странно, вот и все. Это не значит, что я больна. Ты это знаешь. Я тебе все объясняла.
– Но я имею в виду не ту болезнь. А кроме всего, с Эмили тоже что-то не в порядке. Она изменилась. Она всегда в своей комнате. Она больше со мной почти не разговаривает.
Теперь уже наступила очередь Эмили вмешаться.
– Это не так, Энни. У себя в комнате я учусь. А кроме того, я же всегда с тобой разговариваю.
– Ты не разрешаешь мне заходить. И я знаю почему. Ты плачешь и не хочешь, чтобы я это видела. Никто не говорит мне правды. Когда ты поехала в больницу, ты сказала, что что-то съела, какую-то информацию…
– Кишечную инфекцию, – подсказала Линн.
– И это так и было, – подтвердила Эмили.
Я тебе не верю! Хочешь знать, что я думаю? Это папа что-то сделал.
– Что за безумная идея! – вскричала Линн. Может, им нужно было прислушаться к Джози и сказать Энни всю правду? Дети сегодня в курсе всего. Они знают об абортах и выкидышах, гомосексуализме и СПИДе, обо всем. Но Эмили не захотела бы. А это, в конце концов, была частная жизнь Эмили.
– Как ты могла такое подумать? – снова вскричала Линн.
– Потому что он противный. Тебе не нравится, когда о нем так говорят, но я не хочу, чтобы он возвращался домой. Не хочу! Не хочу!
Вот что породило его буйный гнев. К чему все его постоянные и упорные усилия научить ее играть в теннис или на пианино? Линн хотелось разреветься, но она знала, что не должна этого делать.
Как чужаки на незнакомой улице, не знающие, в каком направлении им свернуть, они в растерянности стояли в холле. Брюс прервал неопределенное молчание:
– Давайте, по крайней мере, разденемся и присядем.
– Вы, должно быть, умираете с голода, – быстро среагировала Эмили. – Я могу приготовить что-нибудь через пару минут.
– Нет, – ответил Брюс, – мы поели в самолете. Думаю, что вместо этого нам нужно поговорить.
Все последовали за ним в уютную гостиную, где Линн весь день поддерживала огонь. Брюс направился к камину и на секунду остановился. Он опустил голову, погрузившись в свои мысли, словно видел нечто, сокрытое в неровной дрожи огненных языков. Затем повернулся и с тем же серьезным выражением на лице начал говорить:
– Мы перекинулись парой слов обо всем этом по пути домой в самолете. Но самолет – не место для откровенных разговоров. Поэтому давайте открыто поговорим сейчас. Я хотел объяснить Энни то, что она уже сама отчасти поняла, а именно, что все люди разные, каждый имеет свои привычки и наклонности. У каждого свой характер. Один хорошо играет на фортепиано, другой обладает чувством юмора, третий вспыльчивый, четвертый, наоборот, спокойный. Но ясно одно: мы должны быть терпимее друг к другу.
В комнате стояла полнейшая тишина. Не привыкшие видеть Брюса столь серьезным, все его внимательно слушали.
– А когда люди объединяются в семью, живут в одном и том же доме, они каждый день сталкиваются с этими различиями. У меня дома Джози думает, что я неряшливый, и я такой и есть. У меня на одежде и в карманах полно древесной стружки. Я прихожу домой, сажусь на диван и оставляю стружку между подушками. Джози этого не выносит. Поскольку я не считаю, что диван – это настолько уж важная вещь, то мне кажется, что Джози поднимает слишком много шума, но она считает наоборот и думает, что и я должен понимать, насколько диван важная штука.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102